— Да, это надежный и верный человек.

— Я молилась за вас, Джеймс, и надеюсь, он сумеет договориться о приемлемых условиях вашего освобождения.

— Я просил его сделать все возможное… И кое-что из невозможного… Я обязан вернуться домой, Екатерина, и Джейн должна стать моей королевой! Это сейчас единственная цель моей жизни!

— Я не перестану молить Бога!

— И он ответит на ваши молитвы. Верю в это!

Я сказала задумчиво:

— Порой мне кажется, когда очень желаешь чего-то и веришь в осуществление, то оно так и получается…

Прошло несколько томительных для Джеймса месяцев, прежде чем его посланник Мертон вернулся из Шотландии. Дело сдвинулось. Вернее, почти уже завершилось счастливым исходом.

Джеймс вне себя от счастья ходил взад и вперед по комнате.

— Я верил, что все будет хорошо! — то и дело восклицал он. — Надо верить!

Джейн разделяла его радость, и мы все тоже. Мои придворные дамы, забыв о всяких правилах этикета, целовали влюбленных и друг друга и заливались неприлично громким смехом.

Вскоре Джеймс сообщил нам новые подробности.

— Слушайте все! — возгласил он. — То, что я сейчас скажу, чистая правда… Только что подписано соглашение в Йорке. Между Англией и Шотландией. Англичане предъявили большие требования, но мои дорогие соотечественники согласились на них. Они заплатят за мое освобождение сумму в размере шестидесяти тысяч марок. Однако в рассрочку на шесть лет… Как думаете, стою я таких денег?

Первой на его вопрос ответила Джейн.

— Вы стоите в десять раз больше, Джеймс! — сказала она с сияющей улыбкой.

— Она права, эта прекрасная девушка! — воскликнул Джеймс. — Конечно, — продолжал он, — сумма немалая, но мои сограждане идут на эти условия. Могу ли я понимать это иначе, чем как знак их любви и доверия ко мне? Я же сделаю все, что в моих силах, чтобы убедить шотландских воинов покинуть пределы Франции… А вот и самый главный для меня пункт договора с англичанами: в нем выражается надежда, что я возьму в жены английскую девушку благородного происхождения! Этот пункт я выполню обязательно и как можно быстрее!

Эти слова мы встретили смехом и рукоплесканиями.

Джеймс вновь заговорил с улыбкой:

— Должен честно признаться, я уже успел найти такую девушку, и клятвенно заверяю всех, кто здесь присутствует, что она станет моей женой перед Богом и людьми!

С этими словами он взял Джейн за руку. Наступил торжественный момент, похожий на обручение, и все с молчаливым одобрением взирали на счастливую пару.

Молчание первым нарушил Джеймс.

— Это счастливейшая минута в моей жизни, — сказал он. — Но верю, что будут мгновения еще более счастливые.

Его заявление встретили веселым смехом, а Джейн залилась румянцем и потупила глаза.

И снова жало зависти кольнуло меня. Как прекрасно, когда люди любят друг друга не за земли и короны, а просто потому, что к ним снизошла настоящая любовь. Как украшает она их лица и души, какое приносит счастье и удовлетворение!..


Не вполне отдавая себе отчета — почему, после этих событий я сразу направилась в гардеробную замка. Оуэн Тюдор, как часто бывало, сидел там за столом и что-то писал.

— Вы еще не слышали новость, касающуюся короля Шотландии? — спросила я с порога.

Он ответил, что нет.

— Об этом уже говорит весь двор, — сказала я. — Король Джеймс сегодня по-настоящему счастлив. Возможно, впервые в своей не слишком удачливой жизни. Подписано соглашение, по которому он сможет вернуться на родину, и не один, а с той, кого любит… С леди Джейн.

— Весьма приятная новость, — согласился Оуэн, не проявляя, впрочем, особого восторга. — Очень рад за короля.

— Видели бы вы, — продолжала я, — как сияют их лица! Должна признаться, Оуэн Тюдор, я испытываю уколы зависти.

— Все люди в мире завидуют влюбленным, — заметил он хладнокровно. — Это естественно.

— И вы тоже? — спросила я.

— Все, миледи.

— Мне стыдно за себя, — сказала я.

— Тут нечего стыдиться, миледи.

— Но я говорю истинную правду, Оуэн! Я невольно как бы спрашиваю себя: почему такое должно случиться с Джейн Бофорт, а не с… кем-то другим… О, какая же она счастливая женщина!

Я тут же пожалела, что у меня вырвались эти слова, но говорила я совершенно искренне. Я ничего не могла поделать с охватившими меня чувствами.

Я не смотрела на Оуэна и не видела, что он протянул руку, лишь ощутила, как он коснулся меня.

— Я понимаю вас, — произнес он участливо.

Мне стало неловко за свой взрыв эмоций, и я смущенно сказала:

— Вы должны понять… Меня никогда не любили так… Всем сердцем… Король Генрих отдавал предпочтение сражениям.

— Он был великим королем.

— Джеймс тоже из королевского рода.

— Он совсем другой.

Я горестно покачала головой.

— Нет, Оуэн. Просто, ко всему, еще он не умел любить. По-настоящему… Существует любовь полная… безмерная. И любовь половинчатая… Меня никогда не любили так, как любят Джейн. Как я люблю своего маленького сына. Наша мать не давала ее ни мне, ни моим братьям и сестрам. Мы всегда казались помехой, обузой. Чуть что, нас отправляли прочь — из ее жизни, из ее мыслей… Пока не понадобимся для осуществления каких-то ее планов… Интриг… Потом меня выдали замуж. Я мечтала о большом счастье… Но мечты — всегда только мечты… Чем я была для Генриха? Средством достижения политических и военных целей… еще одним пунктом в договоре…

Я захлебнулась словами и замолчала.

Лицо Оуэна оставалось на удивление невозмутимым. Моя внезапная исповедь не тронула его.

Совершенно спокойно он сказал:

— Вы не правы, миледи. Король глубоко любил вас.

— Но еще больше свои победы… Свою армию… А для короля Джеймса не существует ничего, кроме его Джейн. Вот как надо любить! Вот как я хотела бы, чтобы любили меня!..

И тут я услышала самые странные слова за всю мою недолгую жизнь. Их произнес мой собеседник:

— Миледи, возможно, именно так вас любят…

Я с недоумением посмотрела на него. В комнате воцарилась полная тишина.

Внезапно Оуэн быстро поклонился и, резко повернувшись, вышел из комнаты, оставив меня одну.


Я много думала об Оуэне после этого разговора. Значительно чаще, нежели раньше. Было бы глупо притворяться, что и прежде не замечала его особого отношения ко мне, да и сама я выделяла его из всех окружавших меня. Но, видит Бог, я испытывала к нему глубокие чувства симпатии. Ни о чем большем я и не думала. Мне так хорошо в стенах Виндзора среди тех, кто находился рядом со мной, я все время ощущала присутствие сына, моего маленького Генриха. Мне хотелось порой, чтобы время замерло, а Генрих оставался таким же крошкой, а я бы по-прежнему видела Оуэна и дружески беседовала с ним.

Но иногда, скажу откровенно, в голову приходила пугающая меня мысль. Она касалась Оуэна Тюдора. Я думала о том, сколько может длиться такая дружеская близость и во что она в один непредсказуемый миг выльется. Я вполне отдавала себе отчет, что Оэун красив и молод, всего на несколько лет старше меня; что он умен, смел, обладает доброй, отзывчивой душой… Но вообще кто он? Не слишком знатный дворянин, сквайр, родом из варварской страны, находящейся за пределами границ Англии. Я не слишком хорошо знала географию острова, на котором жила, но слышала, что в отдаленных его местах находятся люди иной веры, нежели англичане, и что с ними порой возникают нелады, переходящие в столкновения военного характера. Народ, к которому принадлежал Оуэн, называют валлийцами. Мне хотелось узнать о них как можно больше.

Гиймот, что знала меня лучше всех других, первой догадалась о моем состоянии — вернее, первой решилась заговорить со мной на эту щекотливую тему.

Как-то она спросила меня напрямик:

— Вам не кажется, миледи, что вы чересчур часто видитесь с вашим хранителем гардероба?

— С Оуэном Тюдором? — воскликнула я, пытаясь скрыть невольное смущение.

— Да, его зовут именно так.

— Слишком часто, говоришь ты? Но у нас есть о чем говорить… О разных делах.

— Этих дел набирается у вас так много, что вы…

— Гиймот, — прервала я ее, — мне думается, ты…

— Забыла свое место, миледи? Забылась, что говорю с королевой?.. О, конечно, вы правы… Совершенно правы. Но я помню о другом. О том, что вы росли у меня почти на руках… А вы помните, как я смазывала ссадины на ваших коленках? Как утешала, когда вам снились страшные сны? К кому бежали вы в первую очередь? К толстушке Гиймот… Да, вы принцесса, вы королева, но вы не перестали быть моим ребенком… дорогим ребенком… единственным… И потому хочу вам сказать. Не могу не сказать… Вас подстерегают большие неприятности. Вы сами напрашиваетесь на них… Ступаете в них, как в воду ручья… И я не собираюсь молчать, когда вижу это, даже если выхожу из рамок, в которые поставлена… Вот что я вам скажу, дитя мое…

Я не могла не улыбнуться ей.

— Гиймот, — сказала я нежно, — ты стала моим единственным утешением в те горькие и страшные дни в «Отеле де Сен-Поль». Никогда не забуду, как ты согревала меня, осушала мои слезы, и знаю, что никто так не любил и не любит меня, как ты… Прости, Гиймот, если я говорила с тобой слишком резко — так получилось помимо моей воли, от неожиданности, от внезапности того, что я от тебя услышала и о чем еще не думала сама. Не сомневаюсь, все тобой сказанное исходит из глубины твоей правдивой и любящей души, желающей мне только добра… А потому, поверь, Гиймот, я слушаю тебя.

Она тоже заулыбалась.

— Тогда послушайте еще. — И она продолжала: — Не думайте, что здесь, в Виндзоре, люди слепы или глухи. И что у всех рот на замке. Они многое видят и делают свои выводы. Видят, как благоволите вы к молодому и красивому хранителю гардероба и сколь часты ваши встречи с ним и задушевные беседы. И эти люди рассуждают между собой примерно вот как: неужели так долго и много можно говорить о шелках и парче? И отчего этот простой сквайр пользуется такой благосклонностью королевы? Уж не оттого ли, что молод и пригож собой!

Гиймот умолкла, осуждающе глядя на меня.

— Мне нравится этот человек, Гиймот, — сказала я.

— О, это многим известно.

— Мне интересно с ним разговаривать, больше узнавать о той стране, откуда он родом. Что здесь зазорного, моя дорогая?

— Люди есть люди, миледи. Их, как гусей, нельзя дразнить, они могут быть опасны. А вы сами ищете беды, тянетесь к ней… Будьте осторожней, миледи… Конечно, я стану защищать вас из последних сил. Но их у меня не так много.

— Понимаю, Гиймот. Я уже вполне взрослая.

— Нет, мое дитя, вы еще многого не понимаете. Ведь вы уже не французская принцесса, вы королева… в чужой стране.

— Она стала моей, Гиймот.

— Все равно, миледи, еще и еще раз молю вас: будьте осторожны!

— Да о чем ты, в самом деле? — вскричала я. — Где тебе мерещится опасность?

— Везде, миледи. В самом воздухе… Думаете, я не вижу, как вспыхивают ваши глаза, когда вы говорите с этим человеком… или о нем?

— Конечно, я уже признала… он нравится мне. Беседовать с ним интересно и приятно. Что здесь такого?

Вместо ответа она обняла меня, губы ее дрожали. Мои — тоже.

Она раскачивала меня в объятиях, как малого ребенка, как делала это пятнадцать лет назад.

— Я понимаю… понимаю, — бормотала она. — Только умоляю, будьте осмотрительны. Королева тоже женщина, но она не должна брать себе в друзья простого смотрителя, да еще валлийца.

— Какое имеет значение, откуда он родом?

На это она только тяжело вздохнула. Потом вновь заговорила, слегка отстранив меня:

— Он ниоткуда, этот мужчина. У него нет дома. Просто солдат… Такие приносят одни несчастья… И что такое валлиец? Мы во Франции никогда не слышали о них.

— Мы о многом не догадывались, Гиймот, и многого не знали.

Я снова обняла ее и несколько секунд ощущала материнское тепло ее тела. Потом, с трудом оторвавшись, сказала:

— О чем таком ты подумала, милая? Как ты можешь предположить, что у меня на уме подобное?

Она внимательно взглянула на меня и облегченно вздохнула.

— Наверное, глупо с моей стороны… Но я так испугалась. Конечно, у вас и в мыслях того не было… Не могло быть…

— Забудем об этом, — сказала я.


И все же во мне росла печальная уверенность, что долго так продолжаться не может: спокойные дни неминуемо рухнут.

Прошел уже целый год с того дня, как я проехала в открытой карете по Лондону с маленьким Генрихом на коленях. Я часто вспоминала с улыбкой, с каким интересом и удовольствием внимал он приветственным кликам в свою честь.