Жюльетта Бенцони - Сын Авроры

Но он вскоре продолжился, но уже в другой форме. Несмотря на то, что Адриенна всю жизнь была примерной христианкой, священник церкви Сен-Сюльпис заявил, что ее не будут отпевать в церкви, потому что перед смертью актриса не исповедовалась и не отреклась от своей считавшейся бесчестной профессии. Нужно было смириться с гражданской панихидой, если бы не вмешалось правительство. А потом канцлер Морепа заявил, что свяжется с приходским священником из Сен-Сюльпис.

Но на следующее утро друзья Адриенны, собравшиеся перед ее домом, чтобы присутствовать на похоронах, с удивлением и возмущением узнали, что ночью тело, гроб для которого еще не был доставлен, было завернуто в ткань и увезено в неизвестном направлении, вероятно, на некий пустырь, чтобы быть там закопанным в негашеной извести. Ночной дозор под предводительством некоего Лобиньера выполнил всю эту грязную работу...

Разъяренный Вольтер написал тогда оду, которую быстро запретили, но она успела стать знаменитой:

Лишь только умерла — безбожницей вдруг стала?

Весь мир был у ее ног — растоптана теперь...

Его попросили вести себя потише. Эпоха Просвещения еще только начиналась! Однако аббат Муре был схвачен и доставлен в Бастилию. Он год провел в тюрьме. И его отпустили лишь после того как было получено признание в том, что он придумал всю эту историю с пилюлями, чтобы познакомиться с актрисой, в которую был влюблен. Уму непостижимо!

Объект же всеобщего внимания, герцогиня Буйонская, удалилась в имение своего старого мужа, который вскоре после этого оставил ее вдовой. Но она не смогла воспользоваться своей свободой: через семь лет она последовала вслед за Адриенной. Исповедуясь, она много в чем призналась, но полностью отрицала свою причастность к отравлению великой актрисы... Вполне возможно, что ее семья захотела уничтожить любое воспоминание об этом ужасном деле...

Мориц Саксонский закрылся у себя дома, полный горечи и сожаления о потерянном. Только граф д'Аржанталь хранил память об Адриенне. В течение многих лет с упорством ищейки он искал место захоронения той, кого он так любил. Заплатив немало денег, он в конечном счете узнал, что Адриенна Лекуврёр была похоронена под строящимся особняком Соммери, расположенном на углу улиц де Бургонь и Гренель. Конечно, и речи не могло идти о том, чтобы снести этот дом, но ему удалось установить на нем мраморную плиту со следующей надписью:

Дань уважения здесь отдают актрисе,

Духом безупречной и сердцем прекрасной.

Талант ее возвышенный и чистый

К бессмертию ее привел, и не напрасно.

Но даже дружбе искренней и вечной

Непросто обратить сей уголок земли

В достойную дань склонности сердечной,

Возвысить это место, что знать мы не могли...

Мориц не знал об итогах поисков графа. Страдая (чему он, кстати, был очень удивлен), он с головой окунулся в работу и написал после долгих размышлений великолепный трактат под названием «Мои мечтания», в котором были собраны все его знания о войне, столь важные для истории стратегии и даже заложившие основы ведения современных войн. Даже сам Наполеон накануне Аустерлица с большим вниманием читал этот трактат... Шевалье де Фолар, единственный, кто разделял тогда уединение своего молодого друга, не мог скрыть своего восхищения — особенно тем, какое внимание граф Саксонский уделял повседневному быту солдат и как он заботился о спасении их жизней. «Лучше отложить на несколько дней сражение, чем напрасно потерять гренадера, на подготовку которого нужно двадцать лет...»

Устав писать, он отбросил перо, открыл шкатулку, в которой хранились письма Адриенны, и перечитал некоторые из них. Он это сделал поздно ночью, когда все вокруг спали, и ничто не могло помешать воскрешению призрака любимой женщины. Он не мог смириться с мыслью, что кто-то увидит его плачущим...

Эмоциональная пустота, ставшая итогом этой любви, дважды приводила его в Дрезден. В первый раз — чтобы выяснить, есть ли еще надежда вернуть себе корону Курляндии, ведь Анна Иоанновна теперь стала царицей. Он полюбил этот народ и думал, что сможет найти там немного счастья. Но Морица ждало разочарование, однако, по крайней мере, он получил возможность, не без помощи Фризена, помириться с отцом. Во второй раз он был вызван Августом, который прочитал его «Мечтания» и захотел поручить ему реорганизацию своей армии. Но они так и не увиделись. Когда Мориц приехал в Дрезден, король вынужден был отбыть в Варшаву, чтобы присутствовать там на открытии польского Сейма — и это несмотря на плохое состояние его здоровья. Он очень плохо чувствовал себя во время поездки, но вместо того чтобы остановиться, как того требовал врач, приказал гнать лошадей. К сожалению, когда он прибыл в Варшаву и захотел выйти из кареты, то запутался в полах своего плаща и упал, сломав себе правую ногу о железную ступень. Травма оказалась более чем серьезной, и он потерял много крови. Началась гангрена, и в течение нескольких дней все было кончено. 2 февраля 1733 года, в пять часов утра, он умер в возрасте шестидесяти трех лет. Мориц мог лишь присутствовать на похоронах...

Единокровный брат Морица, Фридрих Август II, автоматически стал курфюрстом Саксонии, но что касается Польши, это была уже совсем другая история, ибо короля должен был избрать Сейм. Тем не менее неожиданная вакансия на этом выборном престоле вызвала европейский кризис, которого, возможно, и не случилось бы, если бы Станислав Лещинский, бывший избранник на польский престол, не был отцом королевы Франции. Проснулись его амбиции, и он отправился в Краков, переодевшись простым торговцем. Сейм приветствовал его, и он был провозглашен королем, в то время как Россия, полная решимости сохранить видимость опекунства, что имело место в случае с Августом II, перенесла эту роль и на его сына. Заключив союз с Австрией, она послала войска для того, чтобы вновь отправить бедного Станислава к себе домой. Так началась война за Польское наследство.

Зажатый между двух огней — братом, которого он совершенно не любил, и Францией, к которой он был привязан, — Мориц Саксонский выбрал, и на этот раз окончательно, Версаль.

Прибыв туда для получения указаний, он узнал еще об одной смерти, и это стало для него чувствительным ударом. Умерла очаровательная Аиссе, прекрасная черкешенка, спасенная из гарема турецкого султана графом де Ферриолем, чему в свое время аплодировал весь Париж, и отвергнувшая любовь самого регента ради любви к шевалье д'Эди[90]. Она была подругой Адриенны, и рядом с ней Мориц находил порой сладкие моменты утешения. Они были одного возраста, и Мориц любил ее...

По сути, эта война оказалась очень даже своевременной, ведь ему так необходимо было собраться с мыслями. Применяя к солдатам предписания своего трактата о военном деле «Мои мечтания», делая все, чтобы они жили лучше и чтобы их пореже убивали, быть может, он смог бы забыть, как много слез было пролито из-за любви...

— Вы удивительны, друг мой, — рассмеялся герцог де Ришелье[91]. — Король делает вам честь — а это случается редко, поверьте мне! — вызывая вас к себе. Более того, помня о нашей старой дружбе, он послал за вами меня. И вы чем-то недовольны?

— Я очень рад вас видеть! Рад я и провести с вами это время, к тому же я бесконечно признателен вам за то, что вы взяли на себя эту заботу. Но, говоря откровенно, я всегда чувствовал себя в Версале немного чужим! Размеры дворца, этикет, слишком торжественная атмосфера... Все это явно не для меня.

— Кстати, все это не очень-то нравится и Его Величеству! Но не волнуйтесь, там уже многое изменилось...

Находясь в карете де Ришелье, двое мужчин пересекли Булонский лес в направлении Версаля. Дружба Морица и Ришелье завязалась в сумасшедшие ночи времен Регентства. Может быть, оттого, что они были одного возраста, имели одинаковые пристрастия в плане женщин, оружия и прочих радостей жизни. А возможно, их объединяла общая склонность к бунту и безрассудство.

Они давно не виделись: Ришелье был губернатором в Лангедоке, а Мориц — генерал-лейтенантом, возвратившимся с Востока и устроившим зимние квартиры для своих войск в Декендорфе.

Но один остался придворным, допущенным в коридоры власти и способным вести несколько интриг одновременно, а другой, проходя путь от сражения к сражению, стал прежде всего солдатом, выковав себе репутацию отличного стратега и прекрасного воина. Сначала была война за Польское наследство, где Мориц отличился под Филипсбургом. Тогда принц Евгений Савойский, которого он вынудил сдаться (тот самый, что когда-то рекомендовал ему служить стране, от которой он сам отвернулся), заявил ему:

— Никогда бы не подумал, что сделаю Франции столь замечательный подарок!

Потом последовала война за Австрийское наследство, в которой Мориц Саксонский в полной мере проявил свои таланты. Сначала — в Рейнской армии, где под командованием маршала Бервика он действовал блестяще, проводя конкретные операции, которые подарили ему любовь солдат, пораженных как его заботой, так и той страстью, с которой он вел их за собой со шпагой в руке, крича, словно казак.

А потом он служил под командованием маршала де Белль-Иля и взял Прагу, идя по стопам своего знаменитого предка, маршала Иоганна-Кристофа Кенигсмарка. С той лишь разницей, что столетием раньше последний с радостью разграбил город золотых крыш, а Мориц, одержав победу, запретил мародерство и грабежи. И за это благодарные жители пришли в его лагерь, чтобы передать ему великолепный алмаз, носящий имя города... А потом, когда французские войска вынуждены были уйти, он обеспечил безупречное отступление, выводя своих людей из самых трудных ситуаций.

Перейдя под командование маршала де Брольи, заменившего заболевшего Белль-Иля, он командовал целой армией, когда Брольи был отозван и сослан, и обеспечил ей возвращение обратно во Францию.

Теперь он был готов к новым приказам и ждал нового назначения. Десять лет! Десять лет он воевал, не появляясь в Париже, кроме как на короткое время, но при этом почти каждый год он бывал на термальных источниках в Баларюке, в Лангедоке, где лечил последствия старого ранения, полученного под Крашнитцем, в результате которого ему порой приходилось пользоваться тростью. Морицу нравилось бывать в этой старой протестантской провинции, когда-то разоренной отменой Нантского эдикта, но в которой, несмотря ни на что, он нашел друзей, проводя политику умершего регента...

— Вы хотя бы представляете, что хочет от вас король? — вдруг спросил Ришелье, в обществе которого тишина никогда не затягивалась.

— Нет! Я много месяцев не видел его.

— А вы не думали о маршальском жезле? Ведь вы его заслужили! Да мы оба этого заслуживаем, если хорошенько подумать!

— Вы, конечно же, должны получить его первым, мой дорогой друг, — рассмеялся Мориц Саксонский. — А я на эдакую милость и не рассчитываю, если быть откровенным. Вы — герцог, человек родовитый, ведь вы носите славное имя де Ришелье; вас хорошо знают при дворе, и, что особенно важно, вы — католик, а я нет, вы — француз в отличие от меня...

— Ну, когда кардинал де Флёри находился у власти, это могло быть проблемой, но после того как он покинул нас, уйдя в лучший из миров, король не хочет больше слушать своего первого министра и стремится управлять по своему усмотрению, и это, кстати, вполне могло бы получиться. Что касается французского гражданства, то я хотел бы напомнить вам, что Бервик, принявший славную смерть при Филипсбурге, был англичанином и таким же незаконнорожденным сыном Якова II, как вы — Августа II. И раз уж вы упомянули о том, что Версаль для вас непривлекателен, я обещаю вам сюрприз...

— Хороший, я надеюсь?

— О, великолепный! Вы боялись напыщенной атмосферы? Так вот, ее больше нет: король безумно влюблен в женщину, самую веселую, самую духовную, какая только может быть на свете. Честолюбивая и умная, она долго держала его в ежовых рукавицах и, наконец, в последнее Рождество, позволила любить себя!

— Позволила? Что за слова!

— Это чистая правда. Мадам де Ля Турнелль не любит короля. Она любит власть, любит быть первой, лучше всех одетой, самой красивой, она любит, чтобы весь мир лежал у ее ног!

— Вы примете меня за простака — хотя, наверное, я таковым и являюсь! Но... Кто такая эта мадам де Ля Турнелль?

— Вы никогда не слышали о сестрах де Несль?

— В далеких Германии и Польше придворные дамы нечасто появляются на биваках...