— Но подумай, в какое положение ты ставишь меня! Я просто не знаю, что им сказать.

— Что-нибудь придумаешь, дорогая, это нетрудно.

— Ты издеваешься надо мной?

— Нет, просто повторяю твои слова.

— Хорошо, — вдруг кротко сказала Луиса, — я постараюсь что-нибудь придумать, — и вышла из кабинета.

Леонардо в задумчивости прохаживался по комнате. В последнее время такие сцены между супругами были не редкостью. Никто не назвал бы их скандалами: донья Луиса никогда не опустилась бы до грубых слов или визгливых интонаций. Да и сам Леонардо по своей природе не был склонен к шумным перебранкам. К тому же он действительно уважал свою жену, хотя давно уже перестал глядеть на нее с благоговением, как это было в первые годы их совместной жизни.

Тем не менее их семейная жизнь явно дала трещину. Не было того единодушия, постоянного желания сделать друг другу приятное, которое отличает счастливые семьи. Между Леонардо Линаресом и его женой установилось тайное противостояние, которое чувствовалось во всей атмосфере дома. Спор мог возникнуть в любую минуту по самому незначительному поводу. Правда, повод для сегодняшнего «перетягивания каната», как окрестила их словесные дуэли прислуга, был, по мнению Леонардо, отнюдь не пустячным.

Именно благодаря своей обязательности, распространявшейся даже на мелочи, Леонардо заслужил себе хорошую репутацию в деловом мире. Для него это не был лишь способ вести дела, а выражение его внутренней сущности, которая делала его надежным человеком и в других вещах. Поэтому его возмутила та легкость, с которой Луиса сегодня собиралась разрешить созданную ею же проблему, игнорируя его обязательства.

Кроме того, этот случай еще раз доказал, как мало в этом доме считаются с его волей, его свободой и временем. Безапелляционность, с которой Луиса планировала «светскую», то есть всю не занятую делами часть его жизни, все больше возмущала Леонардо. Он сам удивлялся, как он мог так долго терпеть, пока его водили, как собачку на поводке, от визита к визиту, от одного званого обеда к другому. Луиса объявляла ему как нечто само собой разумеющееся: «В среду мы идем туда-то, в четверг у нас будут такие-то», — ожидая от него, что он лишь примет это к сведению.

Правда, такое положение сложилось не случайно. В свое время Леонардо буквально потерял голову от Луисы Ла Коста и даже спустя несколько лет после свадьбы все не мог поверить, что такая утонченная, великолепная женщина стала его женой. Он буквально смотрел в рот Луисе, считал ее непререкаемым авторитетом во всех тонкостях светской жизни. Луиса Ла Коста происходила из старинного знатного рода, гордившегося своим богатством и своей уходящей вглубь родословной.

Сам Леонардо происходил отнюдь не из низов, но все-таки из гораздо более скромной семьи, чем Луиса. Этот брак был большой его удачей — так считали и он сам, и его друзья, да и сама Луиса. А уж про ее родню и говорить не приходится. Те в период ухаживания как бы говорили всем своим видом: «Что ж, вы подаете большие надежды, иначе мы бы ни за что не согласились на такой союз. Смотрите же, не обманите наших ожиданий, постарайтесь стать достойным нашего круга».

Леонардо, молодой и влюбленный, не осознавал, насколько это оскорбительно. Слишком он был не уверен в себе, слишком переоценивал это самое высшее общество.

Неудивительно, что его капитаном при вхождении в это общество стала Луиса. Он беспрекословно выполнял ее указания, касавшиеся не только того, что делать, но и каким образом это делать, — словом, все те мелочи, которые составляют в совокупности жизнь светского человека.

Леонардо Линарес оправдал ожидания знатных родственников. С помощью немалого приданого Луисы он смог открыть строительную фирму, которая процветала и приносила немалый доход. Их великолепный особняк считался одним из центров светского общества. Леонардо был благодарен жене за все, что она для него сделала, но такая благодарность совсем не то, что благоговение. Как только Леонардо перестал благоговеть перед высшим светом, на который он наконец взглянул трезвыми глазами, неизбежно исчезло и благоговение перед женой.

Он с горечью убедился, что всю поверхностность и формальность светского общения Луиса перенесла и на жизнь семьи. Она с равнодушием относилась ко всему, что хоть как-то выходило за круг ее привычных интересов.

О своих делах Леонардо уже и не пытался ей рассказывать. Вежливый, но безучастный вид, с которым выслушивала его Луиса, и однообразные замечания типа: «О, не волнуйся, все обязательно устроится» — отбили у него всякую охоту рассказывать о возникавших у него проблемах, о людях, с которыми сводила его работа.

А бизнес действительно сталкивал его с множеством самых разнообразных людей. У него образовался свой круг знакомых, о которых Луиса не знала и знакомство с которыми вряд ли одобрила бы. Однако именно эти «вульгарные» люди с их причудами, странностями, яркими, резкими чертами характеров давали Леонардо ощущение разнообразия жизни.

Их же с Луисой знакомые на этом фоне выглядели еще более безликими и бесцветными. Сам Леонардо в их обществе переставал быть самим собой, он был одновременно в высшей степени приличным и... никаким. Он вполне «отшлифовался» — с его губ соскальзывали лишь самые общие замечания, в ответ на которые он получал также ничего не значащие фразы.

Постепенно его собственные, отдельные от мира Луисы знакомые, круг которых медленно, но неизменно расширялся, приобретали для Леонардо все большее значение. И наконец в этом мире, далеком от мира его супруги, он встретил женщину, к которой мог прийти со своими тревогами и усталостью, которая дарила ему веру в себя и надежду на счастье. Леонардо почувствовал, как уже при одной мысли о ней к сердцу подступила огромная радость.

Он провел ладонью по лицу и усилием воли отогнал от себя мысли об Аугусте.

В то время, когда донья Луиса размышляла, как бы не допустить, чтобы визит к Мораймо сорвался, а Леонардо пытался понять, почему не удался его брак с Луисой, между их дочерьми, одиннадцатилетней Кандидой и десятилетней Дульсиной, происходила очередная ссора.

Силы соперниц были неравны. Старшей, как правило, приходилось отступать: ей не хватало ни воли, ни веры в себя, а главное, недоставало желания во что бы то ни стало поставить на своем, которое отличало ее младшую сестру.

Только что мать велела им погулять в саду. Кандида сразу со всех ног побежала по дорожке, как будто боялась, что ее догонят. Но далеко уйти ей не удалось. Очень скоро ее настигла и схватила за руку Дульсина.

— Канди, куда это ты понеслась?

— К маленькому пруду.

— И опять будешь целый час таращиться на рыбок? А мне что делать?

— Делай что хочешь, я тебе не мешаю.

— Я не собираюсь играть одна. Мне это неинтересно.

— А мне неинтересно играть с тобой. Ты все время командуешь.

— Так было и так будет. Разве ты не слышала, как донья Росаура Монтеро сказала про меня, что я прирожденный лидер?

— А я пошла к рыбкам.

Кандида увернулась и побежала прочь, но через некоторое время ее задержала та же твердая рука.

— Нечего тебе делать у пруда, — заговорила Дульсина. — Помнишь, как у тебя слетела в воду шляпка и пришлось звать садовника Себастьяна, чтобы он ее выловил?

— Так ведь это ты ее сбила, вредина!

— Но если бы ты не крутилась у пруда, шляпка упала бы на траву, а не в воду, и не вымокла бы. И вообще, если б ты мне не перечила, я бы не притронулась к твоей шляпке.

Спорить с Дульсиной было бессмысленно. Послушать ее, так выходит, что во всем виновата не вредность самой Дульсины, а ее, Канди, упрямство.

— А во что ты хочешь играть? — начала Кандида понемногу сдаваться.

— Пойдем в беседку, поиграем в кукольные дома, будем ходить друг к другу в гости, — не задумываясь, ответила Дульсина.

— А какие куклы будут моими дочками?

— Возьмешь Розину и Пепиту. Можешь еще Клару.

— Ну вот, — возмутилась Канди, — самых драных опять мне!

— Вовсе Клара не драная.

— Зато лысая, у нее волосы отваливаются.

— Подумаешь, — не растерялась Дульсина, — прижмешь волосы шляпкой.

— А спать ее тоже в шляпке укладывать? — вознегодовала Кандида. — И вообще, почему всегда все самое хорошее тебе? Фарфоровый сервиз опять будет для твоих дочек?

— Канди, ты ужасно завистливая!

— Потому что ты все цапаешь себе! Я лучше пойду к рыбкам!

— Нет, ты пойдешь в беседку!

— Нет, к пруду. Пусти!

— А мама не любит, чтобы мы играли врозь, — заявила Дульсина.

— Ну и что, я скажу маме, что ты опять командуешь, и она разрешит мне играть одной.

С этими словами Канди помчалась к пруду, а Дульсина прямиком к матери.

— Мама, — с порога начала она, — Канди не хочет со мной играть.

Донья Луиса нахмурилась.

— Дульсина, я же не побегу сейчас в сад улаживать ваши споры. Веди себя так, чтобы ей захотелось с тобой играть.

Дульсина поняла, что начать надо с другого конца.

— Но она побежала к маленькому пруду. А ты помнишь, когда в прошлый раз туда упала ее шляпка, ты запретила ей там гулять.

— Что-то я такого не помню.

— Мамочка, ты же запретила ей наклоняться к воде, а она все равно это делает. Спроси Себастьяна. А когда я беспокоюсь о ней, она говорит, что я командую.

Донья Луиса вздохнула.

— Так чего же ты хочешь от меня, Дульсина?

— Мамочка, ведь тебе было бы приятнее, если б мы вдвоем играли в беседке, правда? Ты ведь ничего не имеешь против?

— Почему же я буду против? Беседка отдана вам. А сейчас не теряй времени и отправляйся в сад.

Довольная Дульсина понеслась к пруду.

— Живей поднимайся, — скомандовала она сестре, — мама велела нам идти в беседку. Она недовольна, что ты крутишься у пруда. Не веришь — спроси у Себастьяна.

В доме Линаресов распоряжения доньи Луисы были законом, а хитрая Дульсина всегда умудрялась добиться распоряжений, выгодных ей. Канди лениво поплелась к беседке, но вдруг припустила бегом. Дульсина помчалась за ней.

Предстоял новый этап борьбы за лучших кукол, и уже заранее было ясно, за кем останется поле боя.

...Рождение одной за другой двух дочерей, Кандиды и Дульсины, лишь ненадолго сблизило Леонардо Линареса с женой. Пока дочери были маленькими, Леонардо, как всякий мужчина, доверил их воспитание жене. Ему, правда, хотелось, чтобы жена проводила с малютками больше времени, чаще брала их на руки, но он не мог не признать, что уход за Канди и Дульсиной был организован безупречно. Детская была просторная и прехорошенькая, няни прекрасно обученные, и Луиса охотно демонстрировала все это совершенство близким приятельницам.

Когда девочки стали постарше, их ненадолго приводили в гостиную, разряженных и причесанных. Хотя Леонардо был без ума от дочек, его обижало, что их используют как хорошеньких куколок, чтобы вызвать умиление гостей.

Он считал, что семье с маленькими детьми не стоит увлекаться приемом гостей, тогда не будет надобности все время держать девочек в детской, и родители могли бы больше времени проводить с детьми, играть, возиться с ними. Но донью Луису возня с детьми совсем не привлекала.

Она объявила Леонардо, что не намерена менять образ жизни из-за рождения детей, и дала ему понять, что его идеал семейного счастья кажется ей мещанским, пригодным разве лишь для мелких буржуа. Каждому сословию свое: простонародью — драки и перебранки, громкие вопли детей, которых шумно ласкают и шумно наказывают; для среднего сословия — семейная идиллия, когда супружеская пара полностью погружена в заботы о своих чадах; а у людей высшего круга — размеренная светская жизнь, не мешая которой растут красивые, здоровые и воспитанные дети на попечении прекрасно подготовленных нянь и гувернанток.

Сейчас Леонардо корил себя за то, что так быстро отступился от своих прав на участие в воспитании дочерей. Он был недоволен результатами их воспитания хотя бы уже потому, что девочки стали вести себя несвободно. Они научились догадываться, каких слов от них ждут, и произносили именно эти слова, теперь уже сознательно стараясь вызвать умиление взрослых.

Не нравились отцу и отношения сестер между собой. Когда он однажды заговорил об этом с женой, Луиса была очень удивлена:

— Послушать тебя, Леонардо, так у нас не дочки, а какие-то чудовища: Дульсина — тиранка, а Кандида — совершенно безвольная личность.

— Я не говорил этого да и не мог сказать про детей, которые еще так малы и которых к тому же я очень люблю. Я просто хотел указать тебе, какая опасность кроется в том, что Дульсина так часто диктует свою волю Канди. Между девочками нет настоящей нежности, все время идет какое-то состязание по пустякам. По-твоему, хорошо, что они так часто жалуются друг на друга?