Жюльетта Бенцони - Сын Авроры

— Значит, ты все-таки сделал выбор в пользу Франции, сын мой? — уточнила Аврора. — И теперь мы больше не увидимся?

— Не увидеться с вами? Никогда я на такое не соглашусь, мои дорогие! Вы — моя семья, все, что у меня есть.

— А как насчет твоего отца? — спросила Амалия.

— Он лишь хозяин моей жизни, и без его дозволения я не смогу служить королю Людовику... Но с того момента, как я родился, он не слишком охотно демонстрировал свои отцовские чувства. Я могу восхищаться им, но не уверен, что люблю...

— А как же твоя дражайшая супруга, — едва заметно улыбаясь, произнесла Аврора. — Ты ведь еще не забыл ее?

— Вы правы. Я слишком хорошо ее помню, и больше всего на свете хочу развода. А вы, кстати, обещали мне проследить за тем, чтобы он не заставил себя ждать. Так где сейчас моя жена?

— У себя, в Шёнбрунне, откуда, кстати, прекрасный Яго так и не уехал. Она уверена, что ты никогда не вернешься, так что поступает, как ей вздумается...

— Будет вести себя, как вздумается, как только перестанет быть графиней Саксонской. А король? Он в Варшаве?

— Нет, он сейчас в Дрездене! Король слишком любит этот город, который хорошеет день ото дня! Недавно закончилось строительство Цвингера, его новой резиденции. Теперь он проявляет интерес к мейсенскому фарфору. Сам Бётгер, открывший его состав, умер в прошлом году, всего-то в тридцать семь лет! Его здоровье пошатнулось после тринадцати лет заточения — по-другому это и не назовешь! — в своей подземной лаборатории...

Но Морица ничуть не волновала судьба этого гениального человека, раскрывшего секрет китайцев ради своего неблагодарного хозяина. То, что Август сейчас находился в Дрездене, было самой настоящей удачей — Дрезден гораздо ближе Варшавы!

Через несколько дней состоялась встреча отца и сына. К удивлению последнего, король внезапно выразил свою гордость, но его почему-то беспокоило желание графа уехать так далеко от него, матери и супруги. К тому же его нынешний статус предполагал образ жизни, который будет обходиться больше, чем в десять тысяч ливров.

Приятно удивленный этой внезапной отцовской заботой, Мориц убедил короля, что сведет свои затраты к минимуму. Он не будет просить средств у отца, за исключением самых крайних случаев. Что касается Авроры, она достаточно сильная женщина, чтобы не противиться той судьбе, которую избрал ее сын. И наконец, относительно жены — он хочет как можно скорее от нее избавиться, не желая больше, чтобы она позорила своим распутством его честное имя. Поэтому он написал Иоганне-Виктории длинное письмо, в котором подробно расписал свои претензии, но пообещал, что не будет обвинять ее ни в чем и даже возьмет всю вину на себя, если только она по доброй воле согласится на развод. Он считал это письмо лишь необходимой формальностью... Но, к своему удивлению, в скором времени он получил от нее ответ, полный раскаяния. Она признавала все свои ошибки, но в конце добавила, что «любой имеет право на ошибку, как и на раскаяние и еще один шанс». И заявила, что возвращается в Дрезден.

Едва увидев лицо жены, Мориц понял, что оставаться спокойным ему будет трудно. Она заявилась улыбающаяся, нарядная, кокетливая и уже тянула руки, чтобы обнять его...

— Зачем вы оставили меня так надолго, дорогой супруг? Разве вы не знаете, как нужны мне?

— Да неужели! — процедил Мориц, складывая руки на груди, чтобы избежать прикосновения, которого не хотел. — Знаете, в это как-то сложно поверить. Осмелюсь вам напомнить, что все это время вы позорили меня, так сказать, на глазах у всех, с этим вашим Яго.

— Не будьте так жестоки и постарайтесь меня понять. Одинокая, покинутая всеми, без семьи — я так нуждалась в дружеском плече, в чьей-то поддержке, в родной душе, которой смогу излить свое горе...

И тут она внезапно расплакалась.

— И, что бы там ни говорили злые языки, Яго был для меня прежде всего другом и братом, который помог мне чувствовать себя менее одинокой...

— Одинокой? У вас полдюжины служанок, с которыми можно поболтать!

— Не говорите глупостей! Они никогда не смогут заменить любовь мужчины!

— И для этого у вас был Яго.

Она умоляюще посмотрела на Морица:

— Я этого и не отрицаю. Он любит меня, возможно, даже сильнее, чем ему кажется... И я признаю, что однажды, лишь однажды поддалась этой любви. Но я быстро опомнилась!

— И вы пытаетесь заставить меня поверить в эту чушь? Ни я, ни те, кто видел вас вдвоем в Лейпциге, у вас и в других местах, никогда этому не поверят!

Она опустила глаза, хлюпнула носом, изобразила несчастное лицо и продолжила хныкать:

— Но это чистая правда! Я люблю вас по-прежнему, так же сильно, как и в день нашей свадьбы! Мои чувства ничуть не изменились, даже несмотря на все то, что произошло! И я готова отдать все, что имею, лишь бы вновь завоевать вашу любовь!

— О, вам придется хорошенько постараться. Учитывая, что я вас никогда и не любил.

— Как вы жестоки! Но даже так — я буду вашей верной и молчаливой спутницей, никогда и ни в чем вас не упрекну, и я уверена, что однажды вы ответите на мои чувства. Я вернулась, чтобы остаться с вами, чтобы мы продолжили жить вместе как супруги. Скоро Рождество, и мы возродим нашу семью, благословленную Сыном Божьим. Все уладится, вот увидите, и когда для вас настанет время возвращаться во Францию, я последую за вами, не споря, не высказав и слова сожаления о том, что вынуждена покинуть свою родину... Ради вас я готова на все.

Мориц был изумлен настолько, что на несколько секунд даже лишился дара речи. Этой дьяволице не откажешь в наглости! Но теперь он понял, какую игру она ведет: хочет уехать с ним во Францию, где жизнь была приятнее и роскошнее, чем где-либо еще в Европе. Он не сдержал гнева:

— Никогда, слышите вы, никогда! Не бывать этому! Я скорее откажусь от назначения во Франции, чем поеду туда с вами!

Он выбежал из комнаты, громко хлопнув дверью, и направился в королевский дворец, в очередной раз сожалея о смерти Анны Софии, которая всегда помогала ему мудрым советом. Но ее больше не было рядом... Зато отец тут же его принял и даже (в кои-то веки!) признал его правоту.

Август Сильный, сам отличавшийся слабостью к противоположному полу, прекрасно знал из личного опыта, как иногда сложно отделаться от надоедливой женщины, с которой все давно кончено. И он с пониманием выслушал сына.

— Я даже был готов, — говорил Мориц, — взять всю вину за развод на себя, хотя она, между прочим, так и не прекратила отношения со своим Яго! Но тут вдруг она якобы стала осознавать, что обожает меня, и клянется стать образцовой женой! Но я-то знаю, чего она хочет! В Париж, вот чего! И я не знаю, как ей помешать, пока она все еще остается моей женой. Если я не смогу от нее избавиться, мне придется не возвращаться во Францию!

Король не успел ответить — фон Флеминг, который имел доступ в кабинет короля днем и ночью, не пропустил ни слова из этого разговора и заявил:

— Есть один способ, господин граф. Вы должны подстроить так, чтобы она поймала вас на супружеской измене. И при свидетелях. И если она не хочет стать всеобщим посмешищем, ей придется подать жалобу королю и потребовать развода у Церковного совета...

— Секундочку, фон- Флеминг! — прервал его Август. — А вы не забыли случайно, что законы Польши предписывают смертную казнь супругу, виновному в разводе? Я вообще-то не хочу потерять сына из-за какой-то женщины, которая, будем честными, не так уж и чиста и не имеет права жаловаться!

— Так вот откуда такая забота о моей скромной персоне! — ухмыльнулся Мориц. — Господин граф фон Флеминг спит и видит, как бы окончательно от меня избавиться! Моя мать его не переносила, и теперь он решил отомстить всем Кенигсмаркам!

Во взгляде министра полыхнул недобрый огонек, что не укрылось от короля:

— Я тут король, — прорычал он. — И у меня есть право помилования! И я не прочь посмотреть, как кто-то помешает графу Саксонскому прославиться во Франции!

И они перешли к исполнению королевского плана. Морицу ничего не стоило «соблазнить», с ее согласия, конечно же, самую хорошенькую горничную своей жены. И ночью одна из горничных, которой доверяла Иоганна, отвела хозяйку в комнату той самой красавицы, где графиня обнаружила ее в постели с собственным мужем. Сообщница Морица тут же громко расплакалась, перебудив весь дом. Скандал был прилюдным, и обманутой жене ничего не оставалось, кроме как подать жалобу. В бешенстве она бросила мужу:

— Вы поплатитесь за это жизнью, сударь, что доставит мне огромную радость!

— Селина достаточно хороша, чтобы умереть ради нее, — невозмутимо ответил Мориц. — Будьте теперь так любезны, скройтесь с глаз долой. Мне еще есть что ей сказать, и это, надеюсь, облегчит мою скорую смерть.

И, выставив всех за дверь, он вернулся к тому, чем был занят до внезапного вторжения своей супруги. И следующим же вечером, ужиная у отца, он увидел бумагу о помиловании. Его сообщница перешла в услужение к одной знакомой Морица и даже получила кругленькую сумму за свои услуги.

Потерпев поражение на всех фронтах, 21 марта 1721 года Иоганна-Виктория направила в Церковный совет прошение о разводе. 26 марта состоялась традиционная попытка примирения супругов. Иоганна выступала первой и заявила, что ни о каком сближении и примирении не может быть и речи и перечислила все свои претензии. Потом пришел черед Морица выступать, и, когда председатель Совета спросил, может ли он что-то сказать в свою защиту, граф ответил:

— Мне нечего сказать! Заявляю, что наши взаимные чувства давно умерли и что все факты, перечисленные графиней, полностью правдивы.

Совету оставалось лишь объявить брак Морица Саксонского и Иоганны-Виктории фон Леобен официально расторгнутым в пользу пострадавшей — то есть, оставить ей право выйти замуж еще раз. Они попрощались, поклонившись друг другу, как и полагается благородным людям. После этого графиня, теперь уже бывшая, отправилась к себе в Лаузиц.

Обезумевший от радости Мориц едва вернулся домой, как тут же отправил отцу длинное письмо, заканчивающееся словами: «После того как председатель объявил решение Совета, которое обычно ничего радостного в себе не содержит, сюринтендант хотел было угостить меня своей проповедью, но я прервал его занудную речь еще до того, как она началась. Я сказал: «Сударь, я знаю, что вы собираетесь сказать. Мы все грешники, и это правда. А доказательства вы видели только что». На этом я покинул Церковный совет, оставив их всех размышлять об истине, которую изрек».

Довольный, как школьник на каникулах, Мориц нежно попрощался с матерью, тетей и старой Ульрикой, которая доживала свои последние дни в Кведлинбурге, приказал подготовить его багаж и во всю прыть помчался в Париж. Ему предстояло завоевать самую прекрасную принцессу, и каждая минута была на счету.

30 июля Мориц Саксонский наконец вновь увидел принцессу де Конти. Тем вечером регент устроил пышное празднество в честь своей новой любовницы, юной и очаровательной Софии Авернской, проходивший в бывшем владении курфюрста Баварии неподалеку от моста Сен-Клу. Она была дочерью советника Парламента и супругой лейтенанта французской гвардии, припадочного, который до этого момента изменял ей с внуком маршала де Виллеруа. Ее нельзя было назвать порядочной женщиной, но Филипп Орлеанский, который к тому моменту уже был болен и устал от всего, неожиданно воспылал к ней чувствами. После страшных потрясений, положивших конец системе Лоу, этой бури, обрушившейся на Францию, молодость Софии словно придавала сил и ему самому. И это было его возрождением, которое он праздновал вместе с придворными.

Теплая летняя ночь была незабываемой. Как и само зрелище. Во главе стола восседали любовники, она — в платье, стоившем сотню тысяч ливров, и гости, в украшенных золотом и серебром фраках, которые сверкали и переливались в свете четырнадцати тысяч фонарей, рассеянных по парку. И вдруг небо озарили первые фейерверки, которые будут видны во всех окрестностях вплоть до Булони.

Когда все встали из-за стола, Мориц увидел, как принцесса спускается к реке под руку со своей подругой. Он не был уверен, что следует пойти вслед за ними, и вовсе не из-за мужа принцессы, который, к счастью, отсутствовал, а потому, что попросту не знал, как она его примет, — за ужином она едва смотрела в его сторону.

— Ты почему еще здесь? — накинулся на него де Шароле, уже немного навеселе. — Иди! Иди же за ней скорее! Разве ты не видишь, что она тебя ждет?

— Ты бредишь! Или просто слишком много выпил! Она меня вообще едва ли заметила, и к тому же она не одна.