Накануне Дня благодарения я получила странное письмо, посланное Армией США и отправленное из Вашингтона. Оно было адресовано Фрэнку Уайатту, но я тут же вскрыла конверт и пробежала письмо глазами.

В нем сообщалось, что правительство приносит Фрэнку соболезнования, но его сын Мэтью Уайатт погиб на войне во время Сен-Миельской операции. В последнее время была получена новая информация, которая свидетельствует о допущенной ошибке. Теперь у армии есть доказательства, что Мэтью Уайатта приняли за другого человека и под чужим именем похоронили во Франции.

Армия приносила извинения за ошибку и недобрые вести.

Я вознесла тихую молитву и показала письмо тете Батти, хоть и знала, как она любила Мэтью и как тяжело воспримет эти новости.

Она посмотрела на меня: в ее глазах застыли слезы.

Затем женщина сказала:

– Думаю, лапочка, нужно показать это письмо Джону Уэйкфилду прямо сейчас. Уверена – это ответ на твои молитвы.

В тот же день я поехала в город, и по пути мне вдруг показалось, что Гейб имеет отношение к этому новому витку событий. Однако я быстро отказалась от этой мысли, как, впрочем, и от любой иной, так или иначе связанной с ним. Чем меньше я буду думать о Гейбе, тем мне же лучше.

Я обнаружила поверенного за столом в его, как обычно, захламленной конторе.

– Вы давно не выглядели такой счастливой, миссис Уайатт, – сказал он, приветствуя меня. – У вас хорошие новости?

– Да, наверное… в какой-то степени.

Я протянула ему письмо и присела, ожидая, пока он прочтет.

Закончив, мужчина снял очки и покачал головой.

– Очень жаль. Часто в моей работе плохие новости дают начало чему-то хорошему. В данном случае так и есть. Бедный Мэтью…

– Знаю. Тетя Батти мне так много о нем рассказывала, что мне казалось, я с ним знакома, хотя мы никогда не встречались.

– Семья вашего мужа пережила столько трагедий, миссис Уайатт. Будем надеяться, что все уже позади. – Его унылое, вытянутое, как морда гончей, лицо осветилось радостью. – Теперь, когда у нас есть это письмо, я наконец могу передать наследство Фрэнка Уайатта. Поместье – ваше, Элиза! Безо всяких проволочек!

Я вскочила с кресла и крепко обняла старика.

* * *

– Я нашла новогоднюю елку! – провозгласила тетя Батти за несколько дней до Рождества.

В последнее время она прогуливалась по заснеженному лесу возле пруда Уолдена в поисках подходящего дерева.

– Впятером мы сможем донести ее до дома, поэтому все одевайтесь теплее! И, Люк… Нам придется взять твои санки!

– Может, Жмурка потянет сани? – спросила Бекки. – Совсем как северный олень!

Засмеялись все, кроме Жмурки.

Намело пятнадцать сантиметров снега, поэтому дети вскарабкались в санки Люка и съехали вниз с холма, восторженно визжа.

Затем они стояли возле замерзшего пруда, ожидая нас.

– Как красив лес зимой! – воскликнула я, войдя в чащу.

Выпавший снег был свежим, чистым, белоснежно-белым и блестел на солнце, как стразы на цирковом костюме.

Жмурка нашел чей-то след и убежал в кусты, уткнув нос в землю.

– Надеюсь, на этот раз он не скунса выслеживает, – произнесла тетя Батти.

Я невольно вспомнила Гейба и почувствовала прилив грусти.

– Эй, смотрите! Чьи это следы? – спросил Люк, присев на корточки у тропинки.

– У меня дома есть книга с иллюстрациями следов разных зверей, – сказала тетя Батти. – Вы, мальчики, запомните их, и, возвратившись домой, найдете в книге описание.

– Вы говорите прямо как школьная учительница! – поддела я тетю. – А утверждали, что никогда ею не станете!

– Да уж, кто бы мог подумать! – засмеялась тетя Батти, качая головой.

Мы прошли еще немного вглубь леса, и внезапно Джимми остановился.

– Ух ты! Это похоже на следы человека!

Мы все подошли посмотреть. Джимми был прав: вереница следов вела в кусты, куда побежал Жмурка. Следы были слишком большие и не походили на следы ног тети Батти. Я услышала вдалеке собачий лай.

– Наверное, очередной бродяга, – решила я, – собирает хворост и ищет, где бы разбить лагерь. – Затем я быстро переменила тему, пока кто-нибудь не заговорил о Гейбе. – Смотрите, какая хорошая поляна! Следующим летом мы обязательно должны прийти сюда на пикник. Далеко еще до этого вашего дерева, тетя Батти?

Тропинка сужалась, и Люку становилось сложнее тянуть сани.

– Вот наша елочка! – указала женщина. – Как думаете, мальчики, сможете ее срубить?

Сыновья, сменяя друг друга, рубили ель. К тому времени как мы связали ее, погрузили, всю в снегу, на сани и дотянули домой, мы все перепачкались смолой и насквозь промокли. Тетя Батти приготовила теплого яблочного сидра, чтобы согреться.

Мы установили ель в гостиной и вечером после ужина украшали ее, доставая игрушки из коробки, которую я нашла на чердаке.

– Эти украшения принадлежали Лидии, вашей бабушке, – сообщила тетя Батти детям, пока они разворачивали блестящие шары. – Ваша бабушка была красивой женщиной и любила красивые вещи.

Тетя Батти села на диван и стала есть попкорн. Каждый раз, когда попкорн падал на пол, пес тут же подбирал его.

– Ой, смотрите, ангел! – воскликнула я, вытянув фигурку из коробки. – Думаю, его нужно использовать вместо верхушки, правда? Бекки, иди сюда, я тебя подсажу.

– У нас был настоящий ангел, правда? Он жил с нами и помогал нам, – сказала малышка, когда я ее подняла.

Я вспомнила вечер, когда дочка кольнула Гейба вилкой, чтобы убедиться, что он настоящий, и улыбнулась, хотя мне хотелось заплакать.

– Конечно, правда. Как говорит тетя Батти, Бог посылает нам помощников, чтобы мы чувствовали его заботу.

Когда мы закончили наряжать елку, дети собрались вокруг тети Батти и она прочла им рождественскую историю из Библии. Я села в свое кресло-качалку, и разжиревшая Королева Эстер сразу же прыгнула ко мне на колени.

Я посмотрела на свою прекрасную сумасбродную семью. Я всегда считала, что семья должна быть идеальной, с красивыми мамой и папой, очаровательными детьми, одетыми с иголочки. Семья не может состоять из курящего шимпанзе, клоуна вместо папочки и карлицы вместо мамочки. Но сейчас, глядя на трех оборванцев, давно выросших из своей одежды, смешную старую тетю Батти со слегка странным поведением, одноглазую собаку, двух разжиревших кошек с перчатками вместо котят, я удостоверилась в том, что папочка и тетя Арахис были моей настоящей семьей, как, впрочем, и эта, и я всех их очень люблю.

Сады Уайатта не были моим домом. Дом там, где семья, где живут люди, которые любят тебя и которых любишь ты.

И даже если завтра я все потеряю, все равно я невероятно богата.

От всех этих мыслей мне на глаза навернулись слезы, и я решила вынести ведерко с пеплом и высыпать его, пока никто не заметил моего состояния. Кроме того, перед сном в печь нужно было добавить еще угля.

Когда я вышла на заднее крыльцо, мои мысли были очень далеко. Вдруг из тени вышел крупный мужчина, перепугав меня до смерти. Я уронила ведерко с углем и вскрикнула.

– Прости, Элиза, – послышался знакомый мягкий голос, – я не хотел тебя испугать.

– Гейб?

Это был он! В следующее мгновение я была в его объятиях и покрывала Гейба поцелуями, как несколько месяцев назад, весенним утром в саду. Мне казалось, что все это лишь сон, но я чувствовала его сильные руки, страсть и тепло его поцелуя и знала, что все происходит на самом деле. Я также поняла, что за прошедшее время мои чувства не изменились. Я по-прежнему его люблю.

Гейб первым отстранился и посмотрел мне в глаза.

– Мне нужно объяснить, почему я ушел, Элиза. На этот раз я хочу тебе все рассказать. Больше никакой лжи! Меня зовут не Гавриил Арфи. Мое настоящее имя Мэтью…

– Нет! Прекрати!

Я высвободилась из его объятий. Радость, которую я испытывала всего минуту назад, сменилась гневом. Я не позволю ему снова меня обмануть!

– Я прекрасно знаю, что ты не Мэтью Уайатт! – крикнула я, сжимая его руку. – У настоящего Мэтью отсутствовала фаланга пальца. И настоящий Мэтью мертв!

– Я знаю, что он мертв! – мягко ответил Гейб. – Он был моим лучшим другом… и умер, спасая мне жизнь. Меня зовут Мэтью Уиллис. Мой отец Эдмунд Уиллис – адвокат и большая политическая шишка в Олбани, штат Нью-Йорк. Там я вырос.

Его слова звучали искренне, но я все еще опасалась ему доверять. Мои глаза уже привыкли к темноте, и я изучала мужчину, стоявшего передо мной. Ему снова следовало постричься, а на подбородке была небольшая щетина. Он выглядел усталым и взволнованным.

– Шериф сказал, что ты пытался присвоить имя моего деверя. Это правда?

– Да, правда. Как ты выразилась, я действительно присвоил его имя. И хочу объяснить, почему это произошло. Но может, сначала мы войдем в дом, где тепло? Я стою здесь уже пару часов, пытаясь набраться храбрости и постучать в дверь.

Гейб стоял, съежившись. Я видела, что он дрожит от холода, но все равно не решалась впустить его в дом.

– Нет, я не хочу, чтобы ты заходил. Не хочу, чтобы дети знали о твоем возвращении. Ты их очень обидел, когда ушел вот так, без объяснений и извинений.

– Но я хочу объяснить все сейчас…

– Нет, сначала ты объяснишь мне. Иди, разведи огонь в мастерской, а я приду и выслушаю твой рассказ после того, как уложу детей.

Когда я вернулась в дом, мне было сложно за обычными домашними делами скрыть свое волнение и страх. Я все еще чувствовала губы Гейба на своих губах, ощущала его крепкие объятия, и мое сердце готово было воспарить, как акробаты на трапеции. Но я предупредила себя: не стоит ждать чего-то, пока я не услышу объяснений.

Я старалась одеваться как можно тише, но Жмурка выбежал в кухню и выдал меня, залаяв. Через минуту тетя Батти высунула взлохмаченную голову из спальни. Она с любопытством уставилась на меня и, прежде чем я успела придумать оправдание, уже улыбалась во весь рот.

– Гейб вернулся, ведь так?

Я застенчиво кивнула.

– Так и знала! Я поняла это еще днем, когда Жмурка лаял на следы. Он сразу признал знакомого!

Тетя торопливо обняла меня и добавила:

– Что же ты стоишь? Иди к нему!

Я взяла Жмурку с собой. У меня просто не было выбора. Как только пес увидел Гейба, сидящего в мастерской, он прыгнул к нему на руки и начал облизывать. Короткий хвост собаки выписывал круги.

Гейб засмеялся тем глубоким, грудным смехом, который я так любила. В эту минуту он мог бы сказать, что он Аль Капоне или Малыш Нельсон[32], и мне было бы все равно. Но у меня возникло чувство, будто на этот раз я услышу правду. Я села на стул напротив Гейба.

– Я нашла твой дневник в печке, – сказала я. – Он не сгорел. Там рассказывалось, почему ты ушел из дома…

– Да, я записался в армию, потому что мне было стыдно за то, как я поступил с политическим оппонентом отца. Там я познакомился с Мэтью Уайаттом; мы с ним спали на одной двухъярусной кровати. Нас все время путали, потому что мы были одного возраста и роста, с одинаково темными глазами и волосами и обоих звали Мэтью. Даже наши фамилии – Уайатт и Уиллис – звучали похоже. Конечно, твой деверь был куда сильнее и мускулистее, чем я. Я ведь был городским мальчиком, а он вырос на ферме. И еще у него не было фаланги на указательном пальце. – Гейб продолжал рассказ, почесывая собаку за ушами. – Мы проводили столько времени вместе, и оказалось, что у нас много общего, не только имена.

Возможно, наши отцы жили в разных местах и у них были разные профессии, но во многом они были очень похожи. Мы с Мэтью записались в армию именно для того, чтобы сбежать из отчего дома и узнать, кто мы на самом деле. Мы провели вместе два года. Плыли во Францию на одном корабле, затем тренировались в одном лагере, воевали в одном батальоне. Война изменила нас. Думаю, после таких событий никто не может остаться самим собой. Мэтью понял, как сильно скучает по дому. Он увидел мир, и мир ему не нравился. Все, чего хотел Мэтью, – вернуться домой и снова жить на ферме. Когда мы маршировали, он часто останавливался посмотреть на коров и лошадей, и ему было не важно, что после он получит строгий выговор. Я был рад, что он понял, чем хочет заняться после войны. Но для себя я этого еще не выяснил. Однажды Мэтью признался мне, что он незаконнорожденный и отец лишил его наследства, узнав об этом. Мэтью понимал, что Сады Уайатта никогда не будут принадлежать ему. Я был с ним, когда он получил письмо от тети Батти, сообщавшее о смерти матери. Я был с Мэтью в Париже, когда он написал ответ. С тех пор мой друг изменился. Он все повторял, что у него нет причин для того, чтобы возвращаться в Дир Спрингс, нет ни родителей, ни дома. Мысль о смерти матери очень его угнетала. Но в то время бои были в разгаре и все были подавлены.

Мы не знали, будет ли наша жизнь счастливой или в ней так и останутся лишь ужас, убийства и смерть. Я размышлял о своем будущем так же безрадостно, как и Мэтью.