— Думаю, — отвечала я, — это еще не совсем доступно его понимаю.

— Чем раньше начать обучение, тем лучше, миледи. Покойный король поручил мне заниматься этим, и я намерен выполнить его волю таким образом и с таким результатом, каковые могли бы рассчитывать на одобрение монарха, будь он по-прежнему с нами.

— Понимаю вас, милорд, но все же… мой Генрих почти младенец. Как он сможет…

— Ответственность рано ложится на головы королей, миледи. Конечно, у него будут не только учителя. Первым делом я определю к нему няню, женщину благородного происхождения. Это некая Джоан Эстли, весьма почтенная дама, жена Томаса Эстли. Она чрезвычайно умела в обращении с детьми и, несомненно, будет добросовестной и любящей пестуньей.

— Моя служанка Гиймот, — с безнадежной настойчивостью продолжила я, — прекрасно смотрела за моим сыном, он очень привык к ней и полюбил ее.

— Не сомневаюсь в этом, миледи, — с неизменной любезностью ответил граф Уорик. — Но королю необходима няня, обладающая безукоризненными качествами и огромным опытом. А также та, что получила одобрение совета и мое…

Я понимала, что все мои попытки в чем-то убедить его заранее обречены на провал. У них была власть, сила, а кроме того — распоряжение короля Генриха. В их глазах гораздо правильнее и важнее создать новое окружение для ребенка из влиятельных, высокородных людей, нежели оставлять возле него тех, кто его искренне любит и к кому он сам успел уже привыкнуть, полюбить.

Что же оставалось делать? Хотя я предполагала — так должно быть и так будет, готовилась к этому моменту все два года жизни моего ребенка, но все равно слова благородного и любезного графа произвели на меня впечатление грома среди ясного неба: такими неожиданными они оказались и так прострелили мое сердце.

Как же это? У меня отнимают рожденного мною дитя! Моего ребенка! Кого я произвела в муках… того, кто улыбался мне беззубым ртом, тянул свои крошечные ручки, капризничал, веселился…

Чужой хриплый голос, принадлежавший мне, произнес с запинкой:

— Эта… как вы назвали ее… Джоан Эстли… она добрая женщина?

— Ее научат, как обращаться с королем. — В тоне графа Уорика слышалась ласковая снисходительность. — Она сознает всю ответственность своего назначения… Поймите, миледи, у короля особые обязанности. Поэтому он требует особого воспитания. Любящие руки матери никогда не сотворят из ребенка истинного монарха.

— Но еще хотя бы год… побыть ему со мной… Мне с ним…

— Король не такой ребенок…

Я ощутила злость. Какой упрямый, тупоголовый человек! Повторяет одно и то же в десятый раз. Что он может знать о невидимых нитях, протянутых между матерью и ребенком, об их чувствах?! Почему кто-то берет на себя смелость решать, что лучше и нужнее моему сыну?! Как они смеют?!

Мне хотелось обрушиться с упреками, если не с кулаками, на этого вежливо улыбающегося, такого обходительного графа.

Но во рту пересохло и я молчала. Он же продолжал говорить:

— …Миссис Эстли прибудет через несколько дней. Она, как я уже говорил вашей милости, станет няней. Однако не менее важна домоправительница. На эту должность я определил леди Элис Батлер, весьма почтенную даму.

— Вы хотите сказать, именно она будет управлять всем домом?

Он с улыбкой склонил голову.

Мной снова овладел гнев, и хотя я знала, что, поступая таким образом, граф следует давно сложившейся традиции, я была вне себя. У моего сына появляются новые хозяева, властители его души и тела… его дома…

Я чуть не закричала на всю комнату: «Нет, не позволю!» В моей голове зрели безумные планы. Мы убежим… Я, мой сын и Гиймот… удалимся в какое-нибудь уединенное безопасное место и там заживем простой мирной жизнью…

Ах, какие глупости могут приходить в голову! Как будто я не знала заранее, что так будет. Еще надо сказать спасибо, что у меня на забрали ребенка раньше. Вполне могли бы…

Я видела по глазам графа Уорика, что он хорошо понимает мое состояние и сочувствует мне, а возможно, догадывается о безрассудных мыслях, роящихся в моей голове… Все-таки он совсем не плохой человек — просто ревностный исполнитель воли короля и буквы традиций.

— Ваше величество останется вполне довольно теми дамами, которых я избрал для ухода за вашим сыном, — продолжал Уорик. — Они будут добрыми и ласковыми, но твердыми в своих требованиях. Это как раз то, что нужно любому ребенку. Совет определил им большое вознаграждение за труды, понимая всю важность и ответственность их дела. Сорок фунтов в год — столько же получает член совета… Видите, миледи, как высоко оценивается их замечательная миссия… Леди Элис получила позволение даже подвергать телесному наказанию короля, если, конечно, будет необходимо.

— Что?! — воскликнула я, не веря своим ушам и думая, возможно, я ослышалась или не так поняла собеседника в силу своего недостаточного знания английского языка. — Как?

— Порка, миледи, — невозмутимо пояснил граф.

— Нет! — закричала я.

Он взглянул на меня, как на несмышленое дитя, и назидательно сказал:

— Время от времени это бывает необходимо всем без исключения детям. Легкое телесное наказание скорее помогает отличить добро от зла, миледи. — Не дав мне углубиться в новые переживания, он продолжил: — Как я уже имел честь сообщить вам, у короля будет собственный двор, где рядом с ним поселятся дети его возраста — наследники из самых родовитых семей, баронов и графов. Они будут расти и воспитываться вместе с монархом. Так что он не ощутит недостатка в товарищах.

— Но его матери не будет с ним! — вырвалось у меня.

И опять этот ласково-снисходительный тон:

— Королевский двор станет своего рода академией для мальчиков благородного происхождения. Разве не обязанность короля быть ее участником и вдохновителем?

Если это и был вопрос в его устах, я на него не ответила. А граф продолжил почти без паузы:

— Вашей милости следует узнать, что совет с большим вниманием и уважением отнесся к вашим нуждам. В вашем распоряжении будут все дворцы, принадлежавшие когда-либо вдовствующим королевам, за исключением двух — Хаверлинга и Ленгли, находящихся, как знает ваша милость, во владении королевы Джоанны, вдовы Генриха IV, отца нашего усопшего короля…

Я уже не слушала Уорика. Одна только мысль больно билась у меня в голове: все кончено, мой сын для меня потерян…


С тяжелым сердцем отправилась я в Саутворк на церемонию бракосочетания Джеймса и Джейн.

Снова зависть вошла в мою душу. Какие они счастливые! Перед ними новая жизнь… И как любят друг друга!

Правда, мои придворные дамы содрогались при мысли, что молодоженам придется жить при шотландском королевском дворе; опасались, как будет принят там Джеймс, каково покажется ему в этой варварской стране после стольких лет жизни в Англии…

— Как он привыкнет ко всему? — сокрушалась одна из Джоанн. — Ведь он стал совсем англичанином.

— Шотландцы тоже люди, — говорила мудрая Гиймот. — И он один из них. Одна кровь.

— Не бойтесь за молодых, — добавляла я. — С ними любовь, которая поможет во всем.

После этого все мы вздыхали, и ручаюсь, что не только я, но и остальные женщины завидовали влюбленным.

Джейн и Джеймс едва могли дождаться окончания всей церемонии — так торопились уехать туда, где должен быть их дом.

Свадебный обряд прошел великолепно. Венчание состоялось в церкви Святой Марии, рядом с дворцом Генри Бофорта, епископа Винчестерского, дяди невесты, а также одного из самых богатых людей Англии. В этом дворце и продолжалось торжество.

Во время пира я с интересом следила за Генри Бофортом. Я знала уже, что между епископом и герцогом Глостером не прекращалась давняя вражда. Говорили, будь король Генрих жив, он, несомненно, принял бы сторону епископа, а никак не своего брата.

Глостер всегда стремился к власти. Он не мог смириться с тем, что родился позже. Для него это стало трагедией. Но, как я теперь хорошо понимаю, не для страны.

Мое знакомство с Глостером убедило, что все его помыслы сосредоточились только вокруг себя. Собственное благополучие и безмерное желание властвовать владели им. Епископ Винчестерский представлял полную ему противоположность и, несмотря на репутацию высокомерного, даже грубого человека, превыше всего ставил интересы страны и осуждал тех, кто думал и поступал иначе. Отсюда, видимо, их взаимная неприязнь, которая не укрылась от моих глаз и во время свадебного пиршества.

Но с куда большим вниманием, не говоря об удовольствии, я следила за новобрачными. Маргарет, мать Джейн, сидела рядом.

К концу празднества я взяла ее руку и крепко сжала со словами:

— Никогда не видела более счастливой пары, чем эта!

Лицо Маргарет озарилось радостной улыбкой.

— Дай им Бог счастья, — сказала она. — Потому что это настоящая любовь…

В Хардфорде, куда я возвратилась после свадьбы, уже вовсю шли приготовления к переезду маленького короля со всем его окружением в Виндзор.

Тихий вечер, ребенок уже спал. Я молча стояла у кроватки и неотрывно смотрела на него. Гиймот подошла и встала рядом со мной.

— Скоро его не будет здесь, — прошептала я.

— Да, — ответила она тоже шепотом.

— Почему они так поступают с нами? — сказала я в отчаянии.

— Вы же давно готовились к этому, вспомните, миледи. Таковы законы жизни… — Я ничего не отвечала, и она продолжила: — По-моему, эта миссис Эстли хорошая женщина. Только чересчур напугана ответственностью, свалившейся на нее. Думаю, малютке она понравится.

— Он будет плакать и звать нас!

— Не очень долго. Детские слезы — роса. Новая обстановка, новые люди… Это отвлекает детей.

— И они забывают о своих матерях и нянях!

— О нет, нет, — горячо воскликнула Гиймот. — Если так и случится поначалу, то потом он все чаще станет думать о нас и вспоминать.

Я наклонилась и поцеловала спящего сына. Когда еще придется мне тихо входить в его спальню и смотреть на него… так, как сейчас… как делают тысячи матерей во всем мире, денно и нощно… О, зачем я родилась в семье короля!

Маргарет Кларенс тоже печалилась — радость и грусть всегда в тесном соседстве!

Она говорила мне:

— Все как будто бы так хорошо. Моя Джейн на вершине блаженства. Что еще нужно матери? Однако я не нахожу себе места.

— Но почему?

— Джейн всегда оставалась моей любимицей. Моей единственной большой любовью. Хотя и другие дети у меня хорошие, и с мужьями повезло. И вот… она уехала. Возможно, я никогда ее больше не увижу.

— Вы поедете в Шотландию, Маргарет. Это совсем недалеко отсюда. И они могут прибыть сюда ко двору, если захотят.

Но она печально качала головой.

— Все так неопределенно в нашей жизни. Ничего нельзя загадывать. Ничего нельзя знать заранее…

Я внутренне уже тогда соглашалась с ней, а позднее часто вспоминала ее незамысловатые слова, оказавшиеся пророческими.

Однако в тот момент я, конечно, пыталась ее утешить, говоря о том, как счастлива Джейн, какие озаренные вдохновением лица были у обоих новобрачных, как великолепно прошла свадьба и как прекрасно выглядела невеста.

— Знаю, знаю! — отвечала Маргарет. — Я рассуждаю как себялюбивая женщина. Но я не хочу терять своего последнего ребенка! Не хочу!.. Все мои дети разлетелись из семейного гнезда. И я завидую простой крестьянке, которая тяжело трудится всю жизнь, однако живет со всей семьей… или почти со всей… Не понимаю, почему они так завидуют нам, что даже подчас устраивают восстания и мятежи?

Я обняла ее, и она уже спокойней прошептала со слезами на глазах:

— О, простите меня, Екатерина. Я совсем забыла, что и вы так же несчастливы. И вас лишают ребенка.

— Да, Маргарет, — отвечала я, — пройдет совсем немного времени, и его увезут от меня, где вместо матери заботиться о нем будут чужие люди и слышать он будет только их речи.

Она тоже обняла меня, и мы долго плакали вместе.


Я послала за Оуэном Тюдором. Я хотела его видеть, говорить с ним. Мне казалось… я надеялась, что в эти печальные для меня дни расставания с сыном только он сможет принести мне подлинное утешение.

Он вошел в мои покои и почтительно остановился у дверей.

Я сказала ему, стараясь оставаться спокойной:

— Как вы, наверное, знаете, мы вскоре уезжаем отсюда. У маленького короля будет собственный двор. Мне тоже нужно подумать… нужно заняться…. новым гардеробом.

Язык не повиновался мне. К чему притворяться, будто я собиралась обсуждать с ним дела, связанные с покупкой новых тканей? В моих глазах стояли слезы.

Взглянув ему в лицо, я сказала:

— Оуэн, они забирают у меня… мое дитя… моего ребенка. Он останется без матери… без Гиймот.