— Но я должна была, Генрих, — всхлипывала я. — Должна…

— Давай забудем об этом, — сказал он все так же ласково.

— Но ты запрещал мне… Ты настаивал… А я… Это испортило тебе всю радость от рождения сына. Я чувствую.

— Ты ошибаешься, Кейт… Мне не следовало быть таким прихотливым. Придавать столько значения своим капризам или… ночным кошмарам… Все будет хорошо, вот увидишь. И со мной, и с нашим сыном.

— Да, ты сделаешь так, чтобы все и всегда было хорошо. — Я уже начинала успокаиваться. — Ты смелый и сильный, и ничто и никто не совладает с тобой.

— Кроме воли Господа, — сказал он. И добавил: — Давай никогда больше не станем говорить об этом, мы теперь ничего не изменим. Лучше забыть — и будь что будет… Мы так давно не видели друг друга… Я постоянно думал о тебе, и вот ты здесь… рядом…

Я почувствовала огромное облегчение — тяжкий груз свалился с моей души. Он простил меня! Не затаил ни злости, ни обиды. И он прав: что толку в моем раскаянии. Если ему было видение или предсказание и он поверил в него, то остается лишь ожидать, как решит судьба, куда повернет. Делать же или пытаться изменить что-то — совершенно бесполезно… Если же… ему просто показалось… привиделось… тогда тем более не о чем беспокоиться.

Итак решено: забудем обо всем этом! Ничто нам не грозит… не висит над нами, пока Генрих здоров, пока он в силах оградить нас от всех бед.

Я полностью предалась радости от нашей близости с ним, которая оказалась настолько желанной, что я совсем потеряла голову. Мы наслаждались друг другом, изнемогая от страсти и накатывавшего без конца вожделения. Мы ведь так долго не виделись!


Был канун Троицы, когда верхом на лошади я въехала в Париж, следуя за Генрихом.

Как приятно и в то же время тревожно вновь вернуться и ехать по улицам моего родного города. Мысли мои унеслись к тем временам, когда я дрожала от холода в огромных пустынных комнатах «Отеля де Сен-Поль». Могла ли я тогда вообразить, что когда-нибудь буду проезжать по Парижу королевой Англии рука об руку с его завоевателем?

Я смотрела на толпы людей, приветствующих меня, и мне хотелось понять, что думают они на самом деле. Каково их истинное отношение ко мне, к Генриху. К тому, что произошло… происходит с Парижем, со всей Францией.

На мне роскошный наряд, на голове корона — как бы напоминание о том, что я стану не только английской, но и их королевой.

А законный король Франции, который в это самое время не страдал от очередного приступа безумия, тем не менее находился за мрачными стенами «Отеля де Сен-Поль» с моей матерью. Так решили, чтобы уберечь родителей от унизительной поездки по их столице рядом с победителем.

Мы с Генрихом собирались провести ночь в королевском дворце. Он видел мое подавленное состояние и старался быть внимательным и участливым.

Как только мы остались одни, он обеими руками приподнял мою голову, пристально посмотрел в глаза.

— Нынешний день для тебя очень странный, не правда ли, Кейт? — сказал он тихо.

— Да, — ответила я, — эти толпы на улицах… Я спрашивала себя: чему они радуются?… А мои родители? Кто они теперь? И кто я?

— Не нужно задавать самой себе такие вопросы, — сказал Генрих, — на них трудно или невозможно дать ответ. Ты должна знать одно: твое прошлое осталось позади. Перед тобой совсем новая жизнь. И не печалься, Кейт, за свою страну. Я сделаю для Франции больше, чем мог сделать твой отец.

— Если бы не эти его приступы… И если бы не проклятая война бургундцев с арманьяками…

— Довольно этих «если», Кейт!.. Впрочем, жизнь состоит в большей степени именно из них. Но для тебя сейчас их не должно быть… Иди ко мне… Мы вместе… Ты спрашивала о жителях Парижа? Они приветствовали мир. Радовались ему. Надеялись на него. И славили тебя, их принцессу, а теперь королеву. Они примут и меня, потому что я твой супруг.

— Что же, пускай воцарятся мир и покой, — с горечью сказала я. — Тогда я, наверное, смогу быть счастлива. И тогда мы вернемся домой, в Англию. Верно, дорогой?

— Да, к нашему сыну… Ты сказала «домой», Кейт. Значит, Англия стала тебе родной?

— Мой дом там, где мой ребенок. Там, где ты.

— Тогда сейчас у тебя целых два дома, дорогая.

— Я хотела бы соединить их в один.

— Это скоро произойдет, Кейт. Обещаю тебе…

— Обними меня еще крепче…


На следующий день, в Троицу, во дворце, в Лувре, должны были состояться большие торжества.

Генрих сказал, что нам следовало бы в такой день показаться перед народом.

— Обычно в тот праздник, — подсказала я ему, — жителям позволяли заходить во дворец, чтобы увидеть короля и всю его семью за обеденным столом.

— Значит, так и сделаем, — решил Генрих.

Во время пиршества мы с Генрихом сидели на помосте под балдахином, рядом с нами находились самые знатные люди Франции и Англии. В зал впустили жителей Парижа, они с интересом взирали на то место, где в прошлые годы находились мои отец и мать, а теперь я, увенчанная королевской короной, и подле меня незнакомый им мужчина.

О, как хотелось мне крикнуть всем: «Я не забыла вас! Мое сердце по-прежнему во Франции! Да, я вышла замуж за короля Англии, он скоро станет и вашим королем, но все это ради мира на нашей земле… Верьте мне!»

Я жаждала все это сказать, но не знала, поверят ли моим словам парижане…

А в это самое время мои родители пребывали в томительном одиночестве в «Отеле де Сен-Поль». Я представляла, каково им там — знающим, что в Лувре народ приветствует тех, кто после их смерти станет королем и королевой страны. Получалось так, что их собственная дочь только и ждет, когда они скончаются, чтобы втащить своего мужа на трон и вскочить туда самой… Как ужасно!.. И что думает обо всем этом мой брат Шарль?

Я безумно тосковала по спокойствию и тишине детской спальни, в которой все тревоги нынешнего мира видятся такими незначительными по сравнению с нежным воркованием моего ребенка.

Генрих сидел рядом, его лицо и вся фигура выражали сдержанность и достоинство, но я ощущала — или мне казалось? — как он устал, как изнурен. И крайнее беспокойство, дурные предчувствия вползали в душу, холодя сердце, и оставались там, несмотря на веселье, царившее вокруг.

Мне хотелось скорейшего окончания пиршества. Я тоже устала и мечтала о той минуте, когда мы уйдем отсюда, а оставшаяся еда будет роздана беднякам.

Этот момент в конце концов наступил.

Позднее я с удивлением узнала, что никакой раздачи пищи после нашего ухода не было. Людей просто удалили из дворца, а к недовольным подобным отступлением от давней традиции применяли силу, и дело чуть не дошло до свалки, грозящей перейти в бунт.

«Где еда? — кричали люди. — Где наша еда, которую мы всегда получали? Мало того, что у нас украли нашего короля и королеву, нас лишили даже жалких остатков пищи с королевского стола!..»

Я все не могла понять, почему так получилось, пока одна из придворных дам не сказала мне, что, насколько она слышала, это сделано по распоряжению короля Генриха.

Это меня удивило еще больше, и, улучив момент, я обратилась к супругу.

— У нас раздача еды вошла в традицию, — сказала я ему. — Что и побуждало парижан приходить во дворец по праздничным дням.

— Но у меня нет такого обычая, — сухо ответил Генрих, — и он кажется мне унизительным.

— Но здесь… — продолжала я, — все привыкли…

Он пожал плечами.

— Пускай отвыкают. Я не давал клятвы следовать любым их привычкам и потакать им.

Меня страшно удивило, почему такая странная неприязнь, граничащая со злобой? И по такому незначительному поводу?..

Все же я осмелилась возразить.

— Но люди… — сказала я. — Они не виноваты. Многие надеялись… Среди них были голодные, нищие…

Он ничего не ответил. Он сидел на постели, бледный, несмотря на загар, изможденный. Таким я его никогда раньше не видела.

Неужели он решил таким способом показать людям, кто здесь хозяин? Ведь это недостойно его! Кроме того, этим он лишний раз унизил моего отца.

Мне бы следовало прекратить разговор, но что-то подтолкнуло меня сказать:

— Такие простые, незначительные отклонения от привычного могут вызвать волнения, бунт. И потом…

— Довольно! — ответил он мне почти грубо. — Люди должны привыкать к моим правилам. Если я что-то говорю, то оно так и будет… И закончим с этим!

Так резко со мной он еще не говорил. Я не могла скрыть обиды и удивления.

В то же время я видела: с ним происходит что-то неладное. Он пугал меня, и мне еще больше захотелось очутиться сейчас рядом со своим дорогим ребенком, в милом сердцу Виндзоре.


В ту ночь сон у Генриха был тяжелым: он не открывал глаз, даже когда я уже встала, чего с ним никогда не случалось. Обычно, проснувшись, я уже не находила его в спальне.

Он по-прежнему выглядел нездоровым, я смотрела на него с нежностью: спящий, чертами лица он напоминал нашего сына. В нем проглядывала какая-то незащищенность, ранимость, чего я раньше не замечала.

Ох, Генрих, вздохнула я, зачем ты так поступаешь? Зачем ведешь такую жизнь? Эти постоянные изнуряющие битвы…

Открыв глаза, он увидел, как внимательно я смотрю на него.

— Ну и что? — попытался он изобразить улыбку. — Довольна ты тем, что видишь перед собой?

— Нет, — решительно ответила я. — По-моему, ты серьезно болен.

— Перестань. — Тень раздражения исказила его лицо. — Я чувствую себя так же, как всегда. Уже поздно, не так ли?

— Ты спал дольше, чем обычно.

Он вскочил с постели.

— Почему ты не разбудила меня?

— Я сама только-только встала.

— И занимаешься тем, что рассматриваешь меня, дабы окончательно убедиться, что мой вид тебя не устраивает.

— Тебе необходим отдых, — сказала я.

— Он нужен мне не больше, чем нож убийцы в спину! Я не могу отдыхать, Кейт, пока на этой земле не наступит мир.

— При том, как развиваются события, — сказала я с горечью, — вряд ли он когда-нибудь наступит. Ты сам говорил…

— Он придет в свое время, уверен в этом. Потому я решил…

— Новые военные планы?

— Да, но не в отношении Франции. Я решил отправиться в крестовый поход. Как мои предки.

Я воззрилась на него в крайнем удивлении. Не ослышалась ли я? О чем он толкует?

— Ты отправишься со мной, — добавил он.

Что я могла ответить? Мой ненаглядный супруг не чувствовал себя спокойно, если в руках не держал меча.

О Боже! Он никогда не станет другим…


В тот же день до меня дошли ошеломляющие вести. Мой брат Шарль движется во главе немалого войска, чтобы атаковать и разгромить армию молодого герцога Филиппа Бургундского.

Герцог продолжал оставаться союзником Генриха, поэтому тот сказал:

— Что ж, придется прийти ему на помощь. Если твой брат разгромит Филиппа, ничего хорошего не будет.

— Так уж необходимо вмешиваться? — спросила я с тревогой.

Он неодобрительно взглянул на меня и нехотя сказал:

— Я только что говорил тебе… Дофин уже одержал одну, правда, не очень значительную, победу при Бюже, когда убили моего дорогого брата Кларенса. Это вселило в наших противников надежду, чего нельзя допустить. Ее нужно загасить. Непременно. Поэтому я вынужден тотчас отправиться в поход.

— Разве ты не мог бы послать войско, а сам остаться ненадолго? — спросила я без всякой надежды.

— Остаться, когда солдаты будут сражаться! — воскликнул он. — Только женщине могло такое прийти в голову!

— Но тебе в самом деле необходимо отдохнуть! — в полном отчаянии сказала я.

— Мне? Вместо того чтобы встать во главе армии?

— Генрих… Не уезжай так поспешно. Тебе нельзя… Ты болен.

— Кейт, порой ты без умолку готова повторять одни и те же глупости.

— Да, если ты не понимаешь… не хочешь понять.

Он нетерпеливо отмахнулся, но через мгновение снова повернулся ко мне и подхватил в объятия.

— Не бойся, — сказал он с нежностью. — Я скоро вернусь, и мы будем вместе.

— Буду молиться об этом, — печально произнесла я, сердце у меня горестно защемило.


Он разрешил мне сопроводить его до Санлиса.

Однако, когда мы прибыли туда, ему показалось, что это место слишком близко к полю битвы.

— Будет лучше, — сказал он, — если ты отправишься снова в Венсенн.

— Но здесь я ближе к тебе, — возразила я.

На его лице появилось нетерпение. Последнее время он ни в чем не разрешал противоречить себе.

— Ты отправишься в Венсенн немедленно, — услышала я.

Итак, я отправилась в замок посреди Венсеннского леса, а он — в сторону Санлиса.