– Вы хотите сказать, что он прибудет слишком поздно, чтобы принять главного полицейского Парижа? Но если шеф садится в самолет, то не для того, чтобы терять время на пустые ожидания, – подлил масла в огонь Адальбер и чихнул, закрывшись платком, на самом деле скрывая приступ смеха.

– Вы все правильно понимаете, – одобрил его капитан жандармов.

Но никому больше не хотелось смеяться, потому что самолет приземлился. Ланглуа соскочил на землю и широким шагом направился к группе встречающих, а встречающие, в свою очередь, заторопились ему навстречу... Никто и никогда еще не видел Ланглуа таким бледным, суровым и замкнутым.

– Господи Боже мой! – прошептал Альдо. – Да все еще хуже, чем я думал!

Он будто сына потерял. И, кто знает, может быть, этот мальчик и был для него сыном!

Альдо давно был знаком с комиссаром. Он знал, что тот никогда не был женат, потеряв невесту накануне свадьбы. Ее сбил пьяный шофер, и ни одна женщина не смогла заменить ее.

Подойдя к встречающим, Ланглуа сначала, не говоря ни слова, пожал руки четверым мужчинам, а потом обратился к Вердо с той особой мягкой любезностью, с какой обращался к людям незнакомым.

– Капитан Вердо, я полагаю?

– Точно так, господин комиссар. Крайне сожалею об обстоятельствах, при которых мы вас встречаем.

– Это ваши люди нашли его и отвезли в больницу, где было сделано все, чтобы его спасти?

– А как иначе? У нас тут большой опыт по части пулевых ранений. Швейцарская граница в двух шагах, и есть немало мест, где достаточно перейти дорогу и не заметишь, что уже на чужой территории. Мы проводим вас в больницу.

– Спасибо. – Комиссар повернулся к двум друзьям. – Недолго вы продержались под чужими именами! Что? Непросто отказаться от собственного величия? – добавил он с легким оттенком пренебрежения, и на этот его упрек поспешил ответить Дюрталь. Оба друга не успели и рта раскрыть.

– Они тут ни при чем. Соважоль, когда понял, что умирает, попросил, чтобы пришел Морозини. Санитар поехал в гостиницу, чтобы его найти. А я как раз отлучился за сигаретами...

– Не ищите для меня извинений, господин Дюрталь, – тут же заговорил Морозини. – Объяснения должен давать я. Мы заглянули в бар выпить перед сном по стаканчику, и тут вошел санитар, спрашивая, нет ли здесь человека с моим именем. То, что Соважоль мог еще говорить в таком состоянии, было чудом.

– Что он успел сообщить вам?

– Немногое. Мари-Анжелин дю План-Крепен жива, и она где-то здесь.

– Здесь? Это что-то странное... Как-то туманно. Соважоль никогда не говорил туманно.

– Он был на пороге смерти, разве этой причины недостаточно? – возразил Альдо, которого задел обвиняющий тон комиссара, в котором он привык видеть друга.

– Вы можете точно повторить то, что он сказал?

– Мль План... Машен, она... здесь. Жива. Она была... Это были его последние слова. Больше добавить нечего...

– Вы уверены, что ничего не забыли?

– Я пока не глух, не страдаю маразмом, так что передаю информацию точно. К тому же я был там не один.

– Хорошо, мы еще поговорим об этом. А теперь – в больницу.

– Без меня, – вскинулся Морозини. – Вы мне не верите, и мне вовсе не хочется, чтобы это недоверие было мне оказано при более широкой публике. К тому же сейчас у меня есть другие дела.

– Какие?

– Мы поговорим об этом позже, – Альдо направился к машине, а за ним последовал обеспокоенный Адальбер.

– Тебе не кажется, что ты слишком резок? У него же горе! Ты что, не понимаешь?

– Нисколько не сомневаюсь, но горе – не основание делать из меня виноватого. Не я убил Соважоля. И не ты тоже!

– Согласен. И что ты собираешься делать?

– Осуществить идею, которая пришла мне в голову. У тебя случайно нет фотографии План-Крепен?

Адальбер невольно фыркнул.

– Я люблю План-Крепен, но носить ее фото на сердце, как ты носишь фотографию Лизы с детишками, прости! Впрочем, нет, погоди! Я забыл!

Адальбер достал из внутреннего кармана бумажник, конечно, менее элегантный, чем у Морозини, но зато более пухлый, потому что в нем лежало множество всякой всячины. Порывшись, он торжественно достал фотографию: перед отелем "Олд Катаркат Ассуан" улыбается довольная троица (и четвертый – счастливый ослик) – госпожа де Соммьер, Мари-Анжелин и юный Ибрагим, который очень привязался к старой деве и открыл ей неведомый Египет, что ютится на окраинах пустыни. Адальбер протянул фотографию Альдо.

– Держи! Ты видишь, моя мания возить с собой всякий хлам, как ты его называешь, имеет положительные стороны. Мари-Анжелин тут вполне узнаваема, так что мы сможем реализовать твою идею.

– Мне кажется, я тебе еще не сказал, в чем именно состоит моя идея. Она же только мелькнула у меня в голове и...

– Ты хочешь предложить вознаграждение тому, кто найдет План-Крепен. Так?

– Совершенно справедливо. А теперь возвращаемся в жандармерию и ждем Вердо, – заключил Альдо и уселся в машину.

Но Адальбер не спешил занять место за рулем. Он явно колебался.

– Вердо ничего не будет делать без разрешения супрефекта. И потом, я думаю, ты ведь не собираешься объявлять войну Ланглуа? После стольких лет... скажем так, сотрудничества, которое переросло в дружбу, ты же не собираешься повернуться к нему спиной?

– Можешь не волноваться! Я готов принять его в свои объятья, похлопывать по плечу и всячески утешать, но и наше дело нужно сделать.

– Ладно. Поехали в жандармерию. Ланглуа, конечно, будет обедать в супрефектуре, но в жандармерию зайдет непременно. А мы тем временем переговорим с Вердо.

Жандарм, регулирующий движение, остановил их машину.

– Куда это вы так мчитесь?

– К вашему начальству. Хотим повидать капитана. Мы с ним вместе работаем.

– Хорошо, проезжайте.

Жандарм дал свисток, открыв их автомобилю зеленую улицу, так что они вмиг домчались до центра. Вердо тоже принял их сразу. К немалому удивлению друзей, суровый капитан, который, топорща усы, добавлял себе суровости, на этот раз был преисполнен благожелательности и едва ли не улыбался:

– Рад видеть. Огорчен, если заставил ждать. С чем пришли?

– Если вы одобрите мое предложение, то я хотел бы назначить вознаграждение тому, кто доставит нам сведения или саму мадемуазель дю План-Крепен.

– Дю План... что?

– Крепен. Она вовсе не иностранка. Святой Крепен – покровитель сапожников. А сама мадемуазель моя родственница.

– И сколько вы думаете предложить?

– Десять тысяч, если она жива, и тысячу в противоположном случае.

– Черт побери! А вы щедрый человек!

– Она стоит много больше. Мы очень ее любим.

– Охотно верю. А это правда, что вы князь?

– Не стоит об этом! Никогда не поверю, что вас интересуют подобные глупости. Я им родился и ничего не могу с этим поделать.

Вердо неожиданно улыбнулся широкой улыбкой.

– Но это должно привлекать к вам... скажем так, симпатию?

– Или крайнюю антипатию, – счел нужным добавить Адальбер.

– Должен вам сказать, что жена супрефекта крайне огорчена, что вы не были у нее на обеде. Она с удовольствием обменяла бы все Министерство внутренних дел, президента республики и даже папского легата – а она женщина очень набожная – на вас одного! А вы кто такой? – спросил капитан, скосив глаза на Адальбера. – Герцог или маркиз?

– Всего-навсего археолог, – проворчал Адальбер, впрочем, очень довольный, что не увенчан не столь значительным титулом барона.

– Ладно, ладно, – прочувствованно произнес Вердо. – Я и так все понимаю. Проходите ко мне в кабинет, – и он распахнул перед своими гостями дверь. – Мы провернем это дельце без волокиты. Фотография у вас есть?

Адальбер достал драгоценный кусочек картона. Капитан внимательно рассмотрел фотографию.

– А кто эта пожилая дама?

Необходимые сведедения дал Адальбер:

– Маркиза де Соммьер, тетя Морозини и... В какой-то степени моя. Как раз у нее и живет мадемуазель дю План-Крепен...

– Они что, живут в Африке?

– Нет, в Париже. Их сфотографировали, когда они путешествовали по Египту, и я нахожу фотографию очень удачной. Особенно хорошо получилась мадемуазель, которую мы ищем.

– Отлично! Сейчас вызову нашего городского фотографа. У малого тоже талант, поверьте!

Чего-чего, а властности у капитана хватало, но он умело умерял ее, когда имел дело не со своими непосредственными подчиненными. Фотограф пришел очень быстро и пообещал, что объявления будут готовы сразу после полудня. После чего бывших журналистов попросили вымыть руки и сесть за стол. Капитан Вердо имел честь пригласить их разделить свою трапезу.

– Сами убедитесь, – пообещал он, – хоть "Почтовая" и отличнейшая гостиница, но по части стряпни никто в нашем городе не сравнится с мадам Югетт Вердо!

И он оказался прав!

Гостей ублажили копченой ветчиной из О-Ду, нарезанной тончайшими ломтиками, огузком телятины, нежным, как масло, с крутонами и сморчками в сметане – сушеными, конечно, но приготовленными великолепно, – а затем жидким сыром "Морбье", окруженным хрусткими листиками салата. На десерт был меренговый торт с черникой, а затем кофе, который взыскательный Морозини нашел безупречным. Они как раз принялись за вторую чашку, когда в кабинет пожаловали Ланглуа, Дюрталь, супрефект и... фотограф с объявлениями. В первый момент Ланглуа с недоумением взглянул на листки с портретом Мари-Анжелин, но сумма вознаграждения все ему разъяснила.

– Не трудно догадаться, кто их заказал, – пробурчал он. – Но вы, по крайней мере, могли бы поставить меня в известность о своем намерении.

– Вы не были расположены выслушивать что бы то ни было, исходящее от меня, – проскрипел в ответ Альдо. – Капитан Вердо нашел предложение разумным и не стал дожидаться завершения вашего визита в супрефектуру. – И уже не сдерживая гнева, Альдо продолжал: – Не знаю, по какой причине вы возложили на меня ответственность за трагическую судьбу Соважоля! Я и для него сделал бы все, что могу, но План-Крепен – это моя семья!

– Ты смело мог сказать "наша", – добавил Адальбер.

– Господин комиссар прекрасно это знает, как и то, что мы оба отдали бы в десять раз больше, только бы увидеть ее... живой! С ее длинным носом, язвительными насмешками, энциклопедическими познаниями и золотым сердцем! Потому что мы все ее любим, потому что тетушка Амели может умереть от горя, и нравится вам это или не нравится, но...

– На самом деле вы не представляете, в каком мы оба состоянии! И мы не вернемся в Париж без нее! – присоединился к другу Адальбер.

В кабинете воцарилось молчание. Понимая, что между тремя приезжими назревает серьезное объяснение, вмешиваться в которое посторонним не стоит, Вердо покинул свой кабинет, забрав с собой всех, кому нечего было там делать, и плотно закрыл за собой дверь.

Ланглуа сидел, положив сжатые кулаки на стол. Он резко поднялся и посмотрел сначала на Морозини, потом на Адальбера.

– Вы думаете, я не ценю мадемуазель дю План-Крепен? Напрасно! Чувствую необходимость принести вам свои извинения, господа. Искренние извинения. Смерть Соважоля, самого любимого моего ученика после Лекока, который сейчас проходит военную службу, вывела меня из равновесия. Я готов был разнести всю землю на кусочки. Все обрушилось на вас, Морозини. Я прошу у вас прощения.

Ланглуа без малейшего колебания протянул свою крепкую надежную руку, и Альдо горячо пожал ее. Потом комиссар обменялся рукопожатием с Адальбером.

– Ну что ж, с этим делом покончено, – удовлетворенно произнес египтолог. – Теперь возьмемся за работу? Как прошел обед в супрефектуре? Удачно? Или титул его светлости снова встал вам поперек дороги?

Полицейский не мог удержаться от смеха.

– Вы представить себе не можете, до какой степени! Жена супрефекта чуть не рыдала от огорчения. Я бы сказал, что это был не обед, а обучение смирению.

– А мы вам советуем непременно принять приглашение и пообедать у госпожи Вердо. Ни один шеф-повар Франш-Конте не сравнится с ней по части кулинарного искусства!

– А теперь займемся нашими делами. Поиск с вознаграждением меня смущает одним: нас завалят сообщениями, как истинными, так и фальшивыми. Как бы нам не потонуть в этом потоке? Имейте в виду, что сведения могут поступать из Швейцарии тоже. Граница рядом.

– Значит, сразу же нужно предупредить таможню, – заявил капитан Вердо, который успел вернуться в кабинет. – А что касается города, то весть о вознаграждении распространится там со скоростью света.

Так и случилось. Час спустя Ланглуа и Дюрталь отправились в Париж, сопровождая тело Жильбера Соважоля, а городок Понтарлье охватила лихорадка возбуждения. Каждый поспешно ворошил воспоминания, не сомневаясь, что видел это, признаемся честно, весьма неординарное лицо. Вот только где? Там? Или там? Или в каком-то другом месте?