Линн Остин - Тайники души

Я хотел стать писателем, но думал, что не заслуживаю этого, после того как уничтожил отцовского противника. Я, так же как и Мэтью, не мог вернуться домой.

Я знал, какое влияние имеет на меня отец, и прекрасно понимал, что если окажусь возле Олбани, то больше никогда не смогу жить так, как хочу.

Мы с Мэтью часто обсуждали наше будущее, но затем решили, что это не имеет смысла, ведь мы, скорее всего, погибнем во Франции. Если нас не достанет пуля, то наверняка сразит одна из болезней, которыми кишели траншеи.

Гейб на мгновение остановился.

– Но мы выжили во многих главных битвах: при Сен-Кантене, Белло Вуде и во время Сен-Миельской операции. Слишком много наших знакомых погибло в тех боях, наших друзей, с которыми мы вместе тренировались.

Во время Сен-Миельской операции в наш бункер угодила бомба. Нас было шестеро, четверо погибли мгновенно. Едва посмотрев на них, я сразу понял, что они мертвы. Мне в грудь попала шрапнель, это от нее остался шрам, а следующий заряд шрапнели угодил в живот. На ногу свалился мешок с песком и сломал кость.

Мэтью тоже ранило, однако он видел, что я еще жив, но не могу идти, и решил отнести меня в палатку к санитарам. Над нашей головой свистели пули, взрывались артиллерийские снаряды, но он нес меня на спине примерно с километр, подальше от передовой. Все называли меня Уиллис, но в тот день Мэтью приговаривал: «Уилли, держись!» и «Ты не умрешь, Уилли, я не позволю тебе умереть!» Думаю, если бы не он, я бы наверняка погиб.

На полпути до палатки санитаров Мэтью сделал нечто странное. Он остановился, положил меня на землю, и я увидел, как он что-то ищет за пазухой. Затем мой друг расстегнул мою рубашку, и я почувствовал его пальцы возле раны на груди. Я не знал, что он делает. Я вскрикнул и попросил его не касаться раны. Мне было так больно, что я начал терять сознание. Я почувствовал, как Мэтью что-то надел мне на шею, и смутно помню его слова о том, что теперь я смогу начать все сначала. «Никому нет до меня дела, Уилли. Моя мать умерла, а остальным все равно».

Он поднял меня, пронес еще несколько метров и сказал, что уже видит палатку и к нам бегут санитары с носилками. Потом Мэтью упал прямо на меня и я потерял сознание от боли. Когда я пришел в себя, врач сообщил, что операция прошла успешно и меня отправляют в госпиталь во Франции.

– А что случилось с моим другом? – спросил я. – С тем, кто спас мне жизнь.

– Мне очень жаль, но у вашего друга были внутренние повреждения, разрыв селезенки и обильное кровотечение… Он умер во время операции, – ответил мне врач.

Следующие несколько недель я сильно болел. Рана в животе затронула кишечник, и у меня начался перитонит. Когда я окреп настолько, чтобы меня можно было отправлять в Америку, меня попросили подписать бумаги о демобилизации. Затем я увидел имя в документах: Мэтью Уайатт. Я хотел исправить ошибку, но вдруг вспомнил, как Мэтью положил меня на землю, что-то достал и надел мне на шею. Он передал мне свой армейский жетон.

Я знал, почему он это сделал. Мне не хотелось ехать домой к отцу, а отец Мэтью не ждал его возвращения. Также мне стало ясно, что моя семья уже получила уведомление о моей смерти. Я по-прежнему был зол на отца и решил поддержать игру Мэтью. Пусть отец оплакивает смерть своего единственного сына. Он это заслужил. Я начну новую жизнь под другим именем. Теперь я смогу стать писателем, и никто ни о чем не догадается. Впрочем, до этого никому не было дела.

Меня выписали из госпиталя как Мэтью Уайатта из Дир Спрингса, сына Лидии и Фрэнка Уайаттов. Сначала я наслаждался свободой, которую мне давала новая личность, но вскоре уже не знал, кто я на самом деле.

Когда же я написал рассказ, то опубликовал его под именем Габриеля Арфи.

Меня съедала горечь одиночества, я мечтал увидеть мать, сестер, тетю Джун, дядю, кузенов на ферме и друзей, которые остались в Олбани. Я боялся влюбиться, потому что тогда буду вынужден жениться под ненастоящим именем, а такой брак могли признать недействительным. И какое имя я передам детям?

Мои новые друзья в Чикаго ничего не знали о моей настоящей личности, им было известно лишь нагромождение лжи, которую я рассказывал о себе. Наконец, желая убежать от чувства вины, я оставил позади и эту жизнь и стал влачить существование бродяги.

Я точно знал, куда иду в ту ночь, когда мы встретились: мне хотелось познакомиться с Фрэнком и Сэмом Уайаттами и увидеть место, где вырос Мэтью. Я начал описывать его историю как свою и так запутался, кто из нас кто, что решил: встреча с его семьей поможет мне. Кроме того, я был должен Мэтью и хотел убедиться, что с Сэмом все в порядке.

Остальное ты знаешь, Элиза. Оказалось, что Фрэнк и Сэм мертвы. Я увидел, как сильно вам нужна моя помощь, и решил остаться. Я должен был отблагодарить тебя за то, что ты спасла меня, должен был отблагодарить Мэтью. И в какой-то момент я в тебя влюбился. Однажды я очнулся от бреда и увидел, что рядом со мной плачет, обнимая меня, самая невероятная женщина на свете. Бекки и Люк продолжали называть меня ангелом, но я подумал, что умер, а ангел – это ты.

Когда в коттедже тети Батти шериф Фостер начал предъявлять мне претензии и угрожать навести обо мне справки, я понял, что маскараду конец. Настало время бежать. Как скоро шериф выяснит мою истинную личность, было лишь вопросом времени. Но я не мог уйти от тебя, Элиза.

Самым неприятным моментом было, когда я узнал, что из-за моей лжи ты и дети не можете унаследовать поместье. Мэтью был уверен, что его отец переписал завещание. Поверь, меньше всего мне хотелось забрать у вас наследство. Во всем виновата моя ложь.

Я хотел все объяснить, но не знал, как ты отреагируешь на правду. Поэтому решил уехать в Вашингтон и все уладить, но сначала надо было убрать урожай зерна. Я надеялся, что шериф не успеет выяснить все до жатвы, но получилось иначе. Он пришел арестовать меня. Меня предупредила тетя Батти. Я взял деньги, которые получил за статью о бродягах, уехал в Вашингтон и все рассказал армейскому начальству. Я не знал, какие будут последствия, может, меня посадят в тюрьму за присвоение имени Мэтью Уайатта, поэтому решил не писать тебе, пока все не прояснится. Я уже достаточно навредил тебе и не хотел и дальше вовлекать в неприятности.

Когда в Вашингтоне наконец со всем разобрались, я уехал в Нью-Йорк, чтобы повидать семью.

Они уже получили письмо из армии с извинениями, поэтому к моменту моего возвращения свыклись с мыслью о том, что я восстал из мертвых.

Отец отреагировал именно так, как я и ожидал: он был в ярости оттого, что я сознательно ввел его в заблуждение. Я не мог объяснить ему, почему поступил именно так.

Если отец и был рад, что его сын оказался жив после всех этих лет, то никак этого не показал.

Но я с удивлением обнаружил, что во мне больше нет ненависти к нему. Месяцы, которые я провел здесь с тобой и тетей Батти, изменили меня. Я не мог сказать тебе, кто я, но наконец-то сам это понял.

Я всегда представлял себе Бога похожим на моего отца: манипулятором, привыкшим все контролировать. Я считал, что должен завоевать Его одобрение и что всегда буду недостаточно хорош для Него. Но в тот день, когда я повесил качели для Бекки, тетя Батти указала на них и сказала: «Вот так и Отец Небесный совершает поступки, чтобы порадовать своих детей».

Когда я работал в ее коттедже, мы много разговаривали и она научила меня, как получить Его прощение. Поэтому я смог простить отца и себя.

Гейб нагнулся вперед, сложив сильные руки, словно для молитвы.

– Я провел здесь самые счастливые месяцы жизни, Элиза, и не хотел уезжать. Но и боялся возвращаться. Я не знал, сможешь ли ты меня простить, после того как я уехал не попрощавшись. Я люблю тебя, и твоих детей, и тетю Батти. Извини, что обидел тебя. Я не буду винить тебя, если ты не сможешь меня простить, но…

Ему не удалось договорить: я уже была в его объятиях, целовала его и, как только умела, рассказывала о том, что люблю и прощаю.

Возвращение Гейба стало лучшим рождественским подарком для меня и детей. Мы могли лишь мечтать о таком.

Тем весенним утром мы все встали рано. Наверное, потому, что хотели как можно быстрее справиться с домашними обязанностями и как можно раньше отправиться в путь.

Я приготовила завтрак, тетя Батти собрала все для пикника. Бекки кормила собаку и кошек, как вдруг сделала потрясающее открытие:

– Мама, папа! Идите, посмотрите! У Арабеллы – котята!

Гейб как раз пришел из амбара с мальчиками и еще даже не успел снять пальто.

С тех пор как четыре месяца назад мы с Гейбом поженились, Бекки с легкостью называла его отцом, впрочем, как и ее братья.

Мы с тетей Батти по-прежнему, по привычке, называли его Гейбом. Ему самому это имя больше нравилось, потому что стало писательским псевдонимом.

Тетя Батти жила вместе с нами, а Гейбу разрешила пользоваться коттеджем для того, чтобы писать там книги.

– Так, погоди, – ответил Гейб, вешая пальто, – вы что, опять связали ей перчатки?

– Нет, папа! Это настоящие котята. Смотри!

Мы все оставили свои дела и поспешили посмотреть на Арабеллу, примостившуюся за печкой. Возле связанных тетей Батти перчаток лежали два новорожденных котенка с белыми и рыжими полосками. Они были в точности как Арабелла.

Глаза тети Батти превратились в два блюдечка.

– Откуда они взялись?! – воскликнула женщина.

– Да, а откуда берутся котята, мама? – спросил Люк.

Мы с Гейбом переглянулись и улыбнулись. Нам кое-что придется объяснить детям, особенно когда следующей осенью у них появится братик или сестричка. Но в это утро у нас не было времени для долгих разговоров.

– Их послал Бог! – просто ответила я. – Все прекрасные дары – от Бога. Так, а теперь давайте есть. Нужно поторопиться, если мы хотим успеть в цирк.

В этот день наконец сбудется моя мечта. Мы проедем более шестидесяти километров до города, где сейчас выступает «Цирк братьев Беннеттов», но это путешествие стоит того, чтобы преодолеть такое расстояние.

Я рассказала мужу и детям все о своем папочке и о тете Арахис, о Чарли с Зиппи и о семье Гамбрини. Все с нетерпением предвкушали встречу с циркачами.

Когда под вечер мы прибыли на ярмарочную площадь, я почувствовала себя как дома. Все было таким прекрасным и знакомым! Решительно все, начиная от шатра с куполом и заканчивая звучанием каллиопы и запахом сладкой ваты. Мы припарковали машину, и вот-вот должно было начаться первое представление, поэтому мы быстро купили билеты и пошли прямо в большой шатер. Гейб держал Бекки на коленях и позволил мальчикам есть сколько угодно попкорна и арахиса в карамели.

– У них наверняка потом будут болеть животы, – предупредила я мужа.

– Да ничего, это ведь бывает раз в год, – ответил он.

Дети были в восторге, когда увидели клоуна на ходулях, и удивились еще больше, когда я сказала, что это их дедушка.

Наблюдая за выступлением отца, я чувствовала, как мне на глаза наворачиваются слезы. Я видела его номер сотни раз, но только сегодня впервые поняла, как хорошо ему удается смешить публику, как он любит свою работу и как зрители любят его.

Когда представление закончилось, я провела всех в парк развлечений. Я немного нервничала, не зная, как папочка отреагирует на мое появление, но была уверена, что тетя Арахис с радостью примет меня. Так и произошло!

Циркачи собрались, чтобы обнять меня и познакомиться с моей семьей. Пришлось даже приостановить продажу билетов, чтобы публика не заходила в шатер. Никто не станет платить за грустных карликов, альбиноса, женщину-змею, а резиновая женщина чуть глаза не выплакала. Единственными, кто не плакал, были двуглавый теленок и снежный человек.

Наконец я набралась храбрости и спросила тетю Арахис об отце:

– Как папа? Он не очень рассердился, что я ушла, не попрощавшись? Как думаешь, он захочет меня видеть?

– Рассердился? Захочет ли тебя увидеть? – повторила она. – Ах, милая, это же ответ на его молитвы! Пойдем!

Она взяла меня за руку и вывела через заднюю дверь.

– В ту ночь, когда ты сбежала, твой отец плакал как дитя, – рассказывала тетя Арахис, когда мы шли по газону. – Когда после представления он прибежал в свое купе, а твоя мама сказала, что ты ушла, он закрыл лицо руками и зарыдал. Он заплакал снова, когда я показала ему письмо, которое ты прислала. Твой отец не отдал мне письмо, знаешь ли. До сих пор носит его с собой.

Показалась палатка, в которой переодевались клоуны. Я увидела папочку. Он был в полосатых штанах и огромных туфлях и беседовал с Чарли. Чарли заметил меня первым, и у него даже рот приоткрылся от изумления. Папочка обернулся посмотреть, что вызвало у него такую реакцию.

Думаю, он ожидал увидеть сбежавшего тигра Гюнтера, но, заметив меня, был так же ошеломлен, как и Чарли.