Симона Вилар - Светорада Янтарная

– А ну, уберите руки, охальники! – шумел Ингельд. – Не ваша она, к ней Стемида позвать надо. Руки прочь, говорю, замучаете.

Однако же сам Ингельд подхватил и закружил сестру, а потом, прежде чем она опомнилась, поднял ее и усадил себе на плечо. Светорада только взвизгнула, испугавшись, как бы это не повредило ее ребенку. Вон как он взбрыкнул в ней, то ли испугался, то ли возликовал. Ибо сама Светорада ликовала, смеялась, веселилась, смотрела на весь мир сияющими от счастья глазами.

На плече Ингельд и вынес ее к своим, словно ценный трофей, отнятый у ромеев. И так она была хороша в этот миг, излучая сияние счастья, так развевались ее золотистые волосы, горели янтарные глаза, так весело она хохотала, что русы не смогли не откликнуться на ее радость. Казалось, вся эта толпа облаченных в железо и кожу бородатых измученных воинов вдруг возликовала. Сейчас смоленская княжна Светорада словно олицетворяла для них победу, они вдруг поняли, что их поход успешно завершен, они победили и теперь можно расслабиться, радуясь от души. Они и радовались. Орали, грохотали оружием, выкрикивали славословия. Даже перепугавшийся сперва Глеб, на щеках которого еще не высохли слезы, принялся вдруг озираться и хихикать. И только взвизгнул, когда и его подхватили, стали носить на руках, поднимать над собой. Глеб ведь тоже был их трофеем. И весьма ценным.

Но многие из воинов уже кричали во всю глотку:

– Стемида зовите! Рысь нашу неугомонную. Пусть сообщат Стрелку, что его жена ждет!

Светорада, еще не успевшая опомниться, все же понимала, что счастлива она будет лишь тогда, когда обнимет Стему. И она ждала. А потом увидела показавшуюся на водах Пропонтиды «Хищницу» и Стемида, стоявшего возле высокого штевня. Рысья личина была откинута, и ветер трепал его длинные светлые волосы. Светорада стала пробираться к пристани, но ее опять подняли, понесли. Стема, увидев Светораду над головами воинов, едва не прыгнул в воду с корабля. Хорошо, что стоявший рядом варяг удержал его. Лицо варяга было покрыто татуировкой, волосы развевались. «Неужели Скафти?» – подумала Светорада и тут же забыла о нем, ибо сейчас она смотрела только на одного человека. Главное, что перед ней был ее Стема. Стема!

Ему не дали сойти на доски пристани, тоже подхватили, понесли, передавая из рук в руки. Он сперва вырывался, но потом смирился, хохотал и не сводил взгляда со своей желанной жены, которую, как золотистое знамя, несли к нему на плечах. Так они и встретились над всем войском, обнялись, стали целоваться, смеяться, хохотать. А вокруг царило всеобщее ликование. Мир, победа, любовь!

Только через время, когда Олег все же потребовал какого– то порядка, Стемку со Светорадой опустили на землю и они смогли прильнуть друг к дружке, застыли среди шума и рева, стояли обнявшись, словно и не было вокруг никого. А может, и впрямь не было. Люди стали расходиться, посмеиваясь и ликуя. И тогда Стема повел Светораду за собой. Куда? Он и сам не знал куда. Они просто шли, не разбирая дороги, не сводя друг с друга глаз, а люди покорно расступались, освобождая им путь.

Все– таки Скафти был хорошим другом. Незаметно возникнув сбоку, он увлек их, ничего не замечающих, к какому– то не сильно пострадавшему строению, закрыл за ними дверь. А они будто и не заметили, что наконец– то остались одни. Но они и были одни с момента встречи. Стояли и смотрели друг на друга. По щекам Светорады текли светлые прозрачные слезы, да и по суровому обветренному лицу Стрелка стекали слезинки. Он не замечал их. Просто смотрел на нее и не мог насмотреться. Они были вместе, вдвоем – и это было непередаваемо.

– Родная моя…

– Ты пришел, Стема. Я так ждала!

– Ты нужна мне, Светка! Ты и я – это ведь целый мир.

Она пыталась взять себя в руки, чтобы сказать ему, что он и она – это еще не все, что их уже трое. Наконец– то она сможет не лгать, а открыться тому единственному, от которого всегда мечтала иметь ребенка!

И сказала. А он будто только теперь заметил некую перемену в ней. Сперва опешил, а потом откинул голову и захохотал. Счастливо, бесшабашно, оглушительно.

– Да я сами небеса держу руками!

И словно испугался на миг.

– Как подумаю, что если бы…

Она зажала ему ладошкой рот. Все это уже позади. Все позади. А впереди… И она только и спросила:

– Это ведь навсегда, Стема?

Его глаза полыхнули сильным уверенным светом.

– Навсегда, Светорада! И это уж как боги святы!

В месяце листопаде[174] Днепр обычно начинает сковывать льдом. Но в этом году погода оказалась щедра на тепло. И хотя было слякотно и серо, хотя моросили дожди, а по утрам на земле лежал иней, никого из собравшейся на большой пристани Смоленска толпы не удивило неожиданно выглянувшее солнце.

– Милостива в этот солнцеворот[175] Морена– Зима.[176] Не посылает ветров и буранов, вон даже солнышко Хорос выехал на небо на золотой колеснице, разогнал тучи тяжелые.

– Не иначе как для того, чтобы нашу новую посадницу порадовать, – переговаривались люди, – представить ей Смоленск– град во всей красе.

Смоляне еще с утра стали сходиться к реке у пристаней. Принарядились, чтобы себя показать да на людей посмотреть. Ну и хотелось, чтобы новая посадница увидела, каковы они, кривичи смоленские.[177] Не голытьба какая, а люд торговый, нарочитый и уважаемый.

– Отчего только к нам бабу направили? – спрашивали многие у старого воеводы Михолапа. Настолько старого, что смоляне уже не раз подумывали поставить главой городского ополчения кого помоложе, однако все тянули, не разрешали этот вопрос. Надеялись, что кто– то из княжичей смоленских этим вопросом займется: ведь и княжич Ингельд наезжал сюда, живя в отцовском тереме, и Асмунд мудрый на время селился. А Михолап, он что… Вел себя тихо и спокойно, никому не мешал, только пост занимал да за порядком следил. Хотя и сам порой поговаривал, что устал от службы, что надо кого– то иного, более молодого да ярого на место воеводы определить.

– То, что солнце вышло, добрый знак, – опять отмечали смоляне, согласно кивая друг дружке высокими меховыми шапками. Кто– то уже и кафтан теплый распахнул, кто– то полушубок скинул с плеч. Вон как с неба– то припекает рьяно, чисто весна, заблудившись, к ним в Смоленск завернула.

Нарядная жена местного кузнеца Дага, именем Потвора, даже пожаловалась, что совсем взопрела в своей куньей шубке. Но скидывать такую красу не стала бы ни в коем разе. Вот и стояла, парясь в мехах, толстая, важная, в расшитой речным жемчугом кике нарядной.

Ее муж спрашивал:

– Неужто княжич Ингельд так и обмолвился тебе, кого из Киева к нам посадницей отправят?

Потвора только хмыкнула. Вот же, все не угомонится ее ревнивец муж, все позабыть не может, что по молодой дурости она с Ингельдом якшалась. Дагу Потвора уже пятерых детей принесла, а он все ревнует, когда Ингельд порой его жену по старой дружбе весело затрагивает. Но ведь по дружбе, а не иначе. Росли– то они как– никак в одном тереме князя Эгиля Золото. А теперь Потвора солидная мужняя жена, ей свое положение блюсти надо. Ингельд же как был неугомонный, так и остался. Приедет, нашумит, попирует, девушек-смолянок подразнит – и был таков. Когда его младший брат Аскольд посещает Смоленск, тот ведет себя поспокойнее, чинно и благородно. Аскольд во все дела вникнет, со всех спросит, да и судит по Правде Смоленской мудро и скоро. Но надолго не задерживается, возвращается в стольный Киев, где в боярской Думе к его речам даже князья прислушиваются. Ну а град живет сам по себе. Однако неладно все же без главы, нехорошо это, нужен тут кто– то, чтобы и князей с полюдья[178] встречать, и с вече городским дела решать, и слово веское сказать, когда надо. Вон в Чернигове свой князь– посадник есть, и в Любече такой имеется, в Переяславле своего князя поставили, даже в Ростове дальнем, говорят, посадник Путята князем себя величает. А Смоленск чем хуже?

Вдруг в толпе на берегу кто– то закричал:

– Едет, едет! Вон струги на реке показались!

Собравшиеся сразу оживились, головы как по команде обратились в сторону, где появились на реке три идущих один за другим корабля. Были видны раздутые ветром пестрые паруса, вздымающиеся ряды весел, которые направляли корабль против течения в сторону возвышавшегося на днепровских холмах Смоленска.

Кто– то в толпе сказал:

– Никак первой идет ладья Стемида Лодьира, «Хищница».

Этот корабль в Смоленске знали. Местный парнишка Стемка Стрелок так возвыситься сумел, отличившись своей удалью, что стал ватажком варяжской дружины. Он порой наведывался в Смоленск, его тут хорошо помнили и гордились, что их земляк смог стать таким соколом, что даже варяги суровые его главенство признали. Кто– то из смолян разглядел Стемида, стоявшего у высокого штевня, подле оскаленной морды с острыми ушами, и подивился: вон какой важный! В высоком шлеме, в богатом синем плаще с меховым оплечьем поверх мерцающей длинной кольчуги. Но куда больше всех заинтересовала стоявшая чуть позади него женщина. Вся в светлых мехах, плащ ее на солнце горит золотом, видны и свисающие вдоль лица богатые колты на цепочках.

Корабли подплывали, с «Хищницы» уже был брошен канат, когда пришвартовывались, сходни на причал опустили. И новая посадница, подав руку Стрелку, гордо сошла по ним на смоленский берег. А там при всем многолюдье вдруг стало тихо. Так тихо, как может быть, когда только чудо невиданное замкнет все уста. Ибо была эта посадница необыкновенной. Нарядная, важная, а плащ на ее животе поднимался, как у бабы беременной бывает. Но не это подивило смолян. Ибо она была схожа… Личико такое пригожее, глаза светло– золотистые, брови темные вразлет, румянец, губки алые…

– Здрав будь, Смоленск достославный! – прижав руку к груди, немного склонилась новая посадница. – Здравы будьте, смоляне достойные. – И улыбнулась: – Что, не признали?

Люди смотрели во все глаза. Ведь о ней тут чего только не сказывали! И что Змей Треглавый унес их красу распрекрасную, и что хазары ее похитили, и что у печенегов сгинула, и что за моря уплыла в края далекие. И уже свыклись с тем, что пропала она для них. Но вот же она… княжна смоленская, Светлой Радостью нареченная!

И толпа взорвалась криками:

– Светлая Радость вернулась во град!

– Светлая Радость с нами!

– Слава! Слава княгине Смоленской, какая несет счастье и радость!

– Заживет теперь град! Светорада всегда удачу приносила!

– Она и в осень похмурую солнышко вернула. Вон как оно сияет!

«Ну насчет княгини – это они перегнули», – даже чуть нахмурилась Светорада, вспомнив, как строго настаивал Олег, чтобы выше звания посадницы она не метила. Но когда вся эта огромная толпа, словно прилив, всколыхнулась, когда люди, вопя и крича, кинулись в ее сторону…

Стемка едва успел предупредить своих, чтобы оградили посадницу. И его «рысята» сдерживали толпу, которая все напирала, шумела, ликовала. Светорада шла по раздвигаемому перед ней проходу между смолянами, смотрела на эти радостные лица, пожимала протянутые к ней руки, и сама не заметила, когда стала плакать. Плакала счастливо и легко, тут же улыбалась, вновь ловила чьи– то протянутые ладони, кого– то признавала, кого– то благословляла. Стема все время был рядом, оттеснял плечом самых настырных, заслонял, вел.

– Кто ж знал, что тут такое начнется!

Но его Светка, похоже, была только довольна. Вон как сияет, будто солнышко ясное. Да и день– то какой ясный вдруг выдался. Словно специально для ее возвращения домой. Ибо они наконец– то были дома.

Воевода Михолап, сам плача, как бугай, подвел Светораде коня под алым чепраком.

– Ну, теперь я могу быть спокойным за Смоленск! Такая посадница град не обидит.

Она же обняла его, как родного. И люди вокруг еще пуще зашумели, шапки подкидывали, в рожки гудели, ликовали, смеялись.

Стеме же было не до смеха. Не хватало еще, чтобы с его беременной женой что– то случилось в подобном столпотворении. И он перевел дух, только когда доставил ее в градский детинец, когда Светорада среди приветствующих ее и кланяющихся нарочитых мужей поднялась на крыльцо смоленского терема, вошла. Стема, махнув всем, чтобы ждали, закрыл за ней створки массивных дверей.

– Фух! – Он снял свой великолепный шлем и вытер запястьем лоб. – Насилу доставил. Ну и подняла же ты тут бучу, Светорада Смоленская!

Она стояла посреди пустой вотчинной гридницы. Знаменитой Золотой гридницы ее отца Эгиля Золото. Здесь было тихо, шум долетал только извне, а сквозь открытые вверху окошки потоками струился солнечный свет, вспыхивал на позолоченной резьбе ряда мощных деревянных столбов. Светорада смотрела на это великолепие, и ей казалось, что ни роскошь Священного Палатия, ни богатство хазарских дворцов каганата не может сравниться с ее отчим домом. Золотая гридница! Сколько раз она вспоминала о ней, как часто мечтала попасть сюда и как давно разуверилась в этом… И вот она дома!