Он молча выслушал мою краткую горькую исповедь и некоторое время продолжал молчать. Потом сказал, что хочет остаться один и помолиться.

Я ушла, глубоко подавленная. Конечно, я понимала: моя просьба повергла его в смятение — он ведь всего-навсего человек… И если станет известно, что он скрепил и благословил наш брак, то, вероятно, осужден он будет наравне со мной и с Оуэном… Я понимала это… И все же испытывала горечь и досаду…

На следующий день он прислал за мной слугу и попросил прийти к нему.

Я ожидала услышать подтверждение отказа, сопровождаемое объяснением, суть которого мне уже заранее известна.

Джонас Бойерс встретил меня такими словами:

— Миледи, я много думал о вашей просьбе. Я много молился. И, мне кажется, Бог указал на мои обязанности.

— Что ж, — сказала я, — поступайте, как подсказывает вам совесть. Поверьте, мое отношение к вам нисколько не изменится.

— Миледи, — продолжал он, — вы доверили мне заботиться о вашей душе, и я делал это в меру своих слабых сил. Но я не могу теперь, когда ваша душа так страждет, оставить ее без совета и помощи. А потому готов вместе с вами разделить опасность и совершить то, что полагается совершать в подобных случаях священнику.

— О, Джонас! — вскричала я, разражаясь слезами. — Спасибо… спасибо… Но вы хорошо подумали?

— Господь благословил меня. Ради ребенка… — Он положил чуть дрожащую руку мне на плечо. — И ради вас, дитя мое.

— Смогу ли я забыть то, что вы решили сделать для нас? — сказала я. — Несмотря на опасность, которой подвергаетесь?.. О, меня уже гложет совесть!

— Миледи, — отвечал он сухо, — вы должны сочетаться браком, а я обязан провести эту церемонию. Мы все будем молить Господа защитить нас, ибо в Его глазах, я убежден в этом, мы не совершили никакого греха. Напротив, грешно не поступить так, как мы собираемся… Итак, с точки зрения Неба, мы безгрешны. Однако государство может посчитать иначе. Что же, значит, наши глаза и души должны быть устремлены к Небу, а не к земле. Истинный грех — только тот, что против Бога.

Меня переполняли радость и благодарность.

— Да! — воскликнула я. — Будем молиться, чтобы Господь охранил нас, чтоб на то стала Его воля!..


И наступил тот незабываемый день, когда мы с Оуэном были объявлены мужем и женой, и произошло это в усадьбе Хэдем, в ее верхней комнате, превращенной ради этого события в часовню.

Свидетелями брачной церемонии были только самые близкие друзья, что, как и мы, хорошо понимали рискованность происходившего на их глазах, знали, во что вовлечены вместе с нами. И мы дали обет молчания — хранить все в глубочайшей тайне. В тайне, в секрете от всех — близких, дальних, хороших, плохих… От всех.

Что касается меня, я чувствовала себя слишком счастливой для того, чтобы размышлять о подстерегавших нас опасностях, и мечтала о своем еще не рожденном ребенке.


Все последующие месяцы, ожидая мое дитя, я пребывала в умиротворенном состоянии духа — мыслями только с ним. А также — с Оуэном.

Я пришла к убеждению, что нынешним своим счастьем обязана тому, что было в моей судьбе раньше, а потому ни о чем случившемся в прошлом не жалела.

Что касается настоящего или ближайшего будущего, я не могла и не хотела размышлять ни о чем плохом или страшном, отбросила я и думы об осторожности, и все мои мысли сосредоточились на нашей любви, на ребенке.

К его рождению уже вовсю шли приготовления. Гиймот, Агнесса и все три Джоанны сидели рядышком целыми днями. Беседуя о детях, они снова, как шесть с лишним лет назад, готовили крошечные одеяния, подушечки и одеяльца.

Милое мое дитя, говорила я себе, глядя на эту мирную картину, кто бы ты ни был, мальчик или девочка, я никому не отдам тебя; с тобой будут и мать, и отец, любящие, верные…

Я невольно обращалась мыслями к своему детству, вспоминала несчастного отца, тоже любящего, но бессильного воплотить свою любовь в действие… Мелькала мысль о матери… Как она сейчас? На чьей стороне? Какие плетет интриги? Или уже успокоилась и занимается только своими собачками и туалетами? А мой слабовольный брат? Продолжает мечтать о восшествии на престол? О победе над англичанами? Безнадежные мечтания… Хотя… кто знает…

Однако воспоминания о родных теперь не бередили душу, их не окрашивали никакие чувства, а потому они легко и бесследно исчезали. Я с волнением думала — нет, не о грядущих опасностях и бедах, а о том чуде, что вот-вот должно со мной произойти. А что может быть божественнее для женщины, чем рождение крошечного создания, плода ее любви, ее собственного продолжения?.. Дай Бог, чтобы все прошло благополучно…

Быстро и радостно шли и проходили блаженные, спокойные дни моего ожидания. И наконец подошла пора. Я уже знала, как это бывает, как должно быть, а потому встретила наступление родов спокойно. Знала о боли, которую испытаю, но также и о чувстве бесконечного облегчения, когда родившееся дитя прильнет к моей груди.

Верные мои друзья… Они находились все время со мной рядом… Они отыскали надежную повитуху, на молчание которой можно было положиться. Да она и не знала толком, у кого принимает роды, чей сын оказался у нее на руках.

Да, это был сын! Еще один сын. Прелестный здоровый ребенок, как две капли воды похожий на Оуэна. Так мне показалось с самого начала, с первого взгляда, и все улыбались и соглашались со мной.

Помню, я прошептала тогда, обращаясь к Гиймот:

— Мой муж рядом, ребенок у меня на руках… Ты видишь сейчас перед собой самую счастливую женщину во всей Англии.


Решено было назвать его Эдмундом. Крестил его здесь же, в Хэдеме, Джонас Бойерс. Первой его няней стала, разумеется, Гиймот, но и меня никто не отстранял от материнских обязанностей, как то случилось, когда родился мой первенец.

Маленький Эдмунд всецело мой, я никому не позволю забрать его. Во многом новые, но какие прекрасные ощущения!

Несколько недель мы пребывали в полном блаженстве — я и все окружавшие меня, — почти позабыв о мире вокруг, о том, что его треволнения и заботы неизбежно коснутся и нас. Причинят боль…

О происходившем в мире мы узнавали только из разговоров с жителями ближней деревни, куда время от времени выезжал Оуэн. Сначала они неохотно вступали с ним в беседу, но вскоре приняли почти за своего и стали достаточно откровенны.

Я же не выезжала никуда ни до родов — чтобы не была заметна беременность, ни после них, и все мои прогулки ограничивались садом, окружавшим дом.

Мы думали, как объяснить появление ребенка, и решили, что самое простое — говорить, будто он принадлежит одной из моих приближенных, которая, если до того дойдет, должна будет признать его своим. Правда, мы горячо надеялись, что такого не потребуется, но Оуэн настаивал, чтобы мы продумали и предусмотрели все мелочи, от которых зачастую может зависеть наше благополучие.

Наступил день, когда он принес нам из своей поездки за стены усадьбы весьма тревожную новость.

Стало известно, что Глостер, вновь принявший на себя после отъезда Бедфорда во Франции обязанности наместника, решил провести через парламент ряд законов, в том числе о браке.

— Такое впечатление, — сказал мне Оуэн, — словно герцог что-то подозревает, потому что в одном из этих законов упоминается твое имя. Вернее, твой титул. Хотя, конечно…

— Говори же, — взволнованно воскликнула я.

— Закон грозит ужасным наказанием тому, кто посмеет без согласия короля или Королевского совета жениться на вдовствующей королеве или любой другой высокородной женщине, владеющей землями от английской короны.

— И что это означает?

— Что никто не должен узнать о нашей тайне, дорогая, о тайной жизни королевы.

— Но если Глостер уж…

— Он не может знать о нашем браке, — перебил меня Оуэн. — В крайнем случае ему успели доложить о моем падении к тебе на колени.

— Неужели этого могло быть достаточно?..

— Для слухов и сплетен нет правил, границ и норм.

— Оуэн… Когда вот так… когда я думаю об этом, становится немыслимо страшно… особенно за тебя… Что могут сделать тебе, любимый?

— Сначала они должны меня поймать, — ответил он с легкой улыбкой.

— О, мой дорогой! Давай возьмем Эдмунда и уедем отсюда! К тебе в Уэльс… куда угодно!

— Это сразу возбудит или подтвердит их подозрения. Да и никто не позволит королеве сделать это.

— Уедем как обыкновенные люди!

Он покачал головой.

— Невозможно.

— Что же ты предлагаешь? — спросила я в отчаянии.

— Успокоиться, оставаться на месте и быть настороже. Другого выхода у нас нет сейчас, дорогая Екатерина.

После этого короткого разговора беспокойство вновь поселилось в моей душе и уже не уходило оттуда.


На несколько недель темная туча несчастья нависла над нами. Мы со дня на день ожидали громового удара, поскольку приходили к мысли, что Глостеру известно о нас, иначе он не стал бы проводить в парламенте подобный закон.

Но время шло, ничего плохого не происходило, и я постепенно успокоилась. Дни стали казаться светлее, голоса приятнее и радостнее. Я по-прежнему почти не покидала моего малыша, но находила время для шитья вместе с моими дамами и для долгих дневных бесед с Оуэном, который, как и раньше, радовал меня светлым умом, музыкальным голосом и полнотой чувств. Я стала выезжать со своими приближенными на короткие прогулки за стены усадьбы, однако помнила об осторожности и потому всегда держала Оуэна, если он бывал с нами, только на расстоянии.

Что касается Глостера, то ему, видимо, хватало своих дел и забот — так считал Оуэн. Перечислить их я могла не задумываясь: вражда с Уориком; скандальный роман с леди Элинор Кобэм; корыстный брак с Жаклин и поражение, которое он потерпел, так и не сумев завоевать принадлежащие ей земли. К этим проблемам прибавилось и то, что Жаклин окончательно развенчала его, во всеуслышание заявив, что никогда не состояла с ним в законном браке, а все свои земли считала и считает собственностью герцога Бургундского, во владение которого они могут перейти в любой момент. Словом, она смирилась и сдалась на милость сильнейшего.

Все это не усиливало обаяние распутного герцога, да и само его беспутство уже основательно поднадоело людям, и они наконец начали усматривать в нем дурной пример для подражания. Он терял былую популярность.

— Будем надеяться, — говорил мне Оуэн, — что ему по-прежнему не до нас, у него более серьезные неприятности, чем те, которые доставляем мы.

— Но верить ему все равно нельзя, — отвечала я. — Как было бы хорошо, если б он вместо Бедфорда отправился во Францию. А Джон вернулся бы сюда.

— Этого не будет, — объяснял мне Оуэн. — Глостер и так достаточно подорвал положение англичан. Никогда его не пошлют туда наместником.

— Куда угодно, лишь бы он не угрожал нам!

— Наша задача перехитрить его, дорогая. А для этого в первую очередь следует соблюдать осторожность и еще раз осторожность. О чем я не устаю напоминать.

— А я не устаю соблюдать ее, — улыбнулась я. — Но от Глостера можно ожидать всего, чего угодно.

— Я тоже, — ответил Оуэн без улыбки.


Шли дни, недели, месяцы, но ничего дурного, слава Богу, не происходило. Мы решили, что Глостер, издав закон о страшном наказании за брачный союз с особами королевского рода, успокоился, решив, что запугал уже всех осмелившихся посягнуть на мою руку, и что теперь может заняться более важными государственными делами.

Усадьба Хэдем оказалась для нас прекрасным убежищем. Сам дом был слишком мал для того, чтобы устраивать в нем балы или приемы, что тоже хорошо. Никто не тревожил нас своими визитами, и люди, как я надеялась, постепенно забывали о существовании королевы-матери, то есть о моем. Если же у кого-то и появлялись поползновения навестить меня в моем уединении, я всеми силами и под разными предлогами старалась не допускать этого.

Даже Оуэн, более осторожный и подозрительный, чем я, почти совсем успокоился.

— Глостер с головой погрузился в свару с Бофортом, — говорил он. — Теперь, когда тот принял из рук папы кардинальскую шапку, герцог не успокоится, пока не найдет способ чем-нибудь уязвить его. А Бофорт в свою очередь не останется в долгу.

— Думаю, еще больше времени и сил, — отвечала я, — займет у него новая жена. Не могу понять, зачем он женился на Элинор Кобэм? И вообще почему до сих пор ему разрешают занимать первое положение в стране?

— Меня тоже это немного удивляет, дорогая, — сказал Оуэн. — Но не забывай, он брат короля.

— Бедфорд тоже брат Генриха. О, если бы Бедфорд находился сейчас здесь!

— Ему нельзя покидать Францию, на нем держится весь хрупкий союз с ней. Если бы не его связь с Бургундским домом через брак с Анной, сестрой герцога Филиппа, нам бы не удержать твою страну в своих дружеских объятиях.