Барбара Линн-Дэвис - Тайная жена Казановы

— Нет, — ответила за Катерину Марина. — Наша подруга скоро уходит.

— Может быть, приедете на карнавал? — настаивала Арканджела. — Мы могли бы поиграть в biribissi, как в добрые старые времена. — Она одарила Катерину своей вечно молящей о любви улыбкой.

— Да, конечно, — ответила Катерина совершенно серьезно. Как приятно было встретить старого друга, который всегда хорошо к ней относился и желал только добра.

— Poverina[71], — презрительно усмехнулась Марина, когда Арканджела вышла из комнаты. — Она до сих пор любит тебя.

Ох! Как Катерина от этого устала. От того, что ей давали понять, как ужасно ошибаются все те, кто ее любит.

— На чем мы… — начала Марина, неспешно наливая себе чай. — Ах да. Ты никогда не задумывалась, почему я отправила Леду к тебе?

— Нет… не задумывалась, — солгала Катерина.

— Она напомнила мне тебя, — голос Марины болезненно ранил. — Нашу невинную Катерину, беременную и влюбленную. Только… кто же знал в то время, насколько безумно ты влюблена? Смертельно!

Резкий солнечный свет заглянул в окно, полосами лег на лицо Марины. Кожа ее казалась желтой, ни кровинки в лице, ни следа былой красоты. Катерина понимала, что это она всему виной. Она опустила голову, признавая чувство глубокой вины.

— Да… я просила тебя позаботиться о Леде, чтобы наказать, — продолжала Марина, у Катерины все внутри перевернулось. — Чтобы заставить тебя вновь пережить прошлое. Чтобы напомнить тебе, что ты потеряла, — и чтобы ты задумалась над тем, как поступила со мной.

— Я понимаю, — пробормотала Катерина, не поднимая глаз.

Она чувствовала себя совершенно голой, с сорванными масками. Однако где-то в глубине души она отыскала еще одну толику мужества. Она понимала, что больше такого шанса может не представиться. И ухватилась за эту возможность.

— Я давно хотела вам сказать… — произнесла Катерина, поворачивая голову так, чтобы смотреть Марине прямо в глаза, — что очень сожалею о том, что с вами сделала. Я была не в себе. И что бы вы ни совершили, вы не сможете наказать меня больше, чем я сама себя все эти годы наказывала. Марина, вы сможете меня простить? Я молю вас… искренне, от всего сердца простить меня.

Марина удивленно, протяжно вздохнула. В комнате повисла тишина, только в коридоре раздавалось отдаленное эхо. Катерина понятия не имела, что ожидать от своего давнего врага, любовницы и подруги. Женщины, которая однажды предала ее и которую в свою очередь предала сама Катерина.

Марина минуту-две еще мерила ее взглядом. Потом заговорила негромко, почти зашептала:

— Сделанного не воротишь, Катерина. — Марина помолчала. — И тем не менее мы обе сожалеем о каких-то своих поступках.

Катерина подождала, но когда продолжения не последовало, понимающе кивнула. Марина опустила глаза и продолжила писать.

С легким сердцем Катерина встала, чтобы уйти. Она вернулась в монастырь с одной целью — найти Леду. Но вместо этого получила кое-что другое. Это было не прощение. До него далеко. Но было такое чувство, что Марина сняла с ее души тяжкий груз.

«Сделанного не воротишь. И тем не менее мы обе сожалеем о каких-то своих поступках».

Тайна того, что когда-то натворила Катерина, казалась ей самой острым камнем в руках, который она стыдливо прятала от посторонних, изо всех сил пытаясь, чтобы он казался гладким. И вот впервые за двадцать лет она начала понимать, как это — быть свободной.

По дороге домой из монастыря Катерина уснула. Изнеможение накатило сладкой волной, и она не стала ему сопротивляться. Размеренное движение весел убаюкивало ее: она перестала волноваться о Леде и позволила гондольеру отвезти себя домой.

Домой. Она была уверена, что к этому времени Леда уже вернулась. Если ее не оказалось в монастыре, значит, она вернулась домой.

«Вы где были? Я есть хочу!» — она представила себе, как Леда будет поддразнивать ее, взбирающуюся по лестнице. Катерина, сидя в гондоле, улыбнулась про себя, подумав о том, как будет исполнять ради Леды их маленькие ритуалы: готовить ее любимую пасту, покупать конфеты, поправлять простыни и одеяла, класть ей руку на макушку и целовать перед сном.

Но когда Катерина вернулась домой, в комнатах по-прежнему стояла тишина, как и перед ее отъездом. Солнце село, и лагуна за окном отливала свинцом. И эта серость навевала грусть, что день уже закончился и лучшего уже не воротить. Катерина устало опустилась в кресло. Ее опять охватила тревога.

В животе у нее заурчало, напомнив Катерине, что не следует о себе забывать. Она пошла на кухню, разрезала яблоко, взяла хлеба. Она жадно глотала еду, как часто поступала, оставшись одна. Хлеб застрял у нее в горле. Когда она наконец-то его проглотила, началась икота, аппетит пропал. Она вернулась в кресло и принялась ждать.

Катерина услышала, как хлопнула входная дверь. Она расправила плечи. И навострила уши, а через минуту услышала негромкие, шаркающие шаги на каменных ступеньках.

Она вскочила, подбежала к двери, распахнула ее.

— Милая моя! — воскликнула она. Леда с трудом преодолевала последние ступени. Катерина бросилась ей на помощь, приобняла ее за талию. — Где же, господи, ты была? — потребовала она объяснений. — С тобой все в порядке?

Под глазами Леды залегли тени. Она выглядела бледной, но слабо улыбнулась.

Катерина завела ее в комнату. Леда подошла к своему любимому креслу у окна и с громким вздохом упала в него. Катерина пристроилась рядышком на табурете. Она чувствовала, что все равно сидит недостаточно близко, ей не хотелось, чтобы что-то разделяло их.

— Я… я ходила к той иконе с Мадонной, — объяснила девушка.

— Иконе? — Катерина не сразу поняла, о чем идет речь.

— К той маленькой иконе, которую вы мне показали. Возле Фрари. На которой Мадонна баюкает младенца на фоне урагана. Вы говорили, что беременные всегда обращаются к ней за помощью. Я почувствовала, что мне… нужна помощь.

Катерина заерзала.

— И что? Помогла икона? — Она решила не спрашивать, какая именно помощь нужна девушке. Может быть, волшебная Мадонна рассеяла все неприятности и страхи.

— Я так ее и не нашла! — коротко рассмеялась Леда. — Я заблудилась, пока искала. Мне очень захотелось пить, я устала, и у меня начались судороги. Я кое-как доползла до церкви Сан Панталон, там меня и нашел священник. Он послал за повитухой, которая разрешила остаться у нее, пока боли не прекратятся.

— Che consolazione![72] Слава Богу! — Катерина была благодарна этим незнакомым людям, которые позаботились о ее Леде. Она-то решила, что девушка станет жертвой цыган и воров, а Леда повстречала только добрых людей. — Как по-твоему, нам стоит послать за доктором де ла Мотте? — спросила она. — Уже срок?

— Пока нет, — ответила Леда. — Повитуха сказала, что голова ребенка еще не опустилась, но уже очень скоро.

Катерина облегченно улыбнулась от таких новостей. Леда обхватила руками живот и закрыла глаза — ей просто необходим был отдых. Но Катерина пока была не готова отпускать девушку в царство Морфея.

— Леда, я уж не знала, что и думать, когда обнаружила, что тебя нет, — запинаясь, пробормотала она. — Я знаю, что ты прочла мое письмо. И стала гадать… и до сих пор задаюсь вопросом: что ты обо мне подумала.

Леда открыла глаза: такие глубокие, как омуты, и голубые-голубые.

— Я думаю, что та мстительная Катерина и Катерина, которую знаю я, — разные люди, — ответила она.

— Так и есть, — подтвердила Катерина, стараясь быть честной сама с собой.

— В таком случае… — протянула Леда, — мы все совершаем ошибки. Che consolazione, что ваши ошибки не закончились трагедией.

Катерина не смогла сдержать улыбку, услышав из уст Леды фразу, присущую исключительно жителям Венеции. Che consolazione.

— Ты простишь меня? — негромко поинтересовалась она.

— Простить вас? — эхом отозвалась Леда. — Мне кажется, вам лучше спросить: а простите ли себя вы сама?

Сможет ли Катерина когда-нибудь простить себя? Не уверена. Душа ее — как бушующее море. Но с тех пор, как у нее поселилась Леда и выслушала ее историю, казалось, что, может быть, настанет тот день, когда она найдет прощение — новую радость и счастье в жизни.

— Расскажите мне, — попросила Леда, устраиваясь в кресле, чтобы сидеть прямо, — как Марине удалось выжить после отравления мышьяком? И Джакомо… он узнал, что вы сделали?

Катерина вздохнула, впервые решившись быть абсолютно откровенной с Ледой.

И впервые поведать хоть одной живой душе последнюю часть своей истории.

Мурано, 1753 год

— Матушка настоятельница, мне нужно подышать воздухом.

— Certo, Катерина. Ты и так много заботилась о своей подруге.

Я взглянула на часы в келье Марины. Оказалось, что прошла большая часть дня; как бесконечно долго тянутся дни у постели больного: за закрытыми ставнями, среди приглушенных слов, обнадеживающих просьб попить, прохладных компрессов и небольшого, если повезет, перекуса. Миновало уже шесть дней с тех пор, как я напоила Марину шоколадом с мышьяком. Никто не знал, что я наделала. Марина наконец-то смогла проглотить несколько ложек бобов, приправленных чесноком и луком, как прописал местный эскулап. Иногда она даже полусидела в подушках. Но взгляд оставался безжизненным. Я убила ее красоту, огонь, который в ней пылал.

— Матушка, можно я тоже выйду? — услышала я голос Лауры, послушницы, которая прислуживала Марине.

Бедняжка Лаура. Она прислуживала самой Королеве монастыря — Марине Морозини, благодаря которой были возможны все эти волнующие приключения вне стен монастыря, встречи с любовниками, где были деньги и власть, — и теперь вот такой плачевный итог. В комнате стояла такая вонь, что хотелось оттуда бежать. Даже канарейку унесли, спасибо Арканджеле.

— Да-да, — разрешила аббатиса. — Можете идти обе. Я останусь с ней до вечерни. — Аббатисе Полине было совершенно несвойственно желание заботиться о больных, но Марина была богатой, к тому же знатного рода. Аббатиса не могла ее потерять.

— Катерина, — прошептала Лаура, когда мы закрыли за собой дверь и я повернулась, чтобы идти к себе в келью. — У меня для тебя записка.

— Записка? От кого?

Лаура подошла ближе и вложила мне в руку сложенный листок. Она ушла еще до того, как я осознала, что сжимаю его в руке.

Я прошла дальше по коридору, сердце бешено колотилось. Неужели кто-то узнал, что я натворила? Это угроза? Я открыла дверь своей кельи, закрыла за собой дрожащими руками и стала читать: «Встретимся там, где я впервые тебя увидел». Джакомо. Я тут же узнала знакомый почерк. Ни подписи, ни места. Хитер, как всегда.

«Встретимся там, где я впервые тебя увидел». Что он имел в виду? Сперва я подумала о Венеции: нашей встрече в моем отчем доме, почти год назад. Но он отлично знает, что я не смогу покинуть стены монастыря.

«Встретимся там, где я впервые тебя увидел». В день, когда давала обет Леонора Вендрамини? После выкидыша. У воды. У старого дерева.

Я накинула на плечи шерстяной плащ и выскользнула на улицу, бросившись к своему прошлому. Иллюзий у меня не осталось. Слишком много горя убило нашу любовь. Но я все равно бежала, только для того, чтобы в последний раз прикоснуться к своему прошлому.

Я знала, что матушка настоятельница занята Мариной. Но в монастыре были и другие настырные женщины, которые могут меня заметить. Я пробежала через крытую галерею, которая оказалась безлюдна. Прибежав к началу вымощенной тропинки к лагуне, я взглянула на пустынную зимнюю лужайку. Все монашки и послушницы были внутри, грелись. Оглянувшись назад, я побежала к воде. Холодный ветер развевал плащ и юбки.

Пару шагов, и я оказалась у старого дерева. Листья облетели, только голые ветки скребли небо.

— Катерина! — услышала я громкий шепот из-за толстого, сучковатого ствола. Я обошла дерево, следуя на звук знакомого голоса.

— Джакомо! — воскликнула я. Каким же он выглядел изможденным. В его глазах — некогда темных и блестящих, поселилась грусть, они потускнели. На лбу залегли морщинки. — Как ты можешь так рисковать и приходить сюда? — спросила я, кутаясь в плащ. Меня била дрожь. Он тоже кутался в толстый плащ, из-под которого виднелись коричневые шерстяные бриджи. Никакого тебе яркого шелка.

— Я не мог не прийти. Хотел попрощаться.