А разве не ты, дорогой Матфей, часто говорил, что те, кто возьмется за меч, от него и погибнут?

Как ты ошибался! Как вы все ошибались! Словно во сне я шагал по развалинам и переступал через тела своих дорогих братьев и сестер, однако не обнаружил ни Сару, ни Ионафана. Если они спаслись, то куда им бежать? Ведь в городе не осталось безопасных мест.

Я встал на колени и прочитал скромную молитву. Здесь я уже ничем не мог помочь, битва была проиграна. Взглянув на тела жены и друзей в последний раз, я почувствовал, как во мне закипают ненависть и гнев, во рту появился вкус горечи, будто я выпил яд. Я стоял перед этой братской могилой, тряс кулаком в сторону неба и с неведомой мне решимостью навеки проклял Бога Авраама.

Оставшиеся до рассвета часы я искал Сару и Ионафана. Но их нигде не было.

Кто знает, что с ними произошло? Какая печальная участь настигла их? Я мог лишь молиться, чтобы они к этому времени были мертвы и больше ничего не видели.

Случилось так, что за час до рассвета, когда войско Тита вело последние приготовления к штурму городских стен, я вышел к дому знакомого человека.

Я часто встречал его у Мириам. Он был добрым евреем и фарисеем, верившим в возвращение Мессии. У него собралось много людей. Сидя в темноте, они прижимались друг другу, от страха выпучив глаза. Он узнал меня и пригласил в дом.

Он сказал; «Мы сохранили один ломтик хлеба на всех и немного вина для причастия. Сейчас мы причастимся и помолимся. Ты останешься с нами?»

Я сказал, что останусь, и, поскольку когда-то учился в храме, вызвался вести молитву.

Я разломал ломтик хлеба на крохотные кусочки и передал их присутствовавшим, сказав: «Хлеб символизирует тело Мессии, который однажды разделит причастие вместе с нами».

Затем я разлил сохранившееся вино по нескольким чашкам и посмотрел на их лица. Передо мной сидели грустные, изголодавшиеся люди, смотревшие перед собой ничего не понимающими глазами. Смотря на них, я видел тела Ревеки, Иакова, Филиппа и всех остальных, которые когда-то надеялись так же, как эти люди. Тут я вспомнил про мешочек под своим кушаком, прихваченный для Саула. Воспользовавшись тем, что они не смотрели на меня, я высыпал все содержимое в чашки. Затем я пододвинул к ним чашки с вином, чтобы каждый мог отведать его, и сказал: «Это вино символизирует кровь Спасителя, который однажды разделит причастие вместе с нами».

А человек, владевший этим домом, спросил: «Брат, ты не разделишь с нами хлеб и вино?»

Я ответил: «Я выпью из чашки своего Мессии».

Он озадаченно посмотрел на меня и вскоре спокойно умер.

В этом доме собралось восемьдесят девять человек – от стариков до шестилетних детей. И все умерли. После этого я вышел. Меня окутал холодный воздух раннего утра.

Я не помню, как долго бродил по улицам, спотыкался о трупы, поскальзывался на крови. Я не знаю, почему остался целым и невредимым. Наверно, Господь определил мне такое наказание. Если смерть равнозначна проявлению милосердия, тогда жизнь не что иное, как смертная казнь. Такой приговор мне вынесли за мое преступление – прожить остаток дней под тяжелым бременем вины за то, что я содеял.

Пока я на рассвете бродил по темным и холодным улицам, на меня снизошло откровение. Осознав истинный смысл преступления, совершенного мною в ту ночь, я понял, что обречен на забытье.

Ибо суть моего преступления заключалась не в том, что я убил этих восемьдесят девять человек, а в том, что лишил их последней надежды увидеть Мессию.

Я преклонил колени на мостовой, рвал на себе одежду и громко плакал.

Из-за того, что я, Давид бен Иона, на одну ночь перестал верить в приход Мессии, я отнял у этих добрых людей последние несколько часов надежды! Пока они жили, он мог прийти. Если я потерял веру, это еще не означало, что Мессия не придет.

Вот в чем, мой сын, заключается страшное преступление твоего отца – он совершил ужасное деяние, после которого стал недостойным человеческого общества.

Я барабанил кулаками по земле до тех пор, пока из них не потекла кровь, я начал бить камнями себя в лоб и в грудь. Но смерть обходила Давида бен Иону стороной. Она не примет его после того, как он непростительно погубил жизни восьмидесяти девяти назареев.

В следующий миг я уже знал, что мне предстоит делать. Мне казалось, будто я больше не владею собой, а повинуюсь незримой силе.

Я должен был покинуть Иерусалим. Сейчас мне не позволят умереть, ибо сам Бог, которого я проклял, решил отомстить мне.

Я сообразил, каким образом удастся вырваться из Иерусалима. Это был замысел Бога, и я покорно следовал ему.

Чтобы покинуть Иерусалим, мне надо было выйти за ворота, после чего я наткнусь на римских солдат. А благополучно пройти через их ряды был лишь один способ – сделать вид, будто я прокаженный.

Эта мысль явилась мне словно во сне, ибо меня совсем не волновала моя безопасность или жизнь. В самом деле, я жаждал смерти, и все же мне пришло в голову, что я должен выбраться из города таким способом. Поэтому я догадался, что этот план придумал Бог.

Как гласит тринадцатая глава Третьей книги Моисеевой, я разодрал одежду, обнажил голову, закрыл уста. Затем я шел по улицам и кричал: «Нечист! Нечист!» Так написано в Законе.

Когда я приблизился к воротам Геннат, недалеко от дворца Хасмонеев, то заметил, что люди отворачиваются от меня. Я шел точно во сне, не спеша, не тревожась ни о чем, ибо жизнь совсем покинула меня, мое тело одеревенело, однако путь передо мной был свободен. Никто не осмеливался преградить мне дорогу. Передо мной распахнулись ворота, охраняемые зелотами. Они представляли собой сборище грубых и изможденных людей с неухоженными бородами и перепачканной кровью одеждой. Зелоты смотрели на меня с презрением и, пока я проходил мимо них, отпускали в мой адрес оскорбительные замечания.

Когда ворота затворились за мной, я увидел перед собой огромные лагеря римлян, ряды палаток, и утренние костры тянулись так далеко, насколько видел глаз. Я крикнул: «Нечист! Нечист!» И прошел через них. Пока я шел к дороге, ведущей в Дамаск, два мрачных солдата начали с подозрением разглядывать меня и размахивать недавно отточенными мечами. Поскольку они говорили на распространенном греческом диалекте, я понял, что речь идет обо мне. Вот какие намерения занимали их головы.

Один хотел вспороть мне живот и поискать золото в моих внутренностях, но второй боялся приблизиться ко мне. Первый сказал, что я, видно, притворяюсь, но второй ответил, что ему не хочется подвергать себя опасности.

Вот так я целым и невредимым вышел на дамасскую дорогу, ибо даже римляне не стали трогать прокаженного.

Я так и не помню, как долго я шел, но из Иерусалима в Галилею лежит долгий путь. Я видел не один восход солнца и не один закат. Спустя некоторое время мне захотелось утолить голод. Я сбросил свой наряд прокаженного и стал, ходить по селам с протянутой рукой. В одном месте мне дали початок кукурузы, в другом – корку хлеба и немного воды из оказавшегося на пути колодца.

Вокруг себя я видел опустошение, причиненное римлянами.

По пути я понял, что являюсь даже более низким и презренным существом, чем мне казалось раньше, ибо я совсем забыл о Саре и Ионафане после того, как столь легко вырвался из Иерусалима и бездумно шел к северу. Тем самым я нарушил обещание, данное умирающему другу.

Какие бы ужасы не испытывали Сара и Ионафан, они страдают из-за меня, ибо я спас бы их, если был бы человеком слова…

Я все же добрался до Магдалы, хотя никогда не вспомню, как это произошло. Мною руководила чужая сила, ибо я бы лег у обочины и давно бы умер, если бы все зависело только от меня. Но моя жизнь от меня не зависела, как и путь, приведший меня сюда. И все же я пришел сюда, в опустевший дом отца, в деревню, познавшую войну и грабежи.

Я забрал эти свитки из покинутой синагоги, ибо уже тогда знал, в чем заключается моя цель. Господь Бог сохранил мне жизнь лишь по одной причине – я должен предать бумаге все, что произошло. Почему на меня выпала такая доля – я не знаю. Ионафан, Бог распорядился, чтобы, ты стал моим сыном, и, должно быть, он также решил, что ты должен знать жизнь отца во всех подробностях.

И я поведал тебе все. Возможно, ты разыщешь меня, если Сара расскажет тебе правду. Пока ты будешь искать меня, ты найдешь эти свитки. И не забывай, мой сын, что все решает Бог, а не ты. Именно Бог предопределил судьбу, постигшую Иерусалим.

Ибо пророк Исайя сказал: «Смотри, Господь сотворил землю пустой, он сотворил ее безвидной, перевернул ее вверх дном и вследствие этого рассеял ее жителей. Земля будет опустошена и лишена всего, ибо так сказал Бог». В городе осталась мерзость запустения, его врата рухнули.

Никогда не забывай, мой сын, что ты еврей, я еврей и мой отец был евреем. Ты будешь ждать Мессию, и я знаю, что Сара так будет наставлять тебя. Однако должен предостеречь тебя: не полагайся на Рим. Мы в Иерусалиме были теми, которые знали Иисуса при его жизни, а теперь нас больше не стало. Симон мертв, Иаков мертв, все двенадцать апостолов мертвы. Не осталось живого человека, знавшего его.

Я боюсь, что по молодости и неопытности ты обратишь свои взоры к неевреям, ибо они тоже произносят слово «Мессия». Но никогда не забывай, мой сын, что они лишь подражают нам. Пока Иерусалим ждал одного человека, Рим предавался мечтам.

Всегда помни эту притчу: «Росло сильное и могучее дерево, однажды оно заронило в землю семя. Из него вырос новый побег. Но в большое дерево ударила молния и сровняла его с землей. Новый побег не пострадал и продолжал расти, однако он отделился от своего родителя и рос иначе.

Однажды, когда новое дерево вырастет, мимо него пройдет человек и скажет: «Вот могучее дерево». Но ему неведомо, что почти рядом стояло более могучее дерево».

Слушай, Израиль, Господь Бог наш, Господь един есть! Неужели в Давиде бен Ионе сохранилось нечто достойное, дающее ему право на милость Бога Авраама? Наверно, я вижу сон! Наверно, это лишь очередной день! Неужели я лишился разума, или же я сегодня утром разговаривал со своим старым другом Салмонидесом, который возник точно призрак из прошлого! И какую невероятную историю он поведал мне!

Старый грек так обрадовался встрече со мной, что бросился на колени перед столь презренным человеком, как я, и утверждал, что повсюду искал меня. Я пришел в крайнее изумление и рассказал, что заслужил презрения, жду суда Божьего и своей смерти.

Но мой самонадеянный приятель сказал: «Тогда ты ошибся в своем Боге, господин, или же он так занят уничтожением Иерусалима, что забыл явиться на встречу с тобой, ибо ты не умрешь и не заслуживаешь презрения. Еще остались те, кто любит тебя».

Затем он поведал невероятную историю о том, как ночью выбрался из Иерусалима, прошел через римский лагерь, отдав состояние, которое заработал у меня за все прошедшие годы. К тому же он спас еще две жизни.

Разве мог я поверить своим глазам, когда увидел перед собой Сару и Ионафана?


Бен вскрикнул, упал со стула и с грохотом растянулся на полу. Все его тело безудержно тряслось и дергалось, точно в припадке. Джуди тут же опустилась на колени и хотела поднять его, но он пробормотал:

– Нет… должно быть продолжение. Я… обязан прочитать.

Пот ручьями струился по его пепельно-бледному лицу. Его глаза сделались большими и уставились в одну точку. Казалось, он забыл о девушке, которая ухаживала за ним. Видно, он не отдавал себе отчета в том, что сумел как-то подняться и прислонился к столу, ища точку опоры. Рубашка на Бене промокла. Он дышал тяжело, будто пробежал много миль.

– Обязан закончить… должен прочитать…

– Бен, ты должен остановиться. Вот до чего ты довел себя!

Услышав ее голос, он перестал дрожать и как-то странно посмотрел на нее.

– Джуди, – прошептал он, затем упал на стул и закрыл лицо руками.

Джуди опустилась перед ним на колени, вытерла пот, который струился по его лицу и шее. Джуди почувствовала слабость, она побледнела и выбилась из сил. Они вместе пережили трагедию Иерусалима.

– Джуди… – сказал он, не отрывая рук от лица. – Я помню. Я все помню.

– Что ты помнишь?

Наконец он посмотрел на нее. Его глаза казались ледяно-голубыми и изумленными.

– Я помню, что вообразил себя Давидом. О боже, что нашло на меня? Что случилось с нами?

Ее губы шевелились, но с них не слетело ни звука.

После долгой паузы Бен с грустью в голосе сказал:

– Все закончилось. Давида больше нет.