Только сейчас я с ужасающей отчетливостью поняла, что же происходит вокруг меня… что должно произойти…

Словно откуда-то издалека доносились до меня слова стоявших передо мной мужчин.

— … Его тело отвезли на Сен-Дени, миледи. Герцог Берри держал речь у открытой гробницы… Он говорил: «Будь милосерден, Господь, к несчастной душе высокородного и великолепного Карла, короля Франции, шестого по названию…»

Я удовлетворенно кивнула: он умер королем, как и обещал ему мой Генрих, и никто, к счастью, не нарушил слова, данного моим супругом.

— А когда герцог Берри умолк, — сказал один из посланцев, глядя прямо мне в лицо, — послышались со всех сторон возгласы: «Да здравствует король Генрих! Слава ему! Слава королю Франции и Англии!..»

Меня охватила дрожь, и я поняла, что больше не в силах выносить их рассказ. Сославшись на утомление и головную боль, я попросила их удалиться, поблагодарив за горькую весть. Мне хотелось остаться наедине со своими тяжелыми мыслями. Следовало о многом подумать, многое вспомнить.

Подумалось мне и о матери. Как она там? Ее уже никто не назовет королевой Франции. Для страны это, конечно, небольшая потеря. Я не чувствовала к ней жалости, меня не волновала ее судьба. Я считала, что немалая часть вины за состояние отца, за положение Франции лежала и на этой женщине. А сейчас?.. Что же, сейчас она наверняка продолжает заниматься собой, думать только о себе — о нарядах, любимцах, любовниках… Она не пролила ни слезинки, я уверена в этом, по поводу трагической судьбы супруга и страны, в несчастьях которой повинна.

Ах, но что толку и какая польза от этих тяжких воспоминаний, печальных мыслей! Передо мной моя собственная судьба. Жизнь в новой для меня стране молодой вдовой. Впрочем, кто знает, может быть, меня решат отправить обратно во Францию? Но я ведь мать их короля — поэтому вряд ли они пойдут на такое…

Нужно постараться устремить все мысли в будущее. Думать о сыне. О том, что я могу сделать для своей новой страны. Для его страны…

Я отправилась в детскую и долго стояла там, глядя на мое спящее дитя. На Генриха VI — короля Франции и Англии.


Ко мне в Виндзор прибыл с визитом герцог Глостер.

Как же он все-таки хорош собой! Его брату Джону Бедфорду далеко до него в смысле внешности. Зато мой Генрих был, несомненно, лучше: мужественней, естественней и, конечно, добрее.

У Глостера такая же прическа, какую носил Генрих — коротко стриженные волосы, как и подобает воину. И вслед за королем многие мужчины начали стричься тоже накоротко. Это сделалось своего рода модой. Теперь, наверное, после того, как он ушел от нас, и мода изменится.

Однако в манере одеваться Хамфри Глостер совсем не походил на своего царственного брата. У Генриха в отличие от него не было повода носить такие изысканные наряды — ведь почти все время он проводил со своей армией в походах и сражениях.

Изящная голубая куртка, перехваченная в талии поясом, усыпанным драгоценностями, великолепно сидела на Хамфри. Ее рукава волнами вздымались вокруг предплечий. Длинные остроносые туфли являли тот же цвет, что и куртка.

Войдя, он остановился и некоторое время молча смотрел на меня. В его взгляде я читала смесь раздумчивости и подлинного или наигранного восхищения, с которым он, видимо, смотрел на всех женщин. Глаза его напоминали глаза Генриха, только у моего покойного супруга взор был ясным. У Хамфри уже намечались мешки под глазами — несомненно, следствие чрезмерных плотских удовольствий, в которых он себе не отказывал. Я уже знала, что по характеру и темпераменту он полностью отличался от старшего брата. Да и от остальных братьев тоже. Он любил всевозможные развлечения; вино и женщины занимали много времени в его жизни. Он считался большим любителем, ценителем изящных искусств. Однако сутью его натуры, как я начинала к тому времени понимать, и являлось непомерное тщеславие.

Джон Бедфорд куда больше походил характером на Генриха, хотя вообще-то, на мой взгляд, представлял собой довольно бледную его копию.

— Миледи королева! Моя дорогая сестра! — наконец произнес Глостер, беря мои руки и по очереди целуя их. — Какое печальное время для нас обоих… Какая утрата… Как болит сердце, как страдает оно по моей потере… и по вашей тоже.

— Вы очень добры, милорд.

— Как хотел бы я сделать что-либо, дабы умерить вашу печаль, сестра! Генрих оказался прекрасным супругом, я знаю… Чудесным братом. Нигде и никогда не будет такого, как он!

— Для меня это так, милорд, — ответила я и почти без всякой паузы добавила: — Хочу вас поздравить с браком.

— Как приятно это слышать, миледи.

— Признаюсь, я немного удивилась, узнав о нем, милорд. Все так неожиданно. Генрих и не подозревал об этом.

— Да, это произошло после его смерти.

— Герцог Бедфорд сказал…

Хамфри поднял брови, сделал рукой умоляющий жест.

— Не нужно продолжать, дорогая сестра. Я уже получил от него свою порцию упреков.

— То, что вы сделали, по-видимому, таит некую опасность, милорд? — решилась сказать я.

— Истинная любовь не боится опасностей, — галантно возразил он. — Она потешается над ними.

— Вероятно, вы правы. Однако как отнесется мой родственник, герцог Бургундский, к такому браку?

— Вне всякого сомнения, с яростью и громким неодобрением, — беспечно произнес Хамфри. — Поскольку бедняга Брабант состоит с ним в родстве и Бургундец тоже посматривал на владения Жаклин.

— Полагаю, вы дали ей обещание, что все к ней вернется?

Он с удивлением, но и с приятной улыбкой взглянул на меня и слегка наклонил голову.

— Посмотрим, что будет, — сказала он. — Не станем заглядывать далеко вперед… — Он сменил легкомысленный тон на серьезный и добавил: — Я прибыл к вам не только для того, чтобы выразить соболезнование и почтение, но и с предложением, касающимся маленького короля, вашего сына, за которым в ваше отсутствие я зорко присматривал. Вам известно об этом, миледи?

— Да, и я благодарю вас.

Что еще я могла ему сказать? И какое предложение хочет он и может мне сделать? Я не хотела подавать ему вида, что заволновалась, а потому позволила ему продолжать.

— Для меня это священная обязанность, миледи, — сказал он. — Такой чудесный ребенок. Самый значительный и многознаменательный в стране. Он поможет вам легче перенести утрату.

— Вы правы, милорд, еще раз благодарю вас за все труды.

— Считаться хотя бы временно его опекуном — большая честь и большая ответственность, миледи… Но как приятно было время от времени видеть его… Этого чудесного ребенка…

Он словно издевался надо мной — тянул разговор, не приступая к главному, ради чего пожаловал сюда.

— Видеть его, — продолжал он, — хотели бы многие люди в стране. Какую бы радость они испытали!

— Он еще слишком мал, чтобы появляться перед всеми, — сказала я.

— О нет! — возразил Глостер. — Народ должен как можно скорее увидеть его и приветствовать на улицах столицы. В этом и состоит смысл предложения, которое я имею честь передать вам. Королевский совет уже решил: именно так и следует поступить. Парламент соберется через неделю, чтобы одобрить решение.

— Мой ребенок! — воскликнула я. — На улицах! Перед толпой!

— Да, миледи. Вы проедете по Лондону с сыном на коленях. — В его голосе уже слышался приказ. — Это будет впечатляющее зрелище, — прибавил он, как бы утешая меня. — Обещаю вам.

— Но он… такой крошечный.

— Он король, — сказал Глостер тоном, не допускающим возражений. — Ему следует привыкать к вниманию толпы. И потом, таково решение совета. Думаю, миледи, вам следует начать приготовления к отъезду в Лондон.

Я смотрела на него, не в силах скрыть отчаяния. Кончились мои мирные материнские дни. Новая сила простерла надо мной свою твердую руку.


Итак, я отправилась в Лондон на встречу с парламентом и потом проехала по улицам в карете с ребенком на руках.

Наше путешествие по столице вылилось в настоящее торжество! Как нас встречали жители, высыпавшие из домов! Как все они восхищались ребенком! Приветствия и добрые пожелания в его честь не умолкали! И мой маленький Генрих блестяще вел себя. Ни разу его лицо не сморщилось от плача, чего я больше всего боялась, он только крепче вцеплялся в меня своими крошечными пальчиками. И, наверное, ему очень нравилось его блестящее одеяние из парчи и бархата, он то и дело разглаживал его на себе и радостно бормотал что-то понятное лишь ему одному.

Теперь я уверилась, он твердо знает, кто его мать, и моя верная Гиймот с некоторым сожалением признала, что так оно и есть.

Я чувствовала, люди Лондона искренне любят меня и верны мне; они благодарят за сына, который в свое время заменит им любимого короля — их героя.

Такое настроение народа сопровождало меня в тот день.

Но, увы, мы хорошо знаем, как быстро оно меняется — совершенно непредсказуемо и в противоположную сторону.


Я возвратилась в мой милый Виндзор, полная приятных ощущений от триумфальной встречи в Лондоне, в восторге от того, что сумела вызвать столь бурное проявление любви и верности со стороны простых лондонцев.

Моя печаль, связанная со смертью двух дорогих для меня людей — супруга и отца, начинала развеиваться, однако новая волна беспокойства захватывала все больше: я волновалась за судьбу сына. Все отчетливее я сознавала, как безрассудно с моей стороны рассчитывать, что ребенку разрешат долгое время находиться рядом.

Однако, к моим радости и удивлению, целый год меня никто не беспокоил по этому поводу, хотя сама я ни минуты не забывала об этом, все время ожидая, что вот-вот за ним приедут и по решению совета и парламента заберут от меня.

Как я узнала позднее, тем, что меня оставили в покое, я должна быть благодарна прежде всего Глостеру. О нет, не потому, что он мечтал доставить мне радость или не хотел задеть мои материнские чувства, — вовсе нет! Он не из тех, кто думает о других, кого могут затронуть их печали и обиды. Просто его бездумная женитьба на Жаклин Баварской до того обеспокоила герцога Бедфорда и многих других высоких лиц в стране, что у них не находилось ни времени, ни желания думать о чем-либо ином.

Новый король пока еще совсем мал. Он с матерью. Ну и пускай он там пока находится, считали они, еще будет время взять его под свою опеку и начать воспитывать в нужном духе.

А пока герцог занимался своим бракосочетанием, всколыхнувшим всякие явные и подспудные силы как в Англии, так и во Франции. Ведь большинство людей до сих пор по-прежнему считали Жаклин супругой графа Брабанта, а ее новый брак — незаконным. Кроме того — что, пожалуй, самое главное, — замужество Жаклин с графом устроил и одобрил Бургундский дом, заинтересованный в том, чтобы ее богатое наследство перешло к ним и у них осталось. Глостер же своим внезапным поступком угрожал их благополучию, расстраивал планы… И, конечно, в первую очередь он, по мнению бургундцев, зарится на четыре провинции, принесенные Жаклин своему мужу Брабанту. Правда, их отобрали, но они все же остались собственностью Бургундского дома.

Бедфорд резко осудил своего безрассудного брата Хамфри, между ними вспыхнула и до сих пор тянется ссора; Бедфорд говорит, что, будь жив король Генрих, Хамфри не посмел бы совершить это. Он никогда бы не позволил ему сделать то, что неминуемо должно привести Англию к столкновению с Бургундским домом, мир и дружба с которым так нужна сейчас их стране.

Глостер нарушил союз с бургундцами и этим сослужил очень плохую службу Англии и тому делу, за которое его брат Генрих отдал свою жизнь.

Однако Хамфри, как мне стало известно, и не думал прислушиваться к словам Джона Бедфорда, а, напротив, собирался навербовать солдат и отправиться во Францию, но не для того, чтобы закрепить там завоевания короля Генриха, а чтобы начать собственную малую войну за владения Жаклин — провинции Эно, Голландию, Зеландию и Фрисландию.

В тишине королевской детской комнаты я сказала Гиймот:

— Как ни странно, мы должны благодарить Глостера…

Она подняла на меня глаза, в которых гнездились страх и предупреждение об осторожности.

— Знаю, знаю, — поспешила я успокоить ее. — Он вредит делу Англии, так все кругом говорят. Правда, тоже негромко… Но ведь признайся, моя милая, будет куда хуже, если все свое внимание они обратят на нас и нашу крошку.

Она признала, что я права.

— Меня охватывает ужас, — продолжала я, — при мысли о том часе, когда кто-то решит отобрать у меня мое дитя. Я не перенесу этого, Гиймот!

Она обняла меня и тихонько похлопала по спине, как делала когда-то, в дни моего детства, в мрачных и холодных комнатах «Отеля де Сен-Поль».

— Ну-ну, — сказала она, — ведь такого еще не случилось. Будем надеяться, что и не случится… Долго еще.