На край ванны присел человек.

— Ты кто? — спросил Борис Антонович.

— Я — Фобос.

— Зачем ты здесь?

— А мы всю жизнь с тобой.

— Мы — это кто?

— Я и мой брат Деймос.

— А он где?

— На кухне, трупом любуется. Красиво ты ее зарезал! Только зачем нужно было по горлу, ты же ее сразу убил…

— Сразу, да?

— Конечно. Прямо в сердце — раз! — и готово. А глумиться над трупом не по-нашему, ты же не дикарь какой.

— Ну да, не по-вашему. Ахиллес вон тело Гектора привязал к колеснице и возил за собой, не давая похоронить.

— Да что ты веришь сказкам! Гомер же сказочник. И выдумщик большой.

— Фобос!..

— Что?

— Я уже умер?

— Нет еще. Но скоро. А вот и Деймос!

— Привет, Деймос!

— Привет, Борис!

— Зачем вы здесь? Не ваше же дело доставлять умерших в царство теней?

— Мы только попрощаться. Мы же всю жизнь были рядом. От нас все несчастья.

— Зачем?

— Такое задание.

— Чье задание?

— Того, кто все видит и все знает.

— А зачем мне надо было делать плохо? В чем я провинился?

— В мире должна быть гармония. Кому-то плохо, кому-то хорошо.

— Борис! — тронул его за плечо Фобос. — Не спи! Мы же пришли попрощаться! Прочитай нам напоследок свой перевод Фернанду Пессоа.

— Так он же в основном на английском писал… А я английский не люблю…

— А чем тебе английский не нравится?

— Да нет, язык как язык, мне, наверное, просто переводить с него неинтересно. Да и слишком много желающих. Я спою:

Я любил. Ты любила.

Я забыл. Ты забыла.

Ока-за-лась ты сукой!

Наступила разлука…

— Ты скучный педант. Потому-то у тебя и не взяли перевод Жозе Сарамаго.

— Тут вы правы. Не надо было мне связываться. Все, что столько лет спустя описывается в литературе про последние дни Христа, — дань авторов тому, что их совесть и вера не дают им пройти мимо важного для них момента. Появляются Сарамаго, Булгаков, режиссеры Скорцезе, Гибсон… Зачем? Берешь Евангелие, открываешь, читаешь. И все! И все! Что еще можно добавить и, главное, зачем? Ведь все уже сказано, и не нами, обществом чувственных удовольствий… А Шекспир? Как и зачем переводить Шекспира? Есть ли смысл переписывать «моя подошва — меня учить?» Я нашел четыре варианта перевода, понятно, что не только на русский. Но он-то, самый простой, и есть правильный! «Моя подошва?» — говорит отец своей дочери. Она — красавица и умница, но он — отец! — «Меня — учить?» Остается только расставлять знаки препинания. Нет, Шекспир велик, но отстаньте, не люблю я английский, нет…

— А как же современная музыка? — спросил один.

— А как же тексты Radiohead? — спросил другой.

— Видишь ли, то, что у нормальных людей называется поэзией, ты называешь текстами. Курнул, заглотнул, написал. И вот появились инопланетяне и пластиковые деревья. Ну да, ну да, конечно, не Энрике Иглесиас или кто там из баб про зонтик поет? Все равно — не то.

— Ты — зануда. Потому твои переводы и не прижились.

— У меня есть простое оправдание. Какого хрена описывать восход, если гораздо более талантливыми людьми уже это описано?

— Вот это как раз и понятно. Для каждого нового автора — это его, только его собственный опыт. И пишет он о том, что его взволновало.

— Дурак он, новый автор. Про восход давно уже все написано — просто он по своей малограмотности не успел это прочитать, играл в «Сони плейстейшен-3», времени не было. Не надо писать о восходе. Пиши, как круто мчаться на скейте. По крайней мере, у Шекспира скейтов не было.

— То есть ты за простоту и грамотность?

— Да, грамотность в переводе безусловна! А простота… Ну если ты чувствуешь, что автор после слов «наступил восход солнца» на самом деле хотел сказать: «При восходящем солнце воздух становился заметно теплее, и проснувшиеся пеликаны бросились искать рыбу», — пиши, только это немножко другая история.

— То есть твоя история: ты увидел — и убил. Без красок.

— Нет, ребята, я не абитуриент на первом экзамене, что вы меня ловите? Я увидел. Полюбил. Не успев разлюбить, убил. Ходили бы ноги, пошел бы, попрощался. Вот и вся история.

— «А ведь вы и убили-с…» — как сказал Порфирий Петрович, да? — хихикнул Деймос.

— Убивать нельзя, — добавил Фобос.

— А мне понравилось.

— Ну и хорошо, что на Наташе и закончилось. Так бы ходил и мочил всех красивых баб только за то, что они красивые и желанные.

— Нет, какие дураки! Вам же по нескольку тысяч лет, что вы мне тут плетете? Да мое ли дело, кто, когда и с кем? Но ведь эта развратная женщина была моей женой…

— Запись в паспорте — не жена. Венчаться надо было, — заметил Фобос.

— А я бы просто после первого «косяка» послал бы ее к черту. Потратил бы полгодика на лечение и стал бы трахать всех подряд — уверяю, ты так сразу бы заглушил свою тоску, — сказал Деймос.

— Я ее любил…

— Ты полюбил первую, которая проявила к тебе симпатию. А она симпатизировала всем подряд, такой, понимаешь, открытый, добрый, жизнерадостный характер.

— Если бы эта фраза прозвучала на веселом испанском, я бы перевел ее просто: «В общем, она была потаскуха».

— А на скучном английском?

— Он краткий, неэмоциональный. «Суперпотаскуха». И все.

— Ты мизантроп! Ты не любишь женщин.

— Я люблю женщин. Особенно в постели разными способами.

— Да ты фашист.

— Я просто родился не в то время. В девятнадцатом веке за пьесу в стихах автору платили в полтора раза больше, чем в прозе. Кому сейчас, скажите, продать перевод в стихах?

— А ты, не будь дураком, напиши двести двадцать серий для телевизионного сериала про сбежавшего из тюрьмы невинно осужденного, который начинает мстить своим врагам, — сразу купят.

— А разве это не история «Графа Монте-Кристо»?

— Точно! Ну а тебе-то что? Сюжет отличный, завлекательный. Только парень бежит из зоны, а на его невесте женился следак, который его и посадил. Ну и так далее…

— Я думал, что после Шекспира сюжетов просто не осталось.

— А мы думали, после Библии.

— Много вы о Библии знаете, вы же язычники.

— Много-немного, но, вообще-то, все это мы своими глазами видели и немало бы тебе могли рассказать.

— Ну так расскажите!

— Времени нет. Ты через пять минут умрешь, там тобою другие займутся.

— Будут мытарства?

— Будет намного хуже. Не надо было человека ножом резать.

— А мне понравилось. И нож хороший…

— Нож точно классный.

— Пока не умер, скажите, Христа видели?

— Конечно! Кто ж его не видел?!

— А какой он?

— В Третьяковку ходил?

— Да, ходил.

— Помнишь картину Иванова «Явление мессии?»

— «Явление Христа народу?»

— Правильно «Явление мессии», дурья башка!

— Видел.

— Ну убираешь с картины весь восторженный народ — и вот такой он, Христос. Ходит, думает о чем-то своем…

— Я засыпаю! А так хочется поговорить! Где же вы раньше были?

— Так все время здесь и были.

— А что же не появлялись?

— Ну еще бы, мы после нескольких упаковок феназепама и флакона донормила не появились.

— И всего-то? Так вы просто глюки? Я разочарован.

— Поздно разочаровываться. И мы не простые видения. Настает минута смерти. С миром прощайся.

— Мир! — заорал что есть силы Борис Антонович. — Зачем ты мне сдался?!

— Тоже своего рода подход, — заметил Деймос.

— Это его личное, — сказал Фобос.

— Ты будешь нам читать на прощание свой перевод Фернанду Пессоа?

— С английского?

— Нет, из раннего, что написано еще на португальском.

— А откуда вы знаете про перевод?

— Потому что это твой лучший перевод.

— Но он же нигде не публиковался!

— Ну, может, потому и лучший?

— Пожалуйста! Мне для друзей не жалко!

— Виски допей для вдохновения.

— А стакан пустой.

— Так вот же бутылка. Давай из горлышка.

— А хорошая штука — виски!

— Хорошая. Читай.

— Слушайте, ребят, я засыпаю.

— А ты прочти и сразу спи.

— Вы мне только скажите: тот свет — он есть?

— Во торопыга! Сам же через три минуты узнаешь! Читай!

— Пожалуйста…

Ни любовь, ни власть, ни слава

Не спасут от мрака смерти.

Обещаниям лукавым,

Люди, ни за что не верьте.

Все на свете, в самом деле,

Лишь один конец имеет,

Вид последней страшной цели

Надо мной всегда довлеет.

Все надежды — лишь отрава,

Лжи туман и дым обмана,

Хоть с позором, хоть со славой —

Все равно я мертвым стану.

Буду плотью бездыханной!

Буду трупом бледно-синим!

Бросят в ящик деревянный

Тело, ставшее бессильным…

Смерть не знает грусть и жалость.

Не считай со страхом числа,

Что прожить тебе осталось, —

В смерти, право, больше смысла.

Деньги, власть, любовь, богатство,

Слава, сила и удача —

Маскарад, судьбы коварство,

Ничего они не значат.

Всех в себя возьмет бездонный

Мрак. Готовься к этой встрече!

Жизни путь — весьма условный.

Смерти лик — правдив и вечен!

Правдив и вечен… Правдив и вечен… Правдив и вечен…

Последнее, что Борис Антонович услышал в своей жизни, был звук разбившейся бутылки, упавшей на мокрый кафель.