– Путешествие? – осторожно переспросил Гарри Колдуэлл.

– Да, в Пенхерст, – подтвердил герцог.

– Вы намерены побывать на суде над Мэри Уинтерс? – Этот вопрос вертелся на языке каждого из присутствующих, но только лорду Олтону хватило смелости произнести его вслух.

– Джентльмены, слухи лгут: Мэри Уинтерс отнюдь не беззащитна, – объявил Вейл.

Он вежливо склонил голову, сдерживая желание улыбнуться при виде отвисших челюстей потрясенных собеседников. Вспомнив, с каким пылом они обсуждали подробности скандала, он мог себе представить, как будет передаваться его заявление из уст в уста за обеденными и ломберными столами.

Пусть сплетничают, сколько пожелают, решил Вейл. Может быть, это придаст некое подобие смысла пустой болтовне, которой они обычно развлекаются. Конечно, тайну никто из них не узнает.

– Доброй ночи, джентльмены.

Завсегдатаи клуба в ошеломленном молчании уставились вслед герцогу Вейлу.


Мэри Уинтерс объяснили, что ее ждет, только потому, что она настойчиво задавала вопросы и не стеснялась переспрашивать. Она понятия не имела о том, как проходят судебные процессы, но, выслушав объяснения местного констебля, сразу обратила внимание на их многочисленные погрешности и поняла, что таким путем невозможно прийти к справедливому решению.

Она была подсудимой, а это означало, что она не сможет выступить в качестве свидетельницы. Значит, никто не узнает, что произошло на самом деле. Ее обвинили в преступлении, а это подразумевало, что преступление действительно было совершено. На суде предстояло выяснить лишь некоторые запутанные обстоятельства. Мэри спросили, желает ли она нанять адвоката, но она просто покачала головой – у нее не было ни гроша.

Значит, на суде некому произнести речь в защиту Мэри Уинтерс, а ей самой не позволят вымолвить ни слова. Все уверяли ее, что судьи непременно доберутся до самой сути дела, но, поскольку истина известна только троим, а свидетельские показания позволено дать лишь одному из них...

Мысли Мэри двинулись по тому же замкнутому кругу, что и несколько недель назад, когда ее отвели в тюрьму в ожидании суда. Маркус Трейвик обвинил ее в попытке убийства. Он имеет право выдвигать против нее обвинения, она же не может оправдаться.

Это настолько поразило Мэри, что она попросила констебля повторить эти слова несколько раз. Он охотно согласился, не понимая причин ее беспокойства. Английское правосудие оставалось незыблемым на протяжении сотен лет, и Мэри уверяли, что она вполне может ему довериться.

Ее держали в маленькой окружной тюрьме с тех пор, как в памятное зимнее утро она прибежала в деревню – просить, чтобы кто-нибудь помог ее хозяину. К тому времени на ее лице уже проступили синяки, нос уродливо распух, но она беспокоилась только о человеке, который, как она считала, умирал в большом кирпичном доме.

Поначалу она не понимала, что ей говорят. Из ложного чувства благодарности она ни в чем не обвиняла человека, дом которого шесть лет служил приютом ей самой и ее сыну. Она и не предполагала, что Трейвик нагло солжет.

На протяжении трех месяцев Мэри упрекала себя за глупость: почему она не выпалила страшную правду первой же отзывчивой женщине, которая видела ее лицо и попыталась смягчить боль? К тому времени, как жители деревни, посланные Мэри в дом Трейвика, вернулись обратно, было уже слишком поздно.

Ей позволили держать в камере рукоделие и Библию. Время от времени Мэри навещал викарий приходской церкви и пытался утешить и ободрить ее. Он не знал подробностей прошлого и настоящего Мэри, а она предпочитала умалчивать о них.

С Ричардом она не виделась с тех пор, как оставила мальчика в холодной спальне, над телом человека, которого он считал своим отцом. Мысль о том, что больше она никогда не увидится с сыном, преследовала ее неотступно. Все другие муки Мэри смогла бы вынести, но думать о том, что мальчик остался во власти Трейвика, было слишком тяжело.

Зная натуру торговца, Мэри понимала, что Ричард не избежит наказания. Больше всего она надеялась на то, что Трейвик исполнит угрозу, которой прежде она так боялась. Если он женится вновь, то отошлет мальчика в школу. Только там Ричард будет вне досягаемости со стороны мстительного торговца.

Оставшиеся до суда дни Мэри молилась о безопасности сына. Зима кончалась, наступали первые весенние дни. Мэри понимала, что судьи охотнее прислушаются к мнению процветающего торговца, тем более пострадавшего, чем к мнению какой-то служанки. Никто не поможет ей оправдаться. Однажды она уже обратилась за помощью, но ее мольба осталась без ответа. Как и прежде, за Мэри Уинтерс некому было заступиться.


Зал суда переполнили зрители. Слухи о попытке изнасилования и надежда услышать пикантные подробности собрали любопытных со всей округи. Говорили, что некоторые приехали даже из Лондона.

Мэри провела ночь без сна, пытаясь подготовиться к тяжкому испытанию – необходимости выслушивать в присутствии чужих людей ложь, выдуманную Маркусом Трейвиком. Одно время она надеялась, что Трейвик приведет с собой сына, чтобы вызвать жалость у судей, но вскоре поняла, что надеяться не на что. То, что торговец не позволил допрашивать ребенка, даже к лучшему – для Ричарда, но не для самой Мэри.

Если бы Ричарда допросили в суде, он, несомненно, подтвердил бы слова Мэри. Но она не могла допустить, чтобы ее мальчик присутствовал во время разбирательства, да еще обвинял собственного отца. Если ей не удастся вырвать Ричарда из цепких лап Трейвика, лучше уж смириться с любым наказанием, только бы не подвергать малыша опасности.

Мэри не ожидала, что на суд соберется столько народу. Внешне она пыталась сохранять спокойствие, но внутренне содрогалась под множеством пристальных взглядов. Наконец заседание началось, и у Мэри вдруг закружилась голова. Голоса долетали до нее словно издалека.

Она ничем не выдала волнения, увидев изуродованный профиль Маркуса Трейвика. Он похудел, шерстяной костюм болтался на некогда крепком теле. Лишь один раз он окинул Мэри взглядом желтовато-карих глаз, полных презрения, и с тех пор не смотрел в ее сторону. Он не обернулся к ней даже в те минуты, когда повторял прежнюю ложь, которую Мэри впервые услышала утром, приведя констебля в дом хозяина, задыхающегося от боли и бешенства.

Показания давали только констебль, Трейвик и врач, который был немедленно вызван к торговцу. Как и следовало ожидать, Мэри не позволили произнести ни слова.

Когда с допросом свидетелей было покончено, Мэри попыталась обратиться к судьям в мантиях и париках. Она всегда была уверена, что их задача – выяснять истину и способствовать правосудию. Но главный судья поспешно и решительно прервал ее, добавив, что выслушивать обвиняемых – отнюдь не в интересах судебного разбирательства.

– Но разве суду не интересна истина, ваша честь? – спокойно спросила Мэри. – Разве вы собрались здесь для другой цели?

– Мы уже выслушали показания истца, а вам следовало бы помнить, что пострадал он, а не вы. В данном случае не вы должны добиваться справедливости.

– Ваша честь, поскольку речь идет о моей свободе, я вправе защищаться, – рассудительным тоном возразила Мэри. – А если вы готовы довольствоваться ложью, которую только что выслушали, значит, справедливости вовсе не существует.

– Если вы не замолчите, я буду вынужден приказать констеблю увести вас!

– По крайней мере мне не придется выслушивать лживые обвинения мистера Трейвика.

– Молчать! – рявкнул судья. По-видимому, он впервые столкнулся с такой непокорной подсудимой. – Нас ничуть не интересует ваше мнение, – продолжал он властным и непререкаемым тоном.

– Тогда, возможно, вам будет небезынтересно выслушать меня, – послышался из глубины зала низкий мужской голос, и все смолкли, пораженные внушительным спокойствием, придавшим этим словам особую силу.

Все головы повернулись к неожиданно заговорившему человеку. Только Мэри Уинтерс не сделала попытки рассмотреть его в зале. С первого же слова ей стало ясно, кто говорит.

– Вас, сэр? А кто вы такой, чтобы мешать судебному разбирательству? – осведомился судья тем же тоном, каким обращался к подсудимой.

– Прошу простить меня, ваша честь. Я – герцог Вейл, – объявил рослый светловолосый мужчина из задних рядов зала.

Эти слова прозвучали подобно раскату грома и произвели тот же эффект. Главный судья от неожиданности разинул рот, в зале поднялся гул возбужденных голосов. Каждый житель округи знал, что это имя принадлежит одному из самых знатных семейств Англии и что его обладатель баснословно богат и пользуется неограниченным влиянием и благосклонностью правительства. Никто не сомневался, что этого человека суд будет вынужден выслушать.

Как обычно, герцог Вейл был одет во все черное; траурную черноту одеяния подчеркивала белизна галстука. Его единственным украшением была булавка с драгоценным камнем, даже печатки не виднелось на длинных элегантных пальцах, сжимавших золотой набалдашник эбеновой трости.

– Ваша честь, похоже, произошла ошибка, – продолжал Вейл.

– Ошибка? – эхом повторил судья, пытаясь сохранить самообладание, которого он чуть не лишился по милости одного из самых загадочных аристократов Англии.

– Обвинения против этой женщины не просто нелепы – суд не вправе выносить ей приговор.

– Позвольте узнать, почему, ваша светлость? – вопросил судья, почувствовав себя увереннее оттого, что разговор затронул чисто юридические вопросы. Возможно, кто-то ввел Вейла в заблуждение?

– Потому что этот суд не имеет никакой власти над Мэри Уинтерс.

– В самом деле? Позвольте еще раз спросить, по какой причине?

Улыбка тронула изящно очерченные губы герцога Вейла. Его взгляд впервые остановился на лице обвиняемой, и Мэри Уинтерс невольно ответила на него.

– Джентльмены, я имею честь представить вам герцогиню Вейл.

Даже попытавшись напасть на самого Трейвика, герцог Вейл произвел бы менее ошеломляющее впечатление на слушателей.

– Герцогиню Вейл – ахнул судья, перекрывая нарастающий ропот в зале.

Лишь немногие заметили, что голова Мэри Уинтерс, до сих пор гордо поднятая, поникла, а веки на миг опустились. Те же, кто пристально следил за подсудимой, сочли, что она благодарит небо за чудесное спасение. Но, разумеется, они ошиблись.

Ник обратил внимание на реакцию Мэри, поскольку наблюдал за ней. Ее почти незаметный жест поколебал решимость Вейла осуществить дерзкий план во что бы то ни стало. Держись, Мэри, мысленно подбадривал он женщину, но ни волнение, ни страх не исказили классическую красоту его лица.

– Мы поженились в церкви ее отца в апреле 1815 года, – продолжал Ник. – Боюсь, я, подобно многим мужьям, позабыл точную дату церемонии.

В отличие от лондонских аристократов, толпа без труда уловила сарказм последней фразы и разразилась смехом.

– Вот как? – слабым голосом откликнулся судья.

Маркус Трейвик вскочил, вдруг осознав, чем угрожает ему столь неожиданный поворот дела.

– Ваша честь, неужели вы намерены и дальше выслушивать эту чепуху? – вскричал он. Вздувшийся шрам на щеке Маркуса ярко вспыхнул.

– Поскольку я привык к тому, чтобы со мной считались, советую мистеру Трейвику выбирать выражения, – предостерегающе произнес Вейл. Всем присутствующим стало ясно, что герцог уверен: суд обязан верить каждому его слову. Губы Мэри Уинтерс шевельнулись и вновь застыли.

Вейл ясно дал понять: никто не останется безнаказанным, посмев бросить ему вызов. По меркам земляков Трейвик был богат, но в сравнении с герцогом Вейлом оставался нищим и не имел ровным счетом никакой власти.

– Я требую, чтобы мне показали запись об этом браке! Мэри Уинтерс пробыла у меня в услужении более шести лет, но я впервые слышу, что она замужем, – выпалил Трейвик.

– Что же в этом странного? – спокойно отозвался Вейл. – Я редко обсуждаю семейные дела с провинциальными ничтожествами.

Трейвик заморгал, разевая и вновь захлопывая рот, как рыба, выброшенная на берег, но так и не сумел дать достойный ответ на язвительное замечание.

– Ваша честь, – запинаясь, выговорил торговец, решив апеллировать к суду, – неужели вы готовы поверить...

– Даю слово джентльмена, – прервал Вейл, – что этот брак был заключен в точности так, как я сказал.

– Ваша светлость, боюсь, что, не увидев записи в церковной книге... – начал судья.

Вейл слегка повернул голову, и лондонский адвокат прошел к столу судей, неся огромный старинный фолиант в кожаном переплете.

– Ваша честь, позвольте представить суду запись о браке его светлости, в то время – лорда Стэнтона, и подсудимой Мэри Уинтерс, – бесстрастно произнес адвокат.

Под защитой самого герцога Вейла он мог бы смело беседовать даже с королем, но считал необходимым соблюдать вежливость – как-никак судьи приходились ему коллегами. Судья смилостивился и кивнул.