И вот мне пришло новое послание от совета: присутствие короля совершенно необходимо на очередном открытии парламента.

Генриху исполнилось почти два года, он значительно вырос с той поры, когда впервые показался перед людьми. Наш маленький король рос удивительным мальчиком.

Началась подготовка к отъезду в Лондон.

Все это время я почти не виделась с Оуэном Тюдором. После разговора с Гиймот старалась держаться от него подальше, что оказалось совсем нетрудно.

Я много думала о словах Гиймот и не могла не согласиться, что она совершенно права. Поддавшись обаянию этого человека и желанию обрести приятного и близкого друга, я не приняла во внимание, как на это посмотрят окружающие, к каким умозаключениям придут.

С ним мне так хорошо и интересно, что ни о чем и ни о ком не хотелось думать в эти минуты.

Мы оба молоды, у нас оказались очень схожими вкусы и оценки, наконец, мы просто нравились друг другу, что тоже весьма естественно, так же, как то, что наши дружеские чувства могли перерасти в более глубокие.

Впрочем… Впрочем, временами признавалась я самой себе, и только себе, тут не следует уже говорить в будущем времени — потому что то самое свершилось: я полюбила Оуэна Тюдора. Да, полюбила, если считать особенностями этого чувства состояние души, когда, видя его, сразу ощущаешь необыкновенное ликование, так хочется прикоснуться к нему и почувствовать, как охватывает жаром, слабеет тело, и вы с ним одно целое и нет сил расстаться ни на минуту… никогда…

И все-таки я понимала, что я — королева, а он простой солдат из далекой страны Уэльс, и что Гиймот, несомненно, права: необходима осторожность и тысячу раз осторожность.

Будь на моем месте опытная женщина, она давно бы отправила этого человека подальше от замка Виндзор. Обратно в Уэльс… во Францию…

Но как я могла это сделать?! Солгать и себе, и ему — притвориться, что не хочу его больше видеть, что он не нужен мне здесь, в Виндзоре; забыть, что благодаря ему я переживаю такие счастливые минуты… часы…

Одно я знала: разумно или нет, но я никуда не отошлю его отсюда. Не захочу… не смогу этого сделать…

Сборы в Лондон шли своим чередом. Я неотступно думала о поездке. Она все больше страшила меня. Что, если они, увидев, как подрос Генрих, решат: пришло время забрать его у матери и передать заботам наставников?

О, как я не хотела лишаться тех, к кому привязана, кто мне необходим, в ком не чаю души… кого люблю! Я не мыслила остаться без сына… без Оуэна…

Из Виндзора мы отправились в субботу, тринадцатого ноября. Я запомнила этот день — сумрачный, как обычно в это время года. В воздухе висел густой стелющийся туман. Мне всегда казалось, что в нем скрыто нечто зловещее, какая-то страшная опасность. Такой же туман, помнится, в день смерти Генриха висел тогда над Венсеннским замком.

А маленький Генрих был счастлив. Ему нравилось сидеть в паланкине у меня на коленях и смотреть в окошко на деревья, поля, ручьи. Он все время лепетал что-то, и мне казался его лепет вполне осмысленным.

Но после первой ночевки в Стейнсе он проснулся в дурном настроении. Все вокруг оказалось незнакомо. Где привычные предметы? Где любимая Гиймот?

Его не могли утешить даже мои слова о том, что мы едем не просто так, а открывать заседание английского парламента.

Он с неохотой дал себя одеть, а когда его сажали в паланкин, визжал и брыкался. Только мне удалось его успокоить. Но сын глядел на меня с укором и беспрерывно, очень выразительно и на разные лады повторял слово, которое у него получалось лучше всех остальных:

— Нет, нет, нет…

Вскоре он опять начал плакать и ни за что не желал отправляться в путь.

Нам не хотелось, чтобы жители деревень, через которые предстояло проезжать нашей кавалькаде, увидели и запомнили своего маленького короля в облике капризного, визжащего ребенка, а потому мы решили остаться еще на день в Стейнсе.

Один из моих стражников сказал мне:

— Миледи, ведь сегодня воскресенье. Мы думаем, поэтому король отказался от дальнейшего путешествия.

Я с изумлением посмотрела на него. Не полагает ли он всерьез, что такой ребенок может разбираться в днях недели?

Он заметил мое удивление и продолжал:

— Мы считаем, миледи, что мальчик станет великим и благочестивым королем и всегда будет считать воскресенье священным днем отдохновения…

Все это весьма приятно слышать, однако мой плачущий краснолицый отпрыск отнюдь не казался мне в те минуты благочестивым. Но пусть уж лучше верят такому объяснению его капризам, чем просто посчитают привередливым ребенком.

Итак, мы остались в Стейнсе. Я боялась, как бы и на следующее утро Генрих не проявил такое же непослушание, но он проснулся в чудесном настроении и вел себя кротко. Мужественно он перенес обряд одевания, безропотно уселся в паланкин, улыбаясь и что-то благожелательно бормоча, уцепившись за мою руку.

Его поведение в то утро убеждало в том, что вчерашний приступ непослушания и гнева вызвало нежелание путешествовать именно в воскресный день. Таким образом не только родилось, но и получило весомое подтверждение предсказание моих добрых стражников о его будущем благочестии.

Остальная часть путешествия прошла спокойно. Ребенок сохранял хорошее ровное настроение, с интересом глядел на все вокруг, смеялся и махал ручкой встречающим нас людям.

Последнюю остановку мы сделали в Кеннингтоне, а в среду уже прибыли в Лондон, прямо к зданию парламента.

На маленьком Генрихе было платье из алого бархата и шапочка из того же материала, а на ней — крошечная королевская корона. Его чрезвычайно занимала эта вещь у него на голове, он беспрестанно трогал ее рукой с очень важным видом. Потом ему дали в руку крошечный скипетр, и это отвлекло его внимание от короны.

Церемония прошла успешно, оставив всех в самом благодушном настроении. Малютка хорошо себя вел и вполне отвечал своей роли: не отворачивался от тех, кто его приветствовал, и взмахивал рукой в ответ на ликующие возгласы собравшихся.

У всех на лицах я читала одобрение. Нет, обожание!

— Да сохранит Господь нашего юного короля!.. Благослови его Бог! — слышалось со всех сторон.

Пожалуй, его отец, великий Генрих V, не удостаивался после своих триумфальных побед такого восторженного приема от жителей Лондона.

Приветственные крики не умолкали и когда в стенах Вестминстера началось заседание парламента.

Крошка Генрих вслушивался в речи, внимательно разглядывал лица выступавших и время от времени хмыкал, словно одобряя или порицая говоривших.

Почтительность, восхищение, уважение, с которым взирали на него в парламенте, наполняло мое сердце гордостью, но и вызывало тревогу, в который раз напоминая о том, что близится момент, когда моего ребенка сочтут вполне взрослым, чтобы начать учить и воспитывать, предварительно отняв у матери.

Заседание окончилось, и меня с сыном сопроводили из Вестминстера во дворец Уолтем, где мы пробыли несколько дней, а затем перевезли в Харфорд. Этот замок мало напоминал мой любимый Виндзор, но и здесь оказалось достаточно хорошо и спокойно, а главное — меня встретили там ставшие родными и близкими люди: мои придворные дамы, верная Гиймот и с ними — Оуэн Тюдор.

Когда мы все приветствовали друг друга, он смотрел на меня взглядом, в коем прочитывалось чувство, скрывать которое он больше не мог и не хотел. Мое сердце отчетливо подсказало мне то, в чем я боялась окончательно признаться себе — его любовь не останется безответной.

Рождественские дни мы провели там же, в Харфорде. Это решили за нас, что явилось лишним подтверждением: не я, а за меня решают мою судьбу. Мое же дело — принимать положенные почести и полностью подчиняться тем, кто управляет мной и распоряжается моим сыном.

Окольным путем мне напомнили: они, обладающие силой и властью, не забыли о своих правах и обязанностях и готовы приступить к их осуществлению в любое время.

Лихорадочное ожидание их прихода за сыном омрачило Рождество. О, как я страдала! Бедняжка Гиймот разделяла мои страхи, хотя пыталась утешать. Но я не могла ни о чем думать, кроме как о предстоящей разлуке с моим малышом.

— …Да, они заберут его, — говорила Гиймот. — От этого никуда не уйти. Но ведь мы сможем видеться с ним, разве не так? Вы же его мать. Он будет спрашивать о вас… о нас… Будет звать… Плакать… Неужели они посмеют отказать королю? Нет, такого не будет. И вы не плачьте, миледи. У всех королев отнимают тех, кто ими рожден. При королевских дворах другие порядки в воспитании детей, чем в простых семьях. Разве раньше бывало по-другому?

— От того, что раньше случалось то же самое, мне ничуть не легче, дорогая Гиймот, — со вздохом отвечала я. — Они хотят лишить меня самого дорогого.

Она сокрушенно покачала головой и внимательно посмотрела на меня. О, эта умная и проницательная женщина поняла, о чем я еще подумала в тот самый момент! Вернее, о ком…

Да, я подумала об Оуэне. О том, что лишиться абсолютно всего я не хочу… И сделаю все, чтобы этого не случилось…

К моему двору в Хардфорде прибыли леди Кларенс с дочерью Джейн и с их верным спутником, королем Шотландии Джеймсом.

Уже начались приготовления к свадьбе, и всех нас охватило волнение. Влюбленная пара витала на седьмом небе от счастья, и смотреть на них — одно удовольствие. Во всяком случае, для меня. Теперь, когда я узнала, что тоже любима, в моей душе почти не стало места для зависти — я полностью разделяла радостное чувство любви.

Я говорила Джеймсу:

— Как прекрасно все обернулось для вас! Могли вы предположить такое? Жизнь полна чудес!

— Да, — соглашался он, — ради такого исхода стоило столько лет пробыть пленником. Ведь иначе я никогда бы не встретил Джейн.

— Значит, все эти годы вы не считаете для себя потерянными?

Он удивленно посмотрел на меня: как могу я задавать подобные вопросы?

— Разумеется, — ответил он. — Они приближали меня к встрече с моей настоящей, неповторимой любовью. Страшно подумать, что если бы я благополучно жил в своей Шотландии, то мог бы даже не знать о существовании той единственной в мире женщины, созданной для меня и для которой рожден я. Это стало бы истинной трагедией!

— Но, не знай вы о существовании Джейн, не могли бы вы и горевать о потере. Разве не так? — спросила я. — Просто ваша жизнь шла бы, не касаясь ее.

— Тогда это не жизнь, — воскликнул он, — а жалкая пародия на нее!

— И вы готовы оставаться пленником, Джеймс, лишь бы находиться там, где ваша любовь?

— Клянусь, я предпочел бы настоящую темницу, но с ней, моей любимой, чем восседать на троне без нее!

Больше я ни о чем не спрашивала. Сила его чувства поразила меня. Вот она какая — настоящая любовь! И если приходит, то нужно удерживать ее обеими руками. Только глупцы могут позволить себе отвернуться от нее.

Такое убеждение сложилось у меня после этого разговора с Джеймсом.


По причинам, о которых я уже неоднократно упоминала на предыдущих страницах, я не удивилась, когда ко мне в Хардфорд неожиданно явился один из главных людей в государстве — Ричард Бошон, граф Уорик.

Прежде мне приходилось уже встречаться с ним, а мой супруг Генрих отзывался о нем с уважением и симпатией, убеждаясь в его преданности и честности. Уорик присутствовал, я припоминаю, на нашей свадьбе во Франции, а также принимал участие в моей коронации.

Он галантно поцеловал мне руку и поблагодарил за то, что я согласилась принять его. Я слушала его куртуазные, ничего не значащие слова с внешним спокойствием, но во мне все дрожало, ибо я догадывалась об истинной причине его появления.

Исчерпав принятые в таких случаях любезности, он приступил к цели своего визита.

— Миледи, — сказал он, — вам, наверное, известно, что я имел честь пользоваться доверием покойного короля, вашего супруга, и что именно на меня он возложил почетную и ответственную задачу — заботу о воспитании и обучении своего сына, нашего всемилостивого короля Генриха VI.

Я наклонила голову в знак согласия.

Уорик продолжал:

— Ваше величество находилось в глубоком трауре весь прошедший год и, как мне известно, пребывало в мирном уединении вместе с нашим дорогим господином, вашим сыном, кто так мал еще.

— Да, он совсем ребенок, и ему нужна забота матери, — сумела вставить я.

— Однако с каким поистине королевским достоинством он держал себя в Вестминстере.

— Милорду неизвестно, как умеет он заливаться плачем и упрямиться по временам, — сказала я с вынужденной улыбкой.

Пропустив мои фразы мимо ушей, граф продолжал:

— Я прибыл сказать вам, миледи, что наступило время, когда у ребенка должен быть собственный двор. Королевский двор. Ему предстоит понять, какое положение он занимает сейчас и какое ему предстоит занять в недалеком будущем.