Барбара Линн-Дэвис - Тайная жена Казановы

На маленький столик в гостиной, где они обычно обедали, скользнул золотой лучик послеполуденного солнца. И взгляд Катерины упал на несколько пожелтевших листков, которые она раньше не заметила.

Они были исписаны ее сжатым почерком. Со своего места слов она разобрать не могла. Но уже знала, что это за письмо. Последнее письмо брату, последнее, которое осталось в шкатулке.

На нем не было печати. Письмо так и не отослали. Но этим было все сказано — Леда нашла письмо.

Венеция, 1752 год

«Пьетрантонио!

Кажется, когда я чувствую себя отвратительнее всего, всегда обращаюсь к тебе. Именно тогда я и ощущаю наши кровные узы, понимаю, что, как это ни печально, мы одной крови. Может быть, Себастьяно был лучшим из нас, и когда он умер, сердца наши почернели. Я скрывала это лучше, чем ты, — никто не знал, что у меня внутри. Наоборот, все меня называли ангелом.

Я заметила, что ты заподозрил, будто я что-то задумала, когда попросила принести мне в монастырь мышьяк. Джульетта… она не могла позволить себе увидеть правду. Но ты все понял. Но даже не попытался меня остановить? Или… ты все понял и одобрил мой план?

Пьетрантонио, братик… это мое признание, которое я не могу сделать даже священнику.

Я знаю, что ты читал все отчеты шпиона. Я ни секунды в этом не сомневалась. Тогда ты знаешь, как со мной поступила Марина. Что она у меня украла. Она не монахиня, она шлюха в монашеском облачении.

Жаль, что я не могу сказать, что утратила разум. Что я действительно обезумела. Но я все спланировала. Я играла для того, чтобы выиграть эту последнюю любовную игру.

— Что ты здесь делаешь? — вчера утром удивленно спросила меня Марина. Я пришла в ее комнату с подносом, на котором стояла кастрюлька с шоколадом и две теплых чашки. Это случилось сразу после заутрени, на улице накрапывал холодный дождь.

— Марина… давайте не будем позволять словам, сказанным сгоряча, встать между нами. Мы нужны друг другу. — Я поставила поднос на стол и села на ее диван. Я налила горячий шоколад на небольшое количество белого порошка, который я насыпала на дно ее чашки.

— Мы не можем оставаться подругами после всего, что между нами произошло… разве не так? — спросила она, ощупывая меня взглядом. Мне было ее почти жаль, ведь она до сих пор искала моей любви. Но она ее никогда не заслуживала.

— Разумеется, можем, — заверила я ее. — Садитесь.

Я съела ложечку шоколада и подвинула к ней манящую чашку.

Марина с облегчением улыбнулась и села рядом со мной на диван.

— Я очень рада это слышать, Катерина. — Она потянулась за своей чашкой и подула, чтобы остудить. Она подмигнула мне поверх чашки. — Мы найдем тебе другого любовника — еще лучше. Будет весело.

— О да, — подхватила я. — Звучит заманчиво. — Я наблюдала, как она сделала глоток, потом еще один, потом третий. Жадно, как и все, что делала в жизни, она выпила шоколад до дна.

Мы продолжали беседовать. Минуты тянулись невероятно медленно. Не прошло и часа, я заметила, как ее лицо почернело. Марина менялась у меня на глазах. Губы сжались от боли, голубые глаза остекленели и уставились в одну точку. Из-под рясы я ощутила запах газов. Она попыталась встать; схватила чашку и начала что-то говорить, но лишилась сознания и упала на пол.

Паника! Я подбежала к ней, начала трясти, чтобы привести в чувства. Я плакала и вытирала слюну, бегущую у нее изо рта, подолом своей юбки. Казалось, что глаза ее уставились в пустоту; лицо посерело и окаменело. Я схватила осколки разбитой чашки, спрятала их в карман и побежала за помощью.

Да, я побежала за помощью! Ты должен мне поверить… я не хотела ее убивать! Я только хотела… чтобы ей стало плохо. Настолько плохо, что Джакомо забудет ее. Он очарователен при первых проявлениях страдания — уж я-то знаю. Но потом теряет интерес. Пусть он забудет ее, как он однажды забыл меня.

Но я раздавлена тем, что натворила! Убийца! Говорили, что доза размером с горошину убивает человека, а я дала ей дозу, которая, на мой взгляд, была… размером с маленькую горошину? Импульсивно, по глупости… или решусь ли я себе в этом признаться? — в порыве ярости я не знала, что я чувствовала, сколько ей дала. Она умирает! Она может не дожить до завтра, умрет прямо у меня на глазах.

Никто не подозревал, что я сделала. Перед всеми я играла роль невинного ангела. Меняла описанные простыни, обтирала ее тело от рвотных масс. Ложилась на нее всем телом, чтобы унять конвульсии.

Но мучительное сожаление! Оно реально, его невозможно вынести. Неужели Господь не видит, что я забочусь о ней, пытаюсь вернуть к жизни?

Я молюсь, пока губы не посинеют и не потрескаются, как у той, которую я отравила, — я молю Бога смягчить наказание падшему ангелу!

Пьетрантонио, какой бы грешницей я ни была, — помолись за меня».

Венеция, 1774 год

В тот день Леда не явилась и к ужину. Катерина сидела над холодными спагетти с анчоусами, грызла ногти до крови. Она поймала себя на мысли, что жалеет, что дома нет Бастиано. Он помог бы ей что-то придумать, стал бы задавать вопросы, пока не сложились бы все кусочки головоломки, где искать девушку и что делать. Обычно Катерину раздражала эта его размеренность и логика, но сейчас ей именно этих качеств очень не хватало. Но, конечно же, он стал бы задавать неприятные вопросы о том, что могло подтолкнуть Леду к побегу.

Катерина встала и с тревогой выглянула в окно. Она слышала, как закрываются на ночь двери припозднившихся магазинов. Она представила себе, как Леда бродит по лабиринтам улиц, одна-одинешенька, да еще беременная. Жертва для цыган и воров. Она вздрогнула, вернулась к столу, посмотрела на спагетти с соусом, который уже взялся коркой. У нее не было аппетита. Честно признаться, от одного запаха ее тошнило.

Той ночью Катерина почти не спала, лишь ненадолго забываясь сном. Вздрогнув, она просыпалась, желая, чтобы в реальности все было лучше, чем в ее мыслях. Но правда жизни снова и снова накатывала на нее и давила вопросами: зачем она вообще упоминала о крысиной отраве при Леде? Зачем оставила девушку одну возле незапертой шкатулки с письмами, вводя Леду в соблазн?

Катерина даже усомнилась, а не хотела ли она сама, чтобы Леда узнала самую страшную правду о ней. Чтобы ее простили и любили безоглядно. Поняв, что, возможно, она поступила так сознательно, Катерина заплакала и ударила кулаками подушку. Она испугалась, вспомнив себя прежнюю.

С наступлением дня появились и новые надежды. Катерина, глядя на веселые лодки, покачивающиеся на зеленых, залитых солнцах водах, решила отправиться на поиски Леды. Она пришла в себя, выпив турецкого кофе, надела то же платье, в котором ходила в гетто. Разорванный подол не слишком бросался в глаза. Неужели это было только вчера? Казалось, что время остановилось, а потом вновь понеслось вперед, когда она вернулась домой и обнаружила, что Леда прочла ее письмо Пьетрантонио.

Катерина подозвала гондолу и направилась на север, на окраину города. Да, Леда может быть где угодно. Но вероятнее всего в монастыре Санта Мария дельи Анджели. Она бы вернулась в то место, которое знает лучше всего, — пусть даже и терпеть его не может. Разве в Венеции Леда что-нибудь знает?

Лодка покачивалась на покрытой зеленью воде, и Катерину подташнивало. Она не удосужилась поесть, а черный кофе жег изнутри. Когда женщина пересела в другую гондолу, чтобы доехать до Мурано, ее охватила паника.

Ей придется встретиться лицом к лицу с Мариной.

Успела ли Леда рассказать Марине все, что узнала? О том, как Марина предала Катерину ради обладания Джакомо, о последовавшей за этим мести Катерины? Может быть, Леда даже пожалела Марину, когда узнала, как с ней обошлась Катерина. Катерина это приняла. Она приняла то, что есть грехи, которые нельзя простить. Но ей просто необходимо было знать, что с Ледой все в порядке. Если в монастыре Леды нет… она попросит Марину помочь ее разыскать.

К горлу подступила очередная волна тошноты, когда она из каюты разглядела каменные стены Санта Марии дельи Анджели. Когда она выбралась из лодки, земля уходила из-под ног, как будто Катерина стояла на воде. На мгновение она даже ухватилась за руку гондольера — какая же она теплая и сильная! Потом овладела собой и зашагала в одиночестве к огромным запертым дверям.

— Катерина Капретте.

— Что? Ancora?[69] — пожилая послушница, которая открыла дверь, подалась вперед, чтобы лучше слышать.

— Катерина. Капретте, — уже более уверенно произнесла она свое имя. — Я хочу встретиться с матушкой настоятельницей.

Старуха кивнула и впустила Катерину, провела по сверкающему terrazzo в дальний конец здания. В монастыре стояла тишина, исключая доносящийся время от времени девичий щебет из-за закрытых дверей. Катерина чувствовала запах свежеиспеченного хлеба из трапезной. Мимо, держась под ручку, пробежали две хихикающие послушницы. Какие же они юные!

Старуха велела Катерине подождать на лавке в вестибюле перед покоями Марины. Она постучала и вошла к Марине, потом вышла, ничего не сказав гостье. Лавка, на которой сидела Катерина, была жесткой и без спинки. Конечно, Марина заставит ее подождать, чтобы она почувствовала себя никчемной. Чтобы заставить ее хоть немного помучиться. Ладони ее вспотели.

Где же Леда?

Катерина вытерла руки о юбку и прикусила ноготь на большом пальце. Она представила себе, как Марина заканчивает какое-нибудь незначительное дело, просто для того, чтобы потянуть время и помучить ее. Наконец старуха пригласила ее войти.

Марина сидела за своим массивным столом красного дерева, склонив голову, и что-то писала. Катерина подошла и села в кресло напротив. Марина подняла голову, и Катерина ощутила, что вся ее решимость мгновенно улетучилась.

— Зачем ты пришла? — спросила Марина. Глаза ее были такими же ледяными, как серый утренний свет.

— Мы с Ледой… немного повздорили, — запинаясь, ответила Катерина, — и она ушла прогуляться… уже некоторое время назад, и я стала волноваться… и на всякий случай решила убедиться, не вернулась ли она сюда…

— Она не возвращалась. — Марина окунула перо в чернильницу и вновь принялась писать. Похоже, составляла перечень каких-то имен.

— Не возвращалась? — Катерина ощутила всю тяжесть сложившейся ситуации. В груди все сжалось, и, не сдержавшись, Катерина всхлипнула.

— Я… я не знаю, где Леда! — воскликнула она. — Вчера она не пришла ночевать!

На виске у Марины под тонкой восковой кожей задергалась жилка.

— Подожди-подожди, — сказала она, поднимая голову. — Я попросила тебя помочь с Ледой. Какое-то время за ней присмотреть. А ты ее упустила.

— Куда… куда, по-вашему, она могла отправиться? — задавалась вопросом Катерина, не обращая внимания на насмешки Марины. Она наблюдала, как за окном в воздухе кружатся желтые листья. Она ощущала себя, как эти листья, — все падала и падала в забытье.

— Я понятия не имею, куда подевалась Леда! — по комнате раскатами разносился резкий голос Марины. — И честно говоря, меня это больше не заботит. У меня монастырь, а не тюрьма. Леда сама вольна делать свой выбор.

Катерина замолчала. Неужели только ее одну заботит судьба Леды? Казалось, что она потеряла какую-то часть своего тела, которая теперь плавает где-то в открытом море.

В дверь негромко постучали, и она открылась. В комнату вошла горбатая монашка, неся на подносе золоченый фарфоровый чайник, чашку, блюдце и молочник. Арканджела! Катерина улыбнулась, с облегчением увидев знакомое лицо.

— Ты помнишь Катерину? — спросила Марина горбатую монахиню, которая не поднимала головы, продолжая сервировать чай для аббатисы. При этих словах горбунья подняла голову, прищурилась и улыбнулась Катерине.

— Bellissima![70] — воскликнула она, подходя ближе, чтобы обнять ее.

Катерина тепло обняла монахиню в ответ.

— Как вы? — поинтересовалась Арканджела, окидывая ее взглядом с головы до ног. — Замужем? Дети есть?

— Да, замужем, — ответила Катерина. — Но детей нет. — Арканджела погрустнела. Столько лет прошло, и Катерине всегда казалось, что Арканджела ее уже не помнит.

— Ну, я все равно рада вас видеть, — нашлась Арканджела, — хорошо, что вы вернулись. Вы надолго к нам?