Светорада помнила, как поначалу даже стыдилась своего положения иноземки, как стремилась перенять местные обычаи и стать своей в этом чуждом ей мире. Потом поняла, что в Византии живут такие же люди, как и она сама. В общем, свыклась. Сейчас, когда подоспевшая к госпоже Дорофея заботливо поправляла складки ее одежды и прятала под тюрбан выбившиеся на ветру непокорные завитки волос – ах, порой Дорофея была до отвращения услужлива! – Светорада с удовольствием смотрела на беломраморные дворцы с колоннами, на высокие храмы, на монастыри среди зеленых кипарисов и сосен.

Хеландия, маневрируя среди множества судов, вошла в воды залива Золотой Рог, где покачивался целый лес корабельных мачт. Когда– то Ипатий объяснил русской княжне, что этот вдававшийся глубоко в сушу залив назван так не только потому, что его очертания похожи на крутой бараний рог, но и потому, что сюда стекались все богатства мира. Когда они причалили, Ипатий прочитал благодарственную молитву по поводу благополучного прибытия, и они по сходням сошли на пристань в гавани Неорий. Затем осторожно двинулись мимо свернутых в бухты канатов и штабелей товаров, поднялись по мощенному булыжниками склону туда, где за рядом крытых амбаров и складов их уже ждали богатые носилки. Когда патрикий с княжной и ее наставницей удобно расположились на мягких подушках, Сила дал знак и мускулистые рабы, специально прикупленные Ипатием африканцы – темнокожие, с огнем в глазах и черными курчавыми волосами, – подняли носилки на плечи. Еще недавно древлянин Сила просто пугался этих непривычных для взора славянина иноземцев, теперь же так прикрикнул на них, что они едва ли не трусцой побежали, неся на плечах паланкин, занавешенный бахромчатым сукном.

Дом патрикия Ипатия Малеила располагался в районе Эстратигиона, к северо– западу от величественного храма Святой Софии. Это был аристократический квартал столицы, хотя – Светорада это сразу заметила – в Царьграде не было, как, например, в Киеве и Смоленске, своего торгово– ремесленного Подола или высокой Горы, где селились бояре. Здесь лавочки и мастерские ремесленников стояли бок о бок с роскошным собором или пышным дворцом, и только знать могла решать, украшать ли округу своего обиталища. Иногда богачи сговаривались с простолюдинами, иногда даже принуждали владельцев скромных строений следить за порядком или же просто съехать с насиженного места.

Ипатий владел аккуратным особняком на тихой улочке за небольшой церковью Святой Анны, а по соседству с ним находился богатый дом византийского ювелира, грека Макриана. Это был достаточно известный и состоятельный торговец, имевший знатных клиентов из самого Священного Палатия. Да и вообще, ювелиры среди ремесленников считались чуть ли не аристократией, поэтому патрикий Ипатий приветливо кивнул соседу, когда тот вышел навстречу и радостно заулыбался вернувшейся чете. Светорада даже премило раскланялась с живой, веселой женой ювелира Палладией, а потом пригласила их в гости на ужин.

– Ты чересчур с ними любезна, – заметил Ипатий, когда они вошли в ворота особняка.

Светорада ничего не ответила. Она уже знала, что византийцы предпочитают вести замкнутый образ жизни, избегая дружить с соседями. Однако у нее на Руси считалось, что добрый сосед зачастую важнее дальнего родича, да и нравились Светораде Макриан и его супруга, у которых всегда можно было узнать свежие новости, поболтать о всяком, сходить с Палладией на рынок или в церковь, когда Ипатия задерживали дела при дворе, а она вынуждена была день– деньской проводить время за вышиванием, уединенно и скучно, как какая– нибудь византийская матрона.

Городской дом Ипатия был построен, как принято у ромеев, с учетом того, чтобы оградить внутреннюю жизнь его обитателей от внешнего мира. Окруженный высокой стеной, он смотрел на улицу своей тыльной стороной, с которой находились два подслеповатых, забранных решетками окошка и небольшое крыльцо под полукруглой аркой. Здание было выложено из тесаного светлого камня, перемежающегося рядами красного кирпича. Жилые строения располагались под углом к фасаду, выходившему в вымощенный гладким камнем двор, где бил фонтан. В глубине двора, в тени высоких платанов, притаилась беседка. По украшавшим вход колоннам вились побеги роз с нежно– розовыми бутонами. Светлая мраморная лестница вела во внутренние покои, обстановка которых поражала богатством и роскошью.

Когда Ипатий только обустраивался тут, он во всем старался угодить вкусам своей княжны, стремился, чтобы все соответствовало ее желаниям, и теперь Светорада весело переходила из комнаты в комнату и бойко отдавала распоряжения: расчехлить мебель, проветрить комнаты, снять ставни с больших окон триклиния. Сколько же удовольствия доставлял ей этот роскошный, уютный дом! Она любовалась облицованными ониксом полами, отполированными так, словно на их поверхности замерли капельки воды и льдинки, мозаичными изображениями цветов и переплетающихся виноградных лоз на стенах, мерцающими портьерами, которыми были занавешены полукруглые проходы из покоя в покой, и удобными сиденьями на изогнутых когтистых лапах, расставленными по всему дому. Ей нравилось здесь все: драгоценные безделушки на полках, резные поставцы, изящные столики, ковры.

Ипатию было приятно, что его возлюбленная так оживилась, он даже не пенял ей за некоторую фамильярность в обращении со слугами. Светорада сбросила накидку и свой дорожный тюрбан, ее уложенные в греческую прическу волосы чуть растрепались, и теперь изящные завитки красиво обрамляли нежное личико. Княжна тут же распорядилась и насчет ужина. Конечно, Ипатий предпочел бы в первый вечер отдохнуть с дороги, но раз уж Светорада решила принять гостей… Впрочем, патрикий привык потакать ее прихотям и желаниям. В этом была его радость.

Вечером они с гостями расположились в триклинии, вкушали яства при свете ламп в виде стеклянных шаров, говорили о делах. Макриан, пухлый, важный, отпустивший в подражание императору бороду, рассказывал, что, по его мнению, брак Зои Карбонопсины и Льва все же состоится, так как он получил заказ из Палатия: сделать для матери наследника роскошную диадему из перегородчатой эмали и темных рубинов – не иначе как к коронации. Да и в городе сейчас полным– полно латинских священников, кои привезли разрешение Папы Римского на брак императора. Говорят, будто патриарх Николай в гневе, потому что эти причащающиеся опресноками еретики[48] сейчас слишком почитаемы тут, да и император принимает их с великой милостью. Но для Макриана это довольно выгодно: легаты Папы прикупили у него немало эмалевых триптихов, кадильницу и даже женские браслеты – скорее всего, для своих любовниц, ибо известно, насколько эти бритоголовые священники– латиняне развратны и как много внимания уделяют женщинам.

Ипатий, обсуждая с Макрианом четвертый брак Льва и Зои, сказал, что если бракосочетание состоится, то патриарх даст разрешение на развод и ему. Рассуждая на эту тему, мужчины так углубились в тонкости законов о браке, что женщины завели негромкий разговор о своем – о новой моде и украшениях, о проделках юродивых на форумах города. Поговорили и о том, что супруга проэдра Анимаиса (одна из клиенток Макриана), несколько дней назад тоже вернувшаяся в Константинополь, поведала жене ювелира о чудесном супе, приготовленном Светорадой для пира в имении Оливий. Анимаиса похвалялась перед Палладией, что разгадала рецепт этого супа. Это рассмешило княжну, которая была весьма невысокого мнения о проницательности жены Агира. Светорада, конечно, понимала, что сейчас Палладия тоже начнет выпытывать у нее рецепт блюда, о котором Агир и Зенон даже при дворе рассказывали. Однако Палладия, украдкой поглядывая на увлеченно спорящих мужчин, неожиданно заговорила о Варде.

– Варда был тут, я видела его подле вашего особняка несколько дней назад, – негромко начала она. – Преданный Ипатию привратник не пустил его, ссылаясь на указания хозяина, но я и мои девочки все же смогли уговорить Варду навестить нас. Ах, как же он хорош в лорике[49] стратилата! Его шлем был украшен каменьями лучшей огранки – уж я, как жена ювелира, смогла это оценить, – и плюмажем из белоснежных страусовых перьев.

– Опиши мне Варду! – вдруг попросила Светорада.

Палладия недоуменно посмотрела на княжну: разве она только что не сделала это? Увы, она лишь сказала, что Варда хорош собой, что у него воинская осанка, причем не такая, как у грубых схолариев,[50] а благородная, как у офицера дворцовой гвардии или как… у породистого скакуна. В сыне Ипатия хлопотливая жена ювелира видела прежде всего выгодного жениха для одной из своих дочерей, а у них их было пять, и за каждой давали неплохое приданое, как уверяла Палладия, тут же принявшись перечислять, что в него входит. Но Светорада ее уже не слушала, ей было тревожно. Не хватало еще, чтобы именно Варда был ее безрассудной морской любовью! Как бы ни любил свою княжну Ипатий, он не простил бы ей связи с собственным сыном. Патрикий вообще не простит ей измены – он так и сказал однажды, когда почувствовал, что силы его убывают и ему не всегда удается удовлетворить жадную до ласк Светораду.

– Если ты изменишь мне, между нами все будет кончено! – заявил как– то Ипатий, и голос его звучал непривычно сухо и решительно.

Да, этот добрый и внимательный человек придерживался суровых правил, когда дело касалось супружеской верности. Светорада понимала, что, женившись на ней, Ипатий даст ей полную гарантию покоя и обеспеченности. Но если… Некогда Светораде довелось хлебнуть горя в нужде, и она боялась чего– то подобного даже больше, чем смерти. Ибо незащищенность делала ее никем. Иностранка на чужбине, в стране, где на падшую женщину смотрят с презрением…

Эти мысли не оставляли Светораду, и, когда гости уже ушли, она, переодевшись ко сну, вошла в примыкавшую к спальне молельню. Опустившись перед иконами на колени, княжна попросила строгую Матерь христианского Бога смилостивиться над ней и сделать так, чтобы ее невольное прегрешение кануло в прошлое. Светорада же и далее будет оставаться доброй и преданной женой своему невенчанному мужу.

Когда княжна, осенив себя уже ставшим привычным крестным знамением, встала с колен и вернулась в спальню, она увидела, что Ипатий сидит на краю ее ложа в светлой домашней хламиде. Светорада откинула легкую ткань постельного полога и, грациозно опустившись, легла поперек широкой кровати. Какое– то время она слушала рассуждения Ипатия о том, как повлияет на их положение вмешательство папских легатов в брачные дела в Византии, как лично он сам постарается встретиться с кем– нибудь из них и попросит освободить его от уже давно недействительного брака с прокаженной Хионией.

Однако постепенно речь Ипатия стала замедляться, он делал все более долгие паузы и при этом не сводил взора с возлежавшей перед ним княжны. Когда– то он знал ее беспечной юной девушкой, игривой и кокетливой, любившей поплясать и посмеяться. И хотя она все так же любила веселье и смех, Ипатий заметил, что Светорада стала мудрее, нежнее, женственнее, обольстительнее… Поэтому он не мог не любоваться небрежной грацией ее расслабленной позы, когда она слушала его, подперев рукой голову. Растрепанные золотые кудри обрамляли нежное лицо, пышной массой ниспадая на светлый шелк простыней, а легкие складки ночной сорочки соблазнительно обтягивали бедро, подчеркивая его крутой переход в удивительно тонкую талию, и не скрывали линии длинных стройных ножек. Ну а босые ступни с крохотными пальчиками, высоким подъемом и изящной щиколоткой и вовсе не были прикрыты тканью… У Ипатия пересохло в горле, кровь застучала в висках, и он, разволновавшись, стал торопливо расстегивать застежку хламиды на плече.

Светорада с готовностью обняла его, услышала рядом прерывистое дыхание, ощутила под пальцами сухую, вяловатую кожу. Да, Ипатий был не молод, но все равно оставался нежным и чутким любовником. Он всегда мог вызвать в ней волнение, растормошить, увлечь, восхитить… Он никогда не спешил, сосредотачиваясь на легких, почти невесомых ласках. Его пальцы и губы, знавшие каждый изгиб этого нежного тела, умели возбудить в ней потаенную чувственность. Ипатий получал удовольствие, видя, как она расслабляется в его руках, как начинает сбиваться ее дыхание, и его ласки становились все более нескромными – он знал, что Светораде это нравится, знал, как доставить ей удовольствие. Любить ее… Не скромницу, не суровую строптивицу, а покорную, чуткую женщину, возле которой он все еще чувствовал себя мужчиной…

Светорада откидывалась, позволяя ему делать с собой все, что угодно. Да и сам он, опытный и изощренный любовник, знал, что ей нужно в данный момент, и не оставлял ее в покое, пока дыхание княжны не стало перемежаться стонами, пока она вся не раскрылась, выгнувшись ему навстречу, а ее ноги и грудь охватила дрожь, пока, наконец, громкий крик не оповестил, что он все же довел ее до высшей точки блаженства. И только тогда Ипатий быстро лег на нее, двинулся раз, другой…

Светорада уже свыклась с тем, что для себя он оставляет самую малость. Потом Ипатий скатился с нее, дышал тяжело и глубоко. Она покорно склонила голову на плечо любовника, слушала, как затихают удары его сердца… И почувствовала внезапно нахлынувшую грусть. Увы, Ипатию было за пятьдесят, и, вопреки всем ваннам и душистым мазям, запах старости становился все сильнее. В этой почти супружеской постели Светораду все чаще посещало единственное желание: увидеть рядом не этого мужчину, а гибкое молодое тело… ее Тритона, который так взволновал ее душу, ее естество. Грех, как говорят христиане? Но каким сладким был этот грех!..