— Карл внес немалый вклад и в развитие искусств, — продолжала свой панегирик мисс Фодергилл. — Он был тонким ценителем живописи и архитектуры, знатоком барокко. Двор Карла — законченное, зрелое воплощение барочной культуры того времени.

Крошечный бумажный шарик перелетел через ряд и приземлился на парту Джералдин. Мисс Фодергилл, все больше распаляясь, вещала о меценатской деятельности Карла, покровительствовавшего Рубенсу и Ван Дейку, и ничего не заметила.

«Если бы Кромвель в свое время не снес башку этому старому нудному пердуну, — гласила записка, написанная рукой Кики, — ей-богу, я бы сама это сделала за него!»

Джералдин ухмыльнулась и сунула записку в пенал. Так или иначе, они с Артемис и Примми найдут способ помочь Кики. А если понадобятся деньги, Таю придется раскошелиться. Ничего, выложит денежки как миленький, в крайнем случае продаст свой «харлей».


До воскресенья Джералдин так и не поговорила с мамой. Жаклин всю неделю провела на конференции и едва успевала на митинг. Решив во что бы то ни стало поговорить с матерью вечером, Джералдин отправилась на вокзал Чаринг-Кросс, где они условились встретиться с Артемис и Примми. Джералдин ясно отдавала себе отчет в том, что предстоит, и оделась соответственно. На ней были кеды, ветровка и джинсы, а в заднем кармане лежала пара шерстяных перчаток. Полицейские вполне могли установить защитные ограждения перед посольством, и тогда демонстрантам придется их разбирать. Вот тут-то и пригодятся перчатки.

В поезде от Чизлхерста до Чаринг-Кросс Джералдин было о чем подумать: она не успела поговорить не только с матерью, но и с Френсисом. Беда в том, что она попросту не знала, где он. «Его временно отчислили, — хмуро бросил дядя Пирс, когда Джералдин позвонила Френсису домой, отчаявшись застать его в университетском общежитии. — Поймали за курением марихуаны. Понятия не имею, где он теперь. Если Френсис свяжется с тобой, Джералдин, дай мне знать».

Она, конечно же, пообещала известить дядю, отлично понимая, что ничего не скажет, если Френсис попросит ее молчать. В том, что она увидит кузена, Джералдин ни минуты не сомневалась. Френсис непременно придет на демонстрацию с целой свитой друзей.

Джералдин беспокоило отношение Примми к беременности Кики. За шесть лет дружбы все четверо ни разу не поссорились, между ними не было даже мелких размолвок, не то что серьезных обид. Теперь же Примми категорически возражала против аборта, считая, что Кики должна родить ребенка и, если не захочет воспитывать его сама, отдать на усыновление. К счастью, она еще не успела высказать свое мнение Кики, но было понятно, что это всего лишь вопрос времени.

Джералдин в задумчивости кусала губы. Даже если бы Кики и захотела рожать, разве проблем было бы меньше? Ее мать далеко не в том состоянии, чтобы поддерживать дочь все долгие месяцы беременности. Сейчас она в клинике, пытается избавиться от алкогольной зависимости, и, как утверждает Кики, у нее есть все шансы. Если же из-за беременности дочери миссис Лейн снова схватится за бутылку, Кики никогда себе этого не простит.

Поезд с грохотом подъехал к вокзалу Чаринг-Кросс, Джералдин выпрыгнула на платформу и тут же оказалась в самой гуще шумной толпы манифестантов с антивоенными лозунгами и плакатами.

Артемис и Примми, как и было условлено, дожидались ее под часами, там же была и Кики с вьетконговским флагом в руках. Ее лицо казалось бледным и напряженным.

— Я решила, что участие в митинге меня немного отвлечет, — объяснила она. — Как я понимаю, ты еще не успела поговорить с мамой?

— Она только сегодня возвращается. — Опасаясь, что Примми вот-вот может вспыхнуть как порох и выложить все, что думает насчет Кики, Джералдин поспешно повернулась к Артемис, как всегда, одетой отнюдь не по обстоятельствам. — Мы идем на демонстрацию, Артемис, — раздраженно прошипела она, — а не на свадьбу.

Все без исключения, даже Примми, в отчаянии уставились на замшевый костюм Артемис с коротенькой юбочкой цвета сливы и подобранные в тон ботинки на высоких каблуках.

— Мне просто хотелось выглядеть нарядной, — защищаясь, возразила Артемис.

— А тебе не холодно? — обеспокоенно спросила Примми, в этот ветреный мартовский день предусмотрительно одетая в ветровку и джинсы.

— Нет. — Артемис, правда, слегка дрожала. — Вы собираетесь провести весь день, ругая мою одежду, или мы все-таки пойдем на Трафальгарскую площадь?

— Что ж, пошли на площадь.

Джералдин шагала впереди, раздумывая, чего ради Артемис так разоделась. Должно быть, она надеялась встретить Френсиса. Джералдин нисколько не опасалась, что Френсис поддастся чарам Артемис, ее бурному натиску. Полнейшая нелепость! Голубоглазые блондинки совсем не в его вкусе. Столь очевидная страсть Артемис к Френсису беспокоила Джералдин совсем по другой причине. Ей не хотелось ранить подругу. Джералдин никому еще не говорила, что они с Френсисом условились пожениться, когда ей исполнится двадцать один год. Но скрывать секрет становилось все труднее и труднее. И тогда Артемис попадет в неловкое положение и поймет, что лишь выставляла себя на посмешище, откровенно заигрывая с Френсисом.

— Американцы, вон! Американцы, вон! Американцы, вон! — оглушительно скандировали на площади.

Подруги стали пробиваться сквозь толпу, стремясь оказаться в передних рядах.

— Я же говорила, что народу будет много! — прокричала Джералдин, старательно работая локтями.

— Теперь я поняла, зачем люди таскают с собой плакаты, — пожаловалась Примми, когда ее больно толкнул какой-то студент с лозунгом в руках. — Плакатом удобно распихивать людей, расчищая себе дорогу.

Наконец под предводительством Джералдин им удалось пробиться в самые первые ряды. Хотя у четверки лэндсировских[13] львов уже толпились демонстранты, подруги сумели не только взобраться на постамент, но и пробраться к одной из скульптур.

— Американцы, вон! Американцы, вон! Американцы, вон! — торжествующе выкрикивала Кики во всю силу своих легких. Под ярко-рыжей шапкой волос ее лицо выглядело неестественно бледным.

Волна всеобщего возбуждения захлестнула площадь. Одна лишь Артемис не испытывала душевного подъема. Ботинки на высоких каблуках и узкая замшевая мини-юбка сковывали ее движения, мешали продираться сквозь людскую массу. Ей оставалось только молча страдать, пока ее, словно мешок с картошкой, толкали и тянули, затаскивая на холодную и скользкую спину бронзового льва.

Рассматривая площадь с высоты птичьего полета, Джералдин обвела глазами море человеческих голов.

— Как ты думаешь, Джералдин, сколько же здесь народу? — подала голос Примми, пытаясь перекричать рев толпы. Ее глаза оживленно сверкали, обветренные щеки раскраснелись.

— Не знаю! — выкрикнула в ответ Джералдин. — Может, семьдесят тысяч, а может, восемьдесят. Слишком много, чтобы найти Френсиса в этой толчее.

Внезапно толпа затихла, продолжая размахивать плакатами и вьетконговскими флагами. На трибуну взошла Ванесса Редгрейв[14] и обратилась к демонстрантам с взволнованной и страстной речью о возмутительном вторжении Соединенных Штатов во Вьетнам.

Джералдин слушала ее невнимательно. Где же Френсис? Почему он не позвонил и не сказал, что его временно исключили? А что, если он решил не ждать, пока его восстановят в университете? Что, если он решил немного попутешествовать? Теперь ведь стало модно ездить в Сан-Франциско, город любви, спокойствия и галлюциногенов. Представляя, в какое бешенство придет отец, узнав о его отчислении, Френсис вполне мог решить переждать бурю и отправиться на несколько недель в Сан-Франциско.

Когда Ванесса Редгрейв закончила свою речь и толпа на площади медленно потекла в сторону американского посольства, Джералдин, недовольно хмуря лоб, помогла Кики и Примми снять Артемис со спины бронзового льва и спустить на землю.

Френсис нередко принимал скоропалительные решения, его горячность порой граничила с безрассудством. Именно поэтому дядя Пирс всегда с явным одобрением относился к тому, что его сын проводит много времени с кузиной. «Надеюсь, ему передастся твоя уравновешенность, — говорил дядюшка, обнимая Джералдин за плечи. — Ты для него словно родная сестра».

Френсис часто творил глупости, но всегда бежал с признаниями к своей маленькой кузине. Когда, играя в войну, Френсис разжег огонь в лесу и устроил пожар, то тут же прибежал и рассказал об этом Джералдин. Ему тогда было девять, а ей — шесть, но именно она со свойственной ей рассудительностью и хладнокровием взобралась на стул, дотянулась до телефона и вызвала бригаду пожарных.

— Хо! Хо! Хо Ши Мин! — выкрикивали Кики, Артемис и Примми, шагая, взявшись за руки, к Гросвенор-сквер в середине многотысячной процессии.

Когда Френсису было двенадцать, он совершил набег на дедушкин шкафчик со спиртным. Гремучая смесь из куантро и мятного ликера надолго вывела его из строя. Джералдин взяла вину на себя, заявив, что это была ее идея — смешать ликеры и получить напиток приятного цвета, а Френсис выпил его исключительно для того, чтобы доставить ей удовольствие.

А когда Джералдин было пятнадцать, а Френсису восемнадцать, он взял без спросу отцовский «ламборгини» и, разогнавшись, врезался в дерево. Джералдин объявила, что это она сидела за рулем. Френсис был так благодарен, что едва не задушил кузину в объятиях. Он обхватил ее за талию и кружил, кружил, задыхаясь от восторга. Тогда-то все и изменилось.

Только что они весело хохотали, обнимая друг друга, и вот уже покатились по полу в страстном объятии, губы слились, а руки Френсиса скользили по ее телу отнюдь не по-братски.

Тогда-то они и условились рассказать всем о своей любви, когда Джералдин исполнится восемнадцать; а еще через три года, когда ей будет двадцать один, — пожениться. В их планы вовсе не входило, что Френсис сбежит один, трусливо, словно заяц.

— Похоже, будут трудности, Джералдин! — крикнула Кики, когда девочки вместе с толпой вышли на площадь. — Видела, сколько тут полицейских? Посольство окружено кольцом.

— А мы прорвемся сквозь заслон! — откликнулся шагавший рядом бородатый мужчина в бобриковом пальто, и, словно в подтверждение его слов, толпа тут же громко грянула «Мы преодолеем»[15]. — Мы еще покажем этим ублюдкам!

Джералдин смерила взглядом бородача. В руках он держал импровизированный таран. Быстро оглядевшись, Джералдин убедилась, что почти все в толпе несли орудия, чтобы пробиваться сквозь полицейский кордон.

— Ты в порядке, Прим? — спросила она, чувствуя сквозь пьянящее возбуждение легкий укол тревоги.

— Само собой. — Примми видела много фотографий убитых или тяжело раненных женщин и детей, пострадавших от американских воздушных ударов, чтобы теперь ее испугал предстоящий штурм посольства США.

Полиция блокировала все боковые улочки, и Джералдин внезапно поняла, что для отступления уже нет возможности. Толпа на площади все росла. Теперь она насчитывала, наверное, сотню тысяч манифестантов. Это была самая крупная и самая грозная антивоенная демонстрация в Лондоне с начала вьетнамской войны. И четыре подруги оказались в самом центре бурлящей людской массы.

— Американцы, вон! — выкрикивала Джералдин так яростно, что заболело горло. — Американцы, вон! Американцы, вон!

На подступах к площади и в зоне полицейского кордона уже начались стычки демонстрантов с полицией. Метко запущенные банки с краской разбивались о серый гранитный фасад посольства, оставляя грязные пятна и потеки. Разъяренная толпа ворвалась в сад, ломая кусты и топча сотни бледно-желтых нарциссов.

— Надо держаться вместе! — крикнула Джералдин, заметив, что Артемис споткнулась.

Раздался ликующий рев толпы: под градом камней часть полицейского оцепления дрогнула и распалась.

На какое-то мгновение Джералдин захватила всеобщая истерия, ей показалось, что участники марша протеста действительно способны взять штурмом посольство и заставить американцев прекратить военные действия во Вьетнаме.

— Я не могу дышать! — в ужасе прохрипела Артемис. В толчее ее безжалостно сдавили, оттеснив в сторону. Прежде чем Джералдин успела приказать ей прекратить панику, раздался чей-то громкий крик:

— Казаки идут![16]

Отряды конной полиции прорывались в середину, стараясь разбить толпу, рядом следовали пешие полицейские с дубинками наперевес, и Джералдин решила, что сейчас самое время прислушаться к голосу рассудка.

— Нам надо выбираться отсюда! — крикнула она, но ее услышала лишь Примми.

Артемис и Кики, плотно стиснутые со всех сторон, стояли в самом центре кучки манифестантов, вооруженных метательными снарядами. Сквозь толпу к ним уже пробирались полицейские. Вокруг кипела настоящая битва. Повсюду мелькали полицейские дубинки и самодельные орудия боя, виднелись окровавленные лица. Буквально в двух шагах от Джералдин люди в форме повалили на землю какого-то юнца в восточном халате, надели на него наручники и потащили, брыкающегося и сопротивляющегося, к полицейскому фургону. Все боковые улицы были запружены такими фургонами. Под пронзительный вой сирен прибывали санитарные кареты: число раненых все росло.