Жюльетта Бенцони - Талисман Карла Смелого

– Да, немного, – вынужден был признать Видаль-Пеликорн.

– Причина в искренней дружбе, какую я питаю к вам, мой друг... Князю Морозини придется извинить меня за то, что я воспользовалась его репутацией и попросила лично участвовать в нашей встрече, полагаясь на него, как на арбитра, при совершении предполагавшейся коммерческой сделки.

– Какие могут быть извинения! Если бы не ваше любезное приглашение, я сам сделал бы все возможное и невозможное, чтобы присутствовать при этой встрече. Благодарю вас от всего сердца. Но, возможно, вы хотите поговорить наедине? Я готов немедленно удалиться.

– Нет, что вы! Я очень рада, что вы здесеь, особенно после того, как произошло то, чего я ожидала...

– Вы ожидали этой кражи?

– И да, и нет. Кража подтвердила, что злые силы оказали свое пагубное воздействие. Что вы думаете о бароне фон Хагентале?

Альдо улыбнулся.

– Старинная фамилия, старинная австрийская аристократия, прекрасное воспитание в соединении со статью и обаянием. Не могу сказать, в чем оно состоит, но вижу, что покоряет. А ты что скажешь, Адальбер?

– Скажу, что мне нечего тебе возразить, но почему-то у меня сразу же зачесались кулаки. Барон преисполнен сознанием собственных достоинств, и, по мне, он осознает их даже слишком. А теперь я хотел бы узнать ваше мнение, Луиза. Что-то мне подсказывает, что вы не поддались пресловутому обаянию этого человека.

– Нет, не поддалась. Скорее, напротив. Зато Агата, с тех пор как познакомилась с ним в Спа, просто покорена им.

– Они познакомились до развода или после? Надеюсь, что барон Вальдхаус, с которым имел честь познакомиться и я, окончательно исчез с вашего и ее горизонта?

– Не совсем.

– Что это значит?

– Агата официально развелась с бароном, но он никак не смирится с этим. Вы ведь помните, как он ревнив, князь?

– Об этом трудно забыть, – улыбнулся Альдо. – Но я полагаю, что господин фон Хагенталь способен встать на защиту невесты. Думаю, что разумнее всего как можно скорее отпраздновать свадьбу. В конце концов Вальдхаус образумится, а когда женится опять...

– До новой женитьбы он способен сделать мою дочь вдовой. Но я попросила вас остаться вовсе не для того, чтобы занимать вас семейными историями. Хотя признаюсь, что была бы не слишком огорчена, если бы Вальдхаусу удалось вычеркнуть Хагенталя из списка живых.

– А я признаюсь, Луиза, что ваши слова для меня загадка.

– Сейчас все поймете. Вальдхаус холерик, он груб, неистов, но он искренне любит Агату.

– Странная любовь. Я хорошо помню, как он обращался с ней в Биаррице.

– Он не устает в этом раскаиваться. В день развода он молил ее о прощении на коленях, но она только посмеялась над ним. Она уже стала любовницей Карла-Августа и буквально на него молится.

– Одну минуточку, – прервал ее Адальбер. – Когда Агата рассталась с мужем, разве не был ее нежным другом бельгийский банкир, который ради возможности видеть ее хотя бы время от времени купил себе прелестный особняк на Хоэ-Варте в Вене?

– Да, так оно и было, но Агата поехала завершать лечение в Спа и там встретила этого австрийца. С тех пор только им и дышит. Я знаю, выглядит это странно, но такова моя дочь. Должна сказать, что Хагенталь оказал вам немалую услугу, появившись на нашей сцене.

– Услугу мне?

– Да, князь. Великолепный титул княгини казался Агате очень привлекательным. То, что вы женаты, что у вас есть дети, ее нисколько не смущало. Но с тех пор, как появился Хагенталь, все изменилось. Не знаю уж, каким любовным напитком он опоил ее, хотя и я признаю, что он не без обаяния, но теперь она принадлежит ему душой и телом, – закончила госпожа Тиммерманс со всхлипом, который постаралась скрыть кашлем.

– Откуда вы можете это знать, Луиза? – ласково спросил Адальбер, и она ответила ему с грустной улыбкой.

– Женщины, а в особенности матери, это чувствуют, а я к тому же хорошо знаю свою дочь. Поэтому я предоставлю полиции продолжать поиски, а сама постараюсь в них не вмешиваться.

– Вы не дорожите своим необыкновенным рубином? – удивился Морозини. – Впрочем, я знаю, что вы не имеете права его носить. Мысль одарить красивую женщину уникальным камнем и запретить украшаться им мне кажется нелепостью.

– И это говорите вы, коллекционер?! Неужели ваша жена носит украшения из вашей коллекции?

Альдо от души расхохотался.

– Ну уж нет, она носит только свои собственные. А меня и своего отца считает слегка помешанными, хотя и сама увлекается историей.

– Я тоже люблю историю. А если не собираюсь помогать полиции, то у меня есть на это серьезные основания. Я попросила Агату принести рубин из моей комнаты, она вернулась с пустым ларчиком, и я бы сказала, что совсем неплохо сыграла свою роль... А ведь рубин находился за декольте ее платья...

– Рубин украла Агата?! – воскликнули Альдо и Адальбер в один голос.

– Разумеется. Больше некому. Чтобы отдать любовнику, который, должна вам сказать, возражал против продажи этого камня. Он знал, что господин Кледерман швейцарец, что рубин отправится в Цюрих, и раздобыть его оттуда будет очень и очень трудно. Вот она и забрала его. Я же говорила, что Агата без ума от своего жениха. А вас, господа, я благодарю, что вы терпеливо выслушали меня и сохраните мою печальную тайну. Особенно благодарю за сохранение тайны. Вы знаете, Адальбер, я заметила, что с течением времени ваша дружба стала для меня еще дороже. Я даже представить себе не могла, до какой степени... Одним словом, мне ее очень не хватало. И когда господин Кледерман написал мне и предложил купить мой рубин за баснословную цену, я согласилась, чтобы иметь возможность пригласить к себе вас благодаря естественному присутствию при сделке князя Морозини. Я же знаю, что вы неразлучны.

– Вы правы, – согласился Адальбер, старательно заглушая невольный укол совести. – Не стесняйтесь, всегда звоните, если вам нужна помощь... Или совет.

– Я тоже всегда к вашим услугам, – внезапно уверил Луизу Тиммерманс Альдо.

Он ощутил, какую боль испытывает эта женщина, изящно маскируя легкомыслием свое нежелание сдавать дочь полиции...

У одной из дверей в гостиную послышалось царапанье, и через секунду в комнату ворвался светло-бежевый кокер и со всей скоростью коротких лап кинулся к Адальберу. Остановился и радостно засопел. Тот ласково погладил шелковистую голову.

– Вот и ты, Клеопатра! Похоже, ты меня не забыла!

– Она никогда не забывает моих настоящих друзей. А вот от Хагенталя она разумно держится подальше. Впрочем, может быть, потому, что он ею не интересуется. Он не любит животных.

– Даже лошадей? – поинтересовался Альдо, у которого внезапно мелькнула неожиданная мысль.

– И лошадей тоже! Несколько лет тому назад барон был приглашен на псовую охоту, не помню уж куда, так лошадь сбросила его, даже не дав времени сесть в седло! Неужели вы в самом деле не хотите со мной поужинать?

– Поверьте, отказываемся с большим сожалением. Но вы сами слышали, что мы пообещали милейшему инспектору быть в "Метрополе", так что, думается, лучше сдержать слово.

* * *

В такси по дороге в гостиницу Адальбер внезапно спросил своего друга:

– Почему ты спросил, любит ли Хагенталь лошадей? Это имеет какое-то значение?

– Очень может быть. Помнишь, когда мы были в Грансоне, старый Георг сказал, что его новый хозяин любит только свой дом и лошадей.

– И что же? Еще он сказал, что молодой человек – сын родственника, который сам считался наследником до тех пор, пока не открыли завещание.

– Разумеется, одинаковая фамилия Хагенталь не обязывает иметь одинаковые вкусы. Но кто знает? Я хотел проверить. Теперь мне интересно узнать, похожи они между собой или нет? А как мы можем это узнать? Слушай, а может, ты будешь меня слушать, а не считать ворон?

– Я тебя слушаю, причем так внимательно, что мне даже захотелось снова съездить в Швейцарию и посмотреть, что там происходит.

Восседая по-королевски в белом кресле со спинкой в виде веера, госпожа де Соммьер смиренно выслушивала филиппики Евлалии, своей искусницы-поварихи. Евлалия обличала расхлябанность и безответственность, какие царили в особняке на улице Альфреда де Виньи. Сама повариха собралась отправиться за покупками и стояла в шляпке, черных перчатках из шелка-сырца, а вместительную корзину поставила у ног.

– На рынке появилась первая зелень, до того свежая, до того нежная! Уж я-то знаю, как госпожа маркиза и мадемуазель Мари-Анжелин ее любят! Но как закупишь зелени вдоволь, если не знаешь, сколько человек будет столоваться с сегодняшнего дня и до пятницы, когда снова будет рынок? Скажите мне, когда должны вернуться из Бельгии молодые господа? Сегодня? Завтра? Вечером или утром? А с ними еще и господин Кледерман! Или он не приедет? И что мне прикажете делать?

– Я так вас понимаю, Евлалия, – вздохнула госпожа де Соммьер.

Она всегда выказывала своей кухарке величайшее уважение, почитая ее несравненные таланты.

– Но, к сожалению, ничем не могу помочь, – со вздохом добавила она. – Мы не знаем, когда приезжают наши мальчики. Что касается господина Кледермана, то в последнее время он тоже стал непредсказуемым. Думаю, самое лучшее – просто забыть о зелени до их приезда. Я уверена, что в запасе у вас множество шедевров, которые обойдутся без первой зелени.

– А если вам она вдруг понадобится, когда они приедут, – подала голос План-Крепен, – вы отправите Люсьена с подробным списком к Эдиару. Он сядет на автомобиль и привезет все необходимое. Эдиар весь год продает самую разнообразную зелень со всего света.

– Золотые ваши слова, мадемуазель Мари-Анжелин! Вы совершенно правы! Значит, на обед у нас сегодня ничего особенного. А раз у нас сейчас сизигийный прилив...

Маркиза и компаньонка переглянулись в недоумении.

– Откуда вы выкопали такое слово, Евлалия? – с интересом осведомилась маркиза. – Вы знаете, что это такое, План-Крепен?

– Сказать по правде, не знаю, – не слишком охотно призналась та.

– Меня ему научил один рыбак в Динаре, когда я еще там жила, – сообщила Евлалия не без гордости. Настроение у нее сразу улучшилось. – Это самый большой прилив, когда и луна, и солнце тянут воду в одну сторону. Так вот я сейчас найду преотличнейшего тюрбо[32] и приготовлю его с соусом "белое масло".

– А я думала, "белое масло" готовят только к щуке и луарской алозе...[33]

– К тюрбо этот соус подходит как нельзя лучше, и вам к тому же не придется сражаться с косточками, хотя маркиза справляется с ними отлично!

– Замечательно! Приготовьте нам тюрбо!

Евлалия, довольная эффектом, произведенным ее эрудицией, подхватила корзину и легким шагом покинула зимний сад. Прошло полчаса, и веселые "побратимы" высадились из такси...

Грохот кастрюль, доносившийся из кухни, сообщал всему дому, что настроение в доме близко к уксусному. Да и погода не обещала ровным счетом ничего хорошего.

– Твой тесть тоже собирается прилететь? – осведомилась тетя Амели.

– Нет. Он задерживается в Бельгии. Возможно, прилетит завтра или через пару дней.

– Тогда вези нас обедать в "Риц". Я попрошу План-Крепен предупредить Евлалию.

– Охотно отвезу, но объясните, что случилось? Евлалия плохо себя чувствует?

– Нет, виноват сизигийный прилив, – небрежно взмахнув рукой, ответила маркиза. – Я недавно узнала это слово, оно очень украшает беседу.

* * *

Завтрак в "Рице" был приятен не только тем, что столик стоял в глубине зала у самого сада, но и тем, что рассказ о поездке обошелся без Кледермана и ушей старых верных слуг.

– Я надеюсь, вы не поссорились, – обеспокоилась госпожа де Соммьер, после того как Адальбер, записной рапсод их компании, завершил рассказ о приключении в роскошных апартаментах королевы бельгийского шоколада.

– Нет, конечно. Но только хорошее воспитание помогло банкиру уйти, не хлопнув оглушительно дверью, когда он узнал, что рубин уплыл у него из-под носа.

– Какое ребячество, – пожала плечами маркиза. – Разве не у него в коллекции три рубина?

– Разумеется, – подтвердил Альдо. – Но с тех пор, как он увидел камень, который подарил мне старый барон, он хочет любой ценой заполучить два остальных на тот случай...

– Если те, что у него, не подлинные? Но это же смешно!

Альдо приподнял бокал и внимательно вгляделся в него, словно истину могли поведать пузырьки игристого вина.

– Не так уж и смешно. Признаюсь вам честно, что я и себе задаю тот же самый вопрос с тех пор, как сравнил те рубины и свой. Они настолько похожи, что голова идет кругом. А если вспомнить, что умирающий подарил мне еще и оправу, то вспыхнувшие знаки вопроса никак не могут погаснуть. Драгоценность, прежде чем перешла к Карлу Смелому, должна была принадлежать его отцу, герцогу Филиппу Доброму. Не забудем, что Филипп был щедрым меценатом, и, вполне возможно, разгадку нужно искать в его полной приключений жизни.