Юлия Резник - Свингеры

Это было невыносимо. Я не могла уложить в голове, как он мог вообще такое подумать. Там, где не было ничего, всколыхнулась ярость. Ярость, какой я не знала прежде. Моя рука взмыла вверх, и я отвесила Тимуру звонкую оплеуху. Я вложила в удар всю свою черную жгучую злость, всю свою обиду. Его голова дернулась. Руки разжались. А взгляд… к счастью, его взгляд приобрел некоторую осмысленность.

— Выдыхай. Я подменила цифры.

— Катя… Как ты поняла? Когда?!

— Давно. Может, под моим руководством фирма и сдала некоторые позиции, но уж точно не потому, что я дура.

— Господи, почему ты мне ничего не сказала?!

— Зачем? Ты ведь и сам догадался. Интересно, когда? — спросила без всякого реального интереса. Взяла сумочку, пошарила взглядом в поисках ключей от машины, потому что больше мне здесь нечего было делать.

— Практически сразу же. И начал копать… Подключил ребят толковых. Камер здесь понавешали. Прослушки… Перетер с Баищевым. Ну, из СтройМета. Он подтвердил, что ему приходило письмо с нашим коммерческим. Но он подумал, что это — пранк, и отправил его в корзину. Даже не открывая.

Я даже не спрашивала, почему он мне ничего не сказал. Удивляло скорее другое. Я ведь реально думала, что Тимур ни о чем не подозревал. Потерял хватку, бдительность… Я ведь реально думала. И ошибалась… Наверное, в какой-то момент мы и впрямь стали друг другу чужими. Я вытащила из принтера лист. Быстро написала заявление и оставила на столе. Я уходила, чтобы никогда сюда больше не возвращаться. Алмазов снова кричал. Шел за мной следом через весь офис, доказывал что-то, сыпал проклятьями и ругался. А мне было все равно. Я не чувствовала ничего. Даже жалости по ушедшему не было.

Как я и думала, тяжелее всего было объяснить детям, почему мы с их отцом разводимся. Они так злились на меня, так ужасно злились! Дамир даже отказался переезжать. Но время шло, и им не оставалось ничего, кроме как смириться с происходящим. В конце месяца мы заселились в неплохую съемную трешку недалеко от школы. А уже в начале февраля я устроилась финансовым директором в небольшую сеть косметологических клиник. Это было трудно, потому что Алмазов до последнего не возвращал мою трудовую, но я все равно не сдалась. И он вынужден был меня отпустить.

Поначалу было больно. Так больно, что иногда хотелось волком выть. Я и выла. Столько ночей подряд… А к весне вдруг оказалось, что быть одной не так уж и плохо. Дети часто пропадали у отца, и у меня, впервые в жизни, появилось время, чтобы побыть с собой. Со своими мыслями, немытой головой и полным отсутствием необходимости казаться лучше, чем ты есть на самом деле. Это оказалось неожиданно приятно.

Я вдруг поняла, что многое в жизни проходило мимо меня. С детства, с головой погрузившись в Алмазова, я добровольно лишила себя даже подруг. Их у меня просто не было. Тимур был мне и другом, и любовником, и наставником, и учителем, и отцом. Может быть, тогда иначе быть не могло. Я не знаю. Зато теперь все изменилось. Когда наши косметологи впервые позвали меня пить чай, я согласилась скорее из благодарности. И только потом поняла, как это круто. Болтать о чем-то с девочками. И пофигу, сколько этим девочкам было лет. За чашкой чая, а вечером — чего и покрепче, мы все были просто девочками. Глупыми и умными, сильным и в чем-то слабыми, настоящими героинями, которые на своих плечах умудрялись тащить дом, детей, бизнес, и при этом еще хорошо выглядели и всегда улыбались. Попробовал бы так хоть один мужик. Сдох бы. Иногда мы спорили, на какой день это случилось бы. И громко-громко смеялись. Той весной я менялась. Необратимо и навсегда. А может быть, возвращалась к себе прежней. Раньше я не представляла себя без Тимура. Мы существовали, как один организм, и лишь когда половины этого организма не стало, я поняла, что ничего непоправимого не случилось. Я была словно ящерица, которая в момент опасности отбросила хвост. И плевать, насколько не поэтично это сравнение.

Я не могу сказать, что совсем не скучала по Алмазову. Иногда мое сердце замирало рядом с ним, мое глупое… глупое сердце. Да и женская природа брала свое. Мне хотелось мужчину. Так долго я обходилась без секса, лишь когда Тим болел.

Кстати, о нем. Если вы думаете, что он отпустил меня — это не так. Скорее дал время перебеситься. Помните, я как-то говорила, что он великолепный тактик и стратег? С тех пор ничего не поменялось. Каждый день я находила под своими дверями розу на длинном стебле и письма на электронной почте. Я удаляла их, не читая, как тетя Надя из Девчат — сжигала письма от неверного мужа в печке. Не знаю, откуда брались силы. Но я просто их удаляла…

Но однажды Тим все же сорвался. Был апрель, цвели сады, и я размышляла о том, как должно быть сейчас красиво у нас дома, когда у меня зазвонил телефон. Не знаю, почему взяла трубку. Может быть, потому, что до этого он звонил лишь по делу. Предупредить, что сам заберет мальчиков, или что не сможет забрать.

— Я сегодня был у врача…

Я сглотнула. Опустилась на подоконник. Наверное, мне что-то нужно было сказать, но я никак не могла совладать с голосом.

— Все хорошо… Он говорит, что все хорошо… Что опухоли нет, нет метастазов. Глупо, правда? Эта опухоль — она ведь все сожрала. У меня внутри ничего не осталось. Пустота, затянутая в оболочку.

— Тимур…

— Знаешь, я понимаю — гусь свинье не товарищ… Тот, кто не умирал, он ведь никогда не поймет, не сможет понять это страшное и такое уродливое чувство зависти уходящего к остающемуся. Оно меняет тебя, превращает в животное… От прежнего человеческого облика мало что остается… Верх берут инстинкты. Неподвластные воле разума и велению сердца…

Я заплакала почти сразу же, как он заговорил. Слезы катились по щекам, и я не пыталась их остановить. Понимая всю бесперспективность этой задачи. Язык Алмазова заплетался. Он был вдрызг пьян. Удивительно, учитывая, что никогда до этого я не видела его пьяным. Тимур всегда знал меру, всегда. Он так сильно боялся утратить контроль над собой, над своей жизнью, что никогда не напивался. Может быть, не напрасно переживал. Алкоголь действительно развязал ему язык. Тим озвучил то, что никогда бы не сказал на трезвую. То, что, наверное, мне все же нужно было услышать, чтобы убедиться, что не ошиблась в его мотивах. Чтобы его простить. До конца простить, и выпустить обиду из сердца. Его голос сочился болью и непрощением. Непрощением себя. Эти чувства неслись по радиоволнам от него ко мне и попадали в самое сердце. Пустота заполнялась… эфемерным невесомым чувством, которому я не могла найти определения, и которое боялась спугнуть. Моя душа снова плакала. Так горько плакала…

— Прости меня, — его голос все же сломался. Где-то ближе к концу. — Прости меня…

— Я прощаю. И ты, пожалуйста, прости. Я ведь тоже хотела причинить тебе боль. Только вот поняла это не сразу.

— Никто в этой жизни не идеален, да, милая?

— Никто. Но мы-то считали себя другими…

— В этом мы ошибались. Но, знаешь, есть кое-что, в чем я до сих пор уверен на все сто процентов.

— И в чем же? — выдохнула я.

— Я до сих пор тебя люблю. Любил всегда. И всегда буду. Это ничто не в силах изменить.

— Даже то, что случилось?

— Особенно это. Я люблю тебя, Белоснежка.

Я хмыкнула. После всего, что случилось, старое прозвище прозвучало насмешкой.

— Я больше не Белоснежка, Тимур.

— Белоснежка. Моя Белоснежка.

— Катя! Катя, да стой же!

— Лёня? Привет! Вот уж не ожидала тебя увидеть в настолько демократичном месте, — улыбнулась я, разглядывая Жорина. Дело было в небольшом итальянском ресторанчике.

— Да я на встрече был неподалеку, — отмахнулся тот. — А ты здесь… одна?

— Одна. Тоже после встречи.

— Пообедаем?

— Давай, — пожала плечами я.

— Надо же… Я столько думал тебе позвонить, а тут увидел.

— А почему же не решался? — рассмеялась я.

— Да так, — Жорин ослабил галстук и провел по шее рукой. — Не хотел гнать коней.

Я демонстративно подозрительно сощурилась и пошевелила бровями.

— Ты меня пугаешь!

— Да брось… — рассмеялся Жорин, открыл меню, и я хотела, было, последовать его примеру, как мой взгляд наткнулся на… Тину. Такая дурацкая ситуация! Я не знала, что делать. Поздороваться — глупо. Сделать вид, что не узнала — еще глупей. Я вяло взмахнула рукой и, не дожидаясь ответа, все же открыла меню.

— Тебе неприятна та девушка?

— Что? Да нет… Это жена Волкова, — сухо заметила я.

— Серьезно? Не повезло бедняжке…

— Почему?

— А то ты не знаешь, — улыбнулся Лёня.

— Нет. А что я должна знать?

— Как? Разве Тим не говорил тебе?

— Я… мы… не общаемся с Тимуром. Практически не общаемся…

— Да, я знаю, что вы расстались. — Жорин взял в руки салатный нож и покрутил в пальцах. — В общем, после того, как Алмазов вывел Яна на чистую воду, с ним отказались иметь дело все более-менее приличные компании. Здесь ему ничего не светит. Слышал, он собирается податься в регионы, но дурная слава впереди него бежит… Так, что даже не знаю. А девочка эта… Она ведь совсем не похожа на жену Декабриста.

— Ну, мало ли… Вдруг и правда любит.

Жорин пожал плечами, нам принесли заказ, и я сосредоточилась на своей пасте, хотя аппетит пропал — как и не было. Лёня, видя это, сыпал шутками и хохмил, в попытке меня рассмешить, и, признаться, ему это удавалось. Он был хорошим мужиком, и я не понимала, почему ему так отчаянно не везло с женщинами. Сколько раз он развелся? Два? Три? И детей не было…

— А на лето какие планы?

— Не знаю. У меня-то и отпуска нет. Я ведь только-только на работу устроилась.

— Ну, неделя хотя бы есть?

— Неделя точно есть… — улыбнулась я, не совсем понимая, зачем Лёне эта информация. А еще я вдруг подумала о том, что не знаю и знать не хочу, помирились ли Ян с Тиной после того, как тот понял, что со иной ему в любом случае ничего не светит. И не светило ничего, даже если бы план Волкова удался, и Тимур обанкротился.

— Как насчет того, чтобы провести ее в Италии?

— В смысле? Ты о чем вообще?

— У меня есть дом на озере Комо. Красота, виды шикарные… Отдохнешь, наберешься сил, новых впечатлений. Ммм?

— Звучит заманчиво, — рассмеялась я. — Только ты мне это как… по старой дружбе предлагаешь?

— Почему по дружбе? Нравишься ты мне.

Я обалдела. Честно. И почему-то снова стало горчить во рту.

— С первого класса? Как Волкову? — зло бросила я и вскочила.

— Да прям! В первом классе мне Юлька нравилась, в первой четверти — так точно. А потом Жанка Юдина и Леська Власова. Еще была Олька Нимирович…

— Наташа Костина, — подхватила я, рассмеявшись, — и…

— Наташа Лукашина, — продолжил Лёня. Мы захохотали в голос. Злость прошла, как и не было. Дурочка я, что равняла Жорина с Яном. Да только, наверное, иначе и быть не могло. Предательство Волкова оставило длинный кривой рубец на моем сердце. И после всего я вообще не знала, смогу ли вновь хоть кому-то довериться.

— Ну, ты и бабник, Лёнька!

— Было дело — да прошло. Я уже и рад остепениться, только…

— Всё никак?

— Всё не те, — невесело улыбнулся он. — Так, что? Поедешь со мной?

Я неуверенно повела плечами. Не говоря ни да, ни нет. Это все казалось мне такой авантюрой! Но Жорин доказал мне, что может быть настойчивым. Он ухаживал… красиво. Концерты, рестораны, выставки, цветы… А главное, внимание. Пожалуй, для настолько занятого человека время, которое он мне уделял — было всего дороже. Я это понимала. Знаете, Лёня не стал моим лекарством. Я сама себя излечила. Но рядом с ним я вновь почувствовала себя красивой, уверенной и такой желанной…

Предложение поехать в Италию я приняла далеко не сразу. Сдалась лишь месяца через два ухаживаний. И мы действительно сделали это, несмотря на то, что Дамир с Назаром ехать категорически отказались и остались с отцом. Может, это было и к лучшему. Я могла подумать над тем, что происходит, ни на что не отвлекаясь. Я могла разобраться в себе… И когда Жорин в очередной раз ко мне потянулся — я не стала его отталкивать. Потому что хотела… на самом деле хотела этого. Ни к чему не обязывающих отношений, тепла. Мои воспоминания о сексе были слишком горькими… И в ту ночь я заменила их на другие. Наш секс с Жориным был… спокойным и несколько эгоистичным. Да, пожалуй, именно это слово лучше всего характеризовало то, что случилось. Не было надрыва, оголенных нервов и горького послевкусия. Не было стынущего за грудиной страха, что ничего не выйдет. Не было мыслей о том, что я должна непременно ему понравиться. Но было четкое понимание, чего я хочу сама. Один раз, а потом еще, и еще… Никаких потрясений. И даже оргазм был таким… Плавным, неторопливым, как надвигающийся прилив. После всех штормов, в которых меня потрепало — эта сладкая беззаботная нега мне казалась почти что раем.