– Так почему вы его не продадите?

– Потому, что это наследие предков. Звучит высокопарно, и объяснить это сложно, – он пожал плечами. – Нет, я не стараюсь выжать у вас слезу, я просто хочу сказать, что знаю, каково это, когда на тебя давит прошлое. Мы с вами в одной лодке.

Эмили молча рылась в сумочке, ища ключи от машины.

– Но поверьте, я вовсе не заискиваю перед вами, – продолжал Себастьян, – а просто пытаюсь выразить сочувствие и понимание.

– Благодарю вас. – Ключи наконец нашлись. – Но теперь мне пора.

– Вы простили меня?

Она повернулась к нему, сама расстроенная тем, что оказалась так уязвима.

– Дело в том, – решившись объяснить свое поведение, Эмили охватила взглядом раскинувшийся внизу зеленый простор, – дело в том, что я хочу, чтобы обо мне судили по заслугам.

– Я вас понимаю, очень хорошо понимаю, правда! И не буду вас больше задерживать. До свидания. Очень рад нашему знакомству, – Себастьян протянул руку для рукопожатия. – Удачи!

– Спасибо. Всего доброго. – Эмили открыла дверцу, опустила усталую и сердитую Фру-Фру на пассажирское сиденье, села сама, завела мотор и медленно покатила вниз, не в силах взять в толк, что ее так вывело из себя. Ну, может быть, ей, привыкшей к строгостям французского протокола, диктующего правила поведения при первой встрече, открытость Себастьяна показалась несколько неумеренной? Однако, напомнила она себе, похоже, он просто старался быть дружелюбным. Это у нее проблемы, не у него. Он наступил на больную мозоль, задел чувствительное место, вот она и взвилась. Она смотрела, как в нескольких метрах впереди он спускается по холму, и сгорала от смущения и стыда.

Ей тридцать лет от роду, владения де ла Мартиньересов принадлежат ей, она вправе делать все, что ей вздумается. Не пора ли уже наконец научиться вести себя как взрослая женщина, а не как капризный подросток?

Поравнявшись с Себастьяном, она сделала глубокий вдох и опустила стекло.

– Раз уж вы приехали сюда, чтобы взглянуть на шато, Себастьян, глупо было бы этого не сделать. Садитесь, я вас подвезу.

– В самом деле? – Себастьян удивился, это было ясно и по голосу, и по лицу. – То есть, конечно же, я очень хочу его осмотреть, очень, особенно если рядом человек, который там как дома… то есть он там дома и есть.

– Ну так садитесь, – и она потянулась через сиденье, чтобы открыть дверь.

– Спасибо. – Он уселся, захлопнул дверь, и машина снова тронулась вниз по склону. – Мне ужасно совестно, что я вас расстроил. Вы точно меня простили?

– Себастьян, – вздохнула она, – вы не виноваты. Это моя вина. Любое упоминание моей семьи в этом контексте производит действие, которое психологи называют эффектом спускового крючка… Мне следует научиться с этим справляться.

– У каждого из нас, пожалуй, куча таких крючков, в особенности если в предках личности масштабные, сильные и успешные.

– Да, у моей матери характер был очень сильный. Теперь, когда ее нет, в жизни многих людей образовалась… пустота. И вы правы, жить с этим совсем не так просто. А уж я-то всегда знала, что не смогу.

Кажется, два бокала вина развязали ей язык. Но почему-то вдруг делиться с ним совсем не показалось ей неуместным, а напротив, волновало и щекотало нервы.

– А вот я о своей матушке такого сказать не могу… Она, впрочем, настаивала, чтобы мы называли ее по имени, Виктория, – сказал Себастьян. – Я ее, знаете, толком даже не помню. Она родила нас с братом в коммуне хиппи, в Штатах. Мне было три, а брату – два, когда она привезла нас в Англию и преподнесла деду с бабкой, пожила с нами некоторое время и снова уехала. И с тех пор от нее ни слуху ни духу.

– Господи, Себастьян! – ахнула Эмили. – Так вы даже не знаете, жива ваша мать или нет?

– Увы, да, не знаю – но бабушка сделала все, чтобы мы отсутствия матери не замечали. Мать оставила нас так рано, что бабушка заменила ее полностью, во всех отношениях. И откровенно говоря, столкнувшись с матерью в переполненной людьми комнате, я не смог бы ее узнать.

– Да, с бабушкой вам повезло, но все равно это очень печально. И вы даже не знаете, кто ваш отец?

– Не знаю. Или, если на то пошло, один ли он у нас с братом… Мы очень с ним разные… – Себастьян помолчал, глядя в пустоту.

– А деда вы знали?

– Он умер, когда мне было пять лет. Человек он был достойный, во время войны служил в Северной Африке, был там ранен и по-настоящему от ран не оправился. Так что бабушка потеряла и дочь, и обожаемого мужа. Наверное, держаться ей помогало то, что на руках внуки. Вот она была женщина замечательная, кремень до семидесяти восьми, до самого конца, лишь неделю одну проболела и оставила нас… Таких больше не делают… – печально проговорил он. – Простите! Наверное, я слишком много болтаю.

– Напротив, это утешительно – знать, что есть люди, которым тоже в детстве досталось. Я порой думаю, – Эмили вздохнула, – что иметь прошлое так же плохо, как совсем его не иметь.

– Совершенно с вами согласен, – кивнул Себастьян и рассмеялся. – Послушайте, кто бы нас слышал со стороны! Любой решил бы, что две испорченных, погрязших в роскоши привереды сетуют на свою судьбу! Давайте признаем, нам не приходится просить подаяния!

– Да уж. Именно так всякий бы и решил. Особенно обо мне. И почему нет? Они же не знают, что под поверхностью. Посмотрите-ка, – она взмахнула рукой, – вон наше шато, там, внизу.

Себастьян посмотрел на элегантное бледно-розовое здание, уютно устроившееся в долине, и присвистнул.

– Красота – в точности как описывала мне его бабушка. И резкий, надо сказать, контраст с нашим фамильным домом на унылых, продуваемых всеми ветрами пустошах Йоркшира. Впрочем, истины ради должен заметить, что скудный ландшафт делает Блэкмур-Холл по-своему выразительным.

Эмили свернула на длинную подъездную дорожку, которая вела к шато, и припарковалась за домом. Они вышли из машины.

– А у вас точно есть время показывать мне дом? – глянул на нее Себастьян. – Я ведь могу приехать в другой день.

– Нет-нет, сегодня как раз хорошо. – И Эмили с Фру-Фру на руках зашагала к шато, а Себастьян последовал за ней.

Из вестибюля она повела его по комнатам. Он то и дело замирал – то перед картиной, то перед столиком или бюро, то перед обширной коллекцией фарфоровых безделушек, которые собирали пыль на каминных полках. В комнате окнами на восток – в доме она называлась утренней гостиной – Себастьян с ходу решительно подошел рассмотреть поближе одну из картин.

– Вот эта очень напоминает мне картину «Luxe, Calme et Volupté», которую Матисс написал в 1904 году, когда останавливался в Сен-Тропе. Манера похожа, пунктирная. – Не касаясь красочного слоя, Себастьян кончиками пальцев погладил поверхность полотна. – Хотя здесь – только пейзаж, скалы и море, фигур нет.

– «Роскошь, покой и наслаждение», – повторила Эмили. – Я помню, как отец читал мне это стихотворение Бодлера. «Там красота, там гармоничный строй, там сладострастье, роскошь и покой…»

– Да! – повернулся к ней Себастьян, обрадованный, что она понимает, о чем речь. – «Приглашение к путешествию» Бодлера подтолкнуло Матисса к написанию этой картины. Теперь она висит в Национальном музее современного искусства в Париже. – Он снова обратился к полотну. – Она не подписана, насколько я вижу, если, конечно, подписи нет на обороте. Но возможно, это что-то вроде пробного этюда. Особенно учитывая тот факт, что Матисс, живя в Сен-Тропе, работал именно в этой стилистике – пуантилизме. А Сен-Тропе отсюда в двух шагах, верно?

– Отец был знаком с Матиссом, они встречались в Париже. Очевидно, тот посещал вечера, которые отец устраивал для творческой интеллигенции города. Я знаю, что он высоко ценил Матисса и часто о нем говорил, но чтобы художник сам бывал здесь, в шато, ни разу не слышала.

– Подобно многим творцам, Вторую мировую войну Матисс провел на юге, подальше от грохота пушек. Матисс – это моя страсть, – Себастьян только что не дрожал от возбуждения. – Можно я сниму ее со стены, взгляну, нет ли чего на обороте? Какого-нибудь посвящения? Художники часто делают дарственные надписи, когда преподносят картины щедрым благотворителям – таким, как ваш отец.

– Да, конечно.

Эмили подошла ближе. Себастьян взялся за раму картины и осторожно снял ее с гвоздя, обнажив темное пятно невыгоревших обоев. Осмотрев картину с обратной стороны, они ничего там не обнаружили.

– Это не конец света, – утешил ее Себастьян. – Конечно, будь она подписана, это упростило бы дело, а так придется провести экспертизу, чтобы доказать, что это действительно работа Матисса.

– Вы в самом деле думаете, что это он?

– Учитывая упомянутые вами обстоятельства и наличие фирменного пунктирного мазка, с которым Матисс экспериментировал в период написания этой картины, я бы сказал, что вероятность очень высокая. Но, разумеется, это должны подтвердить эксперты.

– И если это и правда Матисс, какова ценность картины?

– Поскольку подписи нет, я остерегусь делать прогнозы. Матисс, знаете ли, был чрезвычайно плодовит и жизнь прожил долгую. А вы что, намерены картину продать?

– Это еще один вопрос в моем списке, – устало пожала плечами она.

– Что ж, – Себастьян аккуратно вернул полотно на стену, – у меня есть знакомства среди людей, которые могут квалифицированно установить авторство, но, думаю, ваш нотариус предпочтет обратиться к своим. Как бы то ни было, благодарю вас за то, что показали мне ваш чудесный дом.

– Ну что вы, – ответила Эмили и пошла к выходу из гостиной.

В вестибюле Себастьян остановился.

– Послушайте, помнится, бабушка упоминала о замечательной библиотеке, полной старинных книг. Или я ошибаюсь?

– Нет, не ошибаетесь. – Эмили поняла, что во время тура по дому каким-то образом упустила библиотеку. – Библиотека вон там. Пойдемте, я покажу.

– Благодарю вас. Надеюсь, я не слишком назойлив.

Войдя в библиотеку, Себастьян ахнул.

– Ну и ну, – выдохнул он, медленно обходя полки. – Это в самом деле нечто поразительное. Бог знает, сколько тут книг! Вы хоть знаете? Пятнадцать тысяч томов? Двадцать?

– Представления не имею.

– Они описаны? В каком порядке стоят?

– В том, который предпочитал мой отец, а до него – дед. Собрание зародилось около двухсот лет назад. Но самые свежие приобретения отец описал. – Эмили указала на кожаные папки, которые стояли в ряд на письменном столе.

Себастьян открыл одну папку, полистал – сотни записей были сделаны мелким, четким почерком Эдуарда.

– Это не мое дело, конечно, но, Эмили, библиотека воистину выдающаяся. И это не преувеличение! Из записей следует, что ваш отец приобретал редчайшие первые издания, не говоря уж о тех книгах, которые скопились здесь до него. Полагаю, это одно из лучших собраний редких книг во всей Франции! Их необходимо закаталогизировать профессионально, создать базу данных.

Эмили в изнеможении опустилась в отцовское кожаное кресло.

– Господи, – пробормотала она. – Одно за другим! Кажется, приводить в порядок дела родителей – это работа на полную ставку.

– Ну так это ведь и дело благодарное, вы так не считаете? – с энтузиазмом произнес Себастьян.

– Однако у меня есть и своя жизнь, причем та, что мне нравится, жизнь спокойная и… – она хотела сказать «безопасная», но, понимая, что это прозвучит странно, выбрала другое слово: – организованная.

Себастьян подошел и, опершись на кресло, в котором она сидела, опустился на корточки, глядя ей в глаза.

– Я понимаю, Эмили. Но если вы хотите вернуться к той жизни, значит, нужно найти людей, которым вы верите настолько, что можете поручить рассортировать это все для вас. Только и всего.

– Кому я верю? Кому я могу верить? – переспросила она.

– Ну, у вас есть нотариус, для начала. Может быть, стоит передоверить это ему?

– Но… – Слезы навернулись ей на глаза. – Но разве это не мой долг перед семьей и историей? Я просто не вправе бежать.

– Послушайте, Эмили, – мягко сказал Себастьян. – Времени прошло совсем мало. Вы расстроены и растеряны, это так понятно! Всего две недели, как ушла ваша мать. Когда вам было успеть оправиться от потрясения? Не торопитесь! Дайте горю улечься. Со временем вы придете к верному решению. – Он погладил ее по руке и встал. – Мне пора, но у вас есть моя визитка, и, само собой разумеется, я буду только счастлив помочь вам всем, чем смогу. Ваше шато для меня – просто манна небесная, особенно картины. – Он улыбнулся. – Я некоторое время еще побуду в Гассене, так что если надумаете насчет экспертизы с Матиссом, позвоните мне на мобильный.

– Спасибо, – Эмили полезла в карман джинсов убедиться, что визитка действительно там.

– Кроме того, я могу обратиться к моим парижским знакомым, чтобы они порекомендовали вам лучших антикваров и среди букинистов, и среди специалистов по мебели. Что бы вы ни решили насчет шато, все равно стоит узнать ценность того, чем вы владеете. Полагаю, ваши родители в свое время должны были все это застраховать?