Барбара Линн-Дэвис - Тайная жена Казановы

— Если ты не придешь, месье де Берни подумает, что это Джакомо заставил тебя держаться от него подальше. Джакомо будет выглядеть неблагодарным ревнивцем и окажется в смешном положении. Ты этого хочешь?

— Нет.

Я со вздохом встала, начала одеваться.

Натянула старую сорочку, на которой спереди было большое жирное пятно. К ней подобрала свою самую ужасную юбку горчичного цвета, из-за чего кожа моя казалась болезненного землистого цвета. Расчесываться не стала, как и наносить духи. Я надеялась, что месье де Берни откажется от меня: я очень на это надеялась.

— Вот они… две мои красотки! — приветствовал он нас в casino. Посол расположился на диване, щелкал фисташки. Он бросал в рот маленькие ядрышки и облизывал соль с рук. На столе была уже целая гора шелухи.

— Боюсь, у меня для вас неприятные новости, — сказал он. — Садитесь.

Он раскрыл еще несколько орешков.

Сердце мое екнуло, я ощутила, как закружилась голова. Неужели что-то с Джакомо? Неужели он стал настаивать на своем приходе, а месье де Берни его как-то обидел? Джакомо по сравнению с этим могущественным толстяком был просто букашкой.

— О чем речь, дорогой? — Марина села к нему на диван. Взяла его за руку. Он стал обращаться только к ней, как будто совершенно меня не замечая.

— Я узнал, что на несколько месяцев мне придется уехать в Вену по важным государственным делам. Больше пока ничего не могу сказать — вскоре об этом заговорит вся Европа.

— Но ты же вернешься? — спросила Марина. В голосе звучало неподдельное беспокойство. Неужели она боится, что потеряет свои привилегии? Не сможет тайно покидать монастырь, получать драгоценности и подарки, не будет ходить в casino?

— Может быть, я даже не вернусь, — ответил он. — В этих делах я сам себе не хозяин.

Марина поджала губы. Я видела, как работает ее мозг, — она просчитывала, как эта новость отразится на ней. И я гадала, что это значит для меня. Если месье де Берни заберет своего гондольера, casino и деньги, Марина станет очередной бедной церковной мышью. Джакомо потеряет к ней интерес. Сердце сладко заныло от такой возможности. Но потом оно похолодело: а может быть, он забудет нас обеих, запертых в этих стенах на острове Мурано?

— Не грусти, моя крошка, — сказал де Берни Марине, целуя ей руки. — Сегодня нет причин грустить, когда мы здесь вместе, втроем. — Наконец-то он повернулся ко мне. — Может быть, немного развлечемся, Катерина?

Я вздрогнула:

— Ох… месье де Берни… В такой момент не до веселья! Мы обе в отчаянии от ваших новостей.

— Чепуха, малышка, — ответил он. — Ничто не поднимет мне настроение больше, чем последняя ночь, проведенная с двумя моими красавицами. — Он стал расстегивать сюртук, встал, направился к кровати. По дороге взял лежащую на столе книгу. «Академия женщин», предположила я.

— Нет, месье де Берни… — ответила я ему в спину, — у меня… у меня… месячные. Сегодня я не смогу к вам присоединиться. — Он повернулся ко мне, и я густо-густо покраснела.

— Ясно. — Он поджал губы от отвращения. Я видела, как его желание умирает прямо у меня на глазах. — Марина, пожалуйста, проводи Катерину вниз, вели гондольеру отвезти ее назад в монастырь. Я буду ждать тебя в нашем алькове.

— Разумеется, — ответила она, беря меня за локоть, как вонючую крысу, от которой необходимо было немедленно избавиться.

— Простите… я не смогла… — извинялась я перед ней, когда она тащила меня вниз по лестнице.

Мы дошли до двери. Неожиданно меня охватило странное чувство, что я в casino в последний раз.

— В следующий раз… когда придет Джакомо… конечно, я хотела бы к вам присоединиться, — затараторила я, пытаясь не отставать. Какая дура! На меня налетели порывы ветра, но я продолжала сопротивляться.

Марина открыла дверь в сад. Мне показалось, что я слышу шепот листьев.

— Катерина, ты мне больше не нужна, — прошипела она. — Месье де Берни уезжает… и я решила оставить Джакомо себе.

Она впилась мне в плечи своими длинными ногтями и вытолкнула в ночь.

После той ночи я… слетела с катушек. «Я решила оставить Джакомо себе». Из головы не выходили эти слова, и только на рассвете, когда я услышала пение птиц в лагуне, я поняла, что почти не сомкнула глаз. Измученная, я целыми часами выглядывала из окна кельи, всматривалась в свинцовую гладь воды и плакала. Я понимала, что если буду продолжать в том же духе, то рискую заболеть. Но мне было наплевать. Меня сломали.

Однажды утром я сидела у окна и увидела вдали, на фоне розовеющего неба, черную гондолу. Гондольер, чью сорочку, подпоясанную кушаком, надувал ветер, не мог удержать лодку в равновесии. Гондола раскачивалась из стороны в сторону, а он изо всех сил старался следовать курсу. Лодка приближалась к монастырю. Теперь я смогла разглядеть, что гондольер был довольно высоким. Он пришвартовал лодку. Неужели? Я прищурилась. Из каюты вышла Марина. Гондольер подарил ей последний, прощальный поцелуй. Джакомо.

Значит, вон оно что! Месье де Берни уехал из Венеции, а эти двое продолжают встречаться в пустом casino. И Джакомо сам стал гондольером для этой шлюхи.

Меня охватила невиданная доселе ярость. В неистовом отчаянии я стала мерить шагами комнату. Я стала, как умалишенная, писать самой себе записки. Наконец, несколько часов спустя — солнце уже высоко поднялось над горизонтом, и до меня доносился звон посуды — в трапезной накрывали к завтраку, — ко мне вернулось спокойствие. Я написала брату с просьбой о помощи.

Он спешно приехал на следующий же день и привез с собой Джульетту. Я не рассчитывала, что и кузина приедет.

— Катерина! — встревожилась она, когда увидела меня через окно комнаты для свиданий. — Пьетрантонио сказал, что ты написала какое-то странное письмо… да и выглядишь ты… ужасно! — Она протянула руку через решетку, чтобы успокоить меня. — Ты захворала? Может быть, пригласить тебе врача, чтобы пустил кровь?

— Нет-нет, со мной все в порядке, — ответила я, беря ее за руку. Как же приятно ее видеть, хотя это несколько усложняло мой план. Она была для меня воплощением ангела со своими темно-рыжими волосами и встревоженными карими глазами. Но мне казалось, что в последнее время мы живем на разных планетах. На ее планете никто не скажет тебе, что больше в тебе не нуждается.

— Я… я плохо спала, вот и все. — В дальнем конце комнаты я увидела Пьетрантонио, тот важно прогуливался мимо монашек. Подозреваю, что он решил: раз привез с собой Джульетту, чтобы та меня утешила, его миссия выполнена.

— Чем я могу тебе помочь? — спросила она. — Господи, у тебя ледяная рука. — Она прижала мою руку к своей щеке. — Ты же знаешь, что я все для тебя сделаю. Ты так мне помогла, сестричка. — Она улыбнулась и зарделась, и я ощутила, как под моей рукой ее щека стала еще более горячей.

— Ох… мне почти ничего не нужно, — ответила я, убирая руку, поскольку считала, что так будет правильнее, прежде чем начнутся потоки лжи. — Мне стыдно признаться… что у меня в комнате крысы.

— Крысы? — она округлила глаза.

Я ужасно себя чувствовала. Раньше я никогда не обманывала Джульетту. Может быть, кое-что недоговаривала. Но никогда прямо в глаза не врала.

— Да… крысы, — продолжала я. — Я тайком ношу из кухни сладости. Пончики, марципаны, печенье — хотела приберечь в комнате немного для себя.

Джульетта сочувственно закивала. Пока все шло гладко. Я говорила все живее и живее.

— И тогда появились эти крысы. Повылезали откуда-то из стен. Огромные. Каждая размером с половину моей ноги. Я всю ночь слышу, как они пищат и скребутся.

— Какой ужас! Бедняжка!

Я представила себе, как у Джульетты идут мурашки. Она ненавидела грязь: всех этих голубей, крыс и всякий мусор.

— Чем я могу тебе помочь? — вновь спросила она. Не успела я ответить, как она повернулась и неистово замахала Пьетрантонио, чтобы тот подошел к нам. Он поднял палец вверх, чтобы она подождала, отвесил поклон перед одним из зарешеченных окон и подошел к нам. Неспешно.

— Buon giorno, сестричка! Джульетта все уладила? — Он уселся в кресло и достал часы, чтобы свериться, который час.

— Пьетрантонио! — одернула его Джульетта.

Она явно намеревалась заставить его сосредоточится на моей проблеме. План мой сработал.

— У Катерины в комнате засилье крыс. И неважно, как они туда попали. Мы должны ей помочь.

— Крысы? — Брат изумленно изогнул бровь. И теперь я поняла, что это он станет помехой, а не Джульетта.

— Да, — подтвердила я. — Мне стыдно признаться аббатисе, она станет меня бранить, скажет, что я сама их туда приманила. Я подумала… что вы принесете мне мышьяка — я слышала, что это самая лучшая отрава для крыс…

— Отрава для крыс? — Мне не понравился взгляд Пьетрантонио. Брат пристально вглядывался в мое лицо. Я ощутила, как запылали мои щеки, когда я пыталась выдержать его взгляд.

— В гетто, — подсказала я. — Каса дельи Специали — аптека, где продается все. — Это аптека дяди Элии. И никто не узнает, кто купил мышьяк. — Мне много не нужно… всего для парочки крыс, может быть, десятка…

— Десятка? — Я заметила, как Пьетрантонио поджал губы.

— Она сказала: десятка, — подтвердила Джульетта. — Ей нужна отрава, чтобы извести десяток крыс. Конечно же, мы тебе поможем, Катерина. — Она взглянула на часы Пьетрантонио.

— Поехали… — Она положила руку ему на плечо. — Нам пора. Мы сможем заглянуть в гетто на обратном пути.

Она встала, наклонилась и поцеловала меня в обе щеки. Пьетрантонио продолжал сидеть, не сводя с меня глаз.

Венеция, 1774 год

— Но… — сказала Леда Катерине, — вы же… конечно, не хотели отравиться? Или кого-то отравить мышьяком? Например, Марину?

К вечеру они вернулись домой с Бурано, и Катерина закончила свой рассказ — она рассказала даже больше, чем намеревалась, — сидя в своем любимом кресле и глядя на море. Вокруг сгустилась ночь.

Катерина потянулась, чтобы зажечь лампу, но передумала и положила трутницу на стол. Решила, что пока им свет не нужен. Возможно, она проверяла Леду, когда заговорила о мышьяке.

— Понимаешь… я не хотела причинить вред, — заверила Леду Катерина с кривой улыбкой. — Я поняла, что Пьетрантонио разгадал мои планы. Я обезумела от бессонных ночей и отчаяния.

Леда облегченно вздохнула. Она откинулась на спинку кресла и положила руку на свой огромный живот.

— Иногда я тоже просто вне себя, — сказала она. — Когда тебе кажется, что о тебе забыли и ты один во всем мире.

— Ты хочешь сказать, что тебе казалось, что Филиппо забыл тебя? — мягко поинтересовалась Катерина.

— И Филиппо, и мой отец, — призналась Леда. — Покинута-позаброшена и забыта. — Она даже не расплакалась, как боялась Катерина. Казалось, что эти мысли ее не покидали ни на минуту, поэтому уже и не трогали.

Какое-то время они молчали. Они научились вместе молчать, чем уютнее им становилось друг с другом.

— В глубине души я верила, — продолжала Леда, — что однажды Филиппо приедет и найдет меня. Он знает, что меня отправили в монастырь в Венеции.

— В Венеции больше полусотни монастырей! — напомнила ей Катерина. — Искать здесь тебя — все равно что иголку в стоге сена. — Но, даже произнеся эти слова, она подумала: неужели невозможно? А Филиппо вообще любил Леду? Или эта связь была для него простой интрижкой?

Казалось, Леда читает ее мысли.

— Однажды вы сказали, что «любовь не знает границ».

— Неужели? — Катерина ощутила неприятный укол, когда ей повторили ее собственные слова. Да, любовь не знает границ. И в какой-то момент она перерастает в безумие. — Я уже не помню, — ответила она, отчаянно стремясь сменить тему разговора. — Она сделала вид, что зевает, хотя в действительности сна не было ни в одном глазу.

— Ты знаешь, — с напускным весельем произнесла Катерина, — что сегодня утром пришло письмо от Бастиано, адресованное нам обеим? Я все ждала, когда мы прочтем его, ведь утром мы отправились на Бурано. — Она встала, чтобы принести из прихожей письмо. Вернулась, зажгла лампу, сломала печать и прочла вслух Леде.

«Дорогие Катерина и Леда!

Мне выдался случай поговорить с врачом Гульельмо де ла Мотте из университета в Падуе, с медицинского факультета, и он согласился принять у тебя, Леда, роды, когда придет время. Он будет в Венеции 15 сентября, остановится в лучшей гостинице, «Королева морей». Если до этой даты возникнет непредвиденная ситуация и нам понадобится его помощь, он велел немедленно его известить.