– Надеюсь, что ее дочери в доме не было? – поинтересовалась Мари-Анжелин.

– Нет. Девочка редко бывала в особняке на улице Веласкеса. Большую часть года она вместе со своей гувернанткой жила в замке Гранльё. А после смерти бабушки ее отправили к другим дедушке и бабушке, англичанам.

– В общем, образцовой матерью госпожу де Гранльё не назовешь, – высказала свое суждение План-Крепен. – Бедная девочка! Всю жизнь зависеть от чужой женщины!

– Вы забыли о бабушке. Она обожала внучку, судя по свидетельским показаниям в моих рапортах, – заметил Ланглуа. – А в отношении матери вы совершенно правы, маркиза, у нее было слабое сердце. Лекок нашел адрес кардиолога, который наблюдал ее. Она регулярно ходила к нему на прием.

Ланглуа, наконец согласившийся выпить чашку кофе, допил его и встал, собираясь уходить. Альдо спросил:

– Кажется, вы в постоянном контакте с Брюсселем, так скажите, где сейчас находится мой тесть. Я понять этого не могу, его нет в Цюрихе, нет в Австрии, нет у нас в Венеции. Думаю, что нет и в Брюсселе. Теперь он перемещается только на самолете, но должен же был приземлиться в каком-то аэропорту!

– Без всякого сомнения! Мы этим еще займемся! Доброго вечера!


* * *

Вопреки всем опасениям почетный гость отнесся весьма спокойно к появлению двух дополнительных приборов на "его" обеде. Один вновь прибывший как-никак был сотрудником Института, а второй являл собой живую страницу истории благодаря своим предкам и, кроме того, был родственником хозяйки дома. Гость даже проявил понимание и согласился облачиться в смокинг, хотя в его глазах даже галстук был верхом уважения к светским приличиям. Сам он предпочитал ходить в охотничьей куртке бутылочного цвета, коротких вельветовых штанах, чулках из грубой шерсти, клетчатой рубахе, свитерах с воротником шалькой или под горлышко. Причем одежда всегда была весьма поношенной и свидетельствовала о разнообразных приключениях на лоне природы.

– Хорошо, если жратва будет сносной, как вы обещали, а хозяйка окажется не полной идиоткой, – заявил гость, вылезая из такси, которое привезло их на улицу Альфреда де Виньи. – Иначе всем не поздоровится, и я убегу.

Вместо ответа Юбер ограничился безразличным пожатием плеч. Ему не о чем было беспокоиться. Он даже позволил себе улыбнуться, когда его "пещерный человек" согнулся пополам, чтобы по всем правилам этикета поцеловать руку хозяйке дома, хотя делал это, наверное, всего пару раз в своей жизни. Надо сказать, что маркиза Амели до сих пор умела очаровывать, одеваясь в обожаемые ею платья "шантийи", с небольшим треном, длинными рукавами и высоким воротником, закрывающим шею до подбородка. Сейчас она выбрала серо-голубое, на котором так выразительно смотрелось ее колье из бриллиантов с изумрудами. А в ее серьгах изумруды были такого же ярко-зеленого цвета, как ее улыбающиеся глаза.

"Черт побери! – восхитился про себя Альдо, прекрасно знавший эти украшения. – Надень она корону, не выглядела бы более по-королевски! Тетушка Амели великолепна... И, надеюсь, вечер пройдет не хуже!"

Опасаться было нечего. Даже самый недоброжелательный наблюдатель не мог ни в чем упрекнуть гостей, обменивавшихся взаимными любезностями. Монументальный Лотарь, без сомнения, подпавший под очарование маркизы, проявлял куртуазность, какую никто, даже те, кто хорошо его знал, никогда в нем не подозревали.

– Мне кажется, мы в Версале, – пробурчал Юбер так тихо, что слышать его мог только Адальбер. – Интересно, что с ним такое?

– Но это же очевидно, – отозвался Адальбер, подмигивая Альдо. – Ваш кроманьонский человек влюбился с первого взгляда. И, думаю, он не скоро оправится после этого удара.

– Смешно вас слушать, – недовольно проскрипела План-Крепен. – Просто человек хорошо воспитан и, как видно, не часто имел возможность это обнаружить, если вы этого не знаете. А сейчас ему представилась такая возможность.

– Да что вы себе вообразили? Он что, троглодит? Воплощение доисторического человека? Да он...

Тут профессор вынужден был прервать свою речь, потому что тетушка Амели начала знакомить гостя со своим окружением.

– Мари-Анжелин дю План-Крепен, моя молодая родственница и моя компаньонка. Когда вы познакомитесь с ней поближе, будете удивлены обширностью ее познаний.

– Италия времен Возрождения помнит некоего Жана дю План-Крепена, который добрался до Китая? Это ваш родственник?

– Мы ведем свое происхождение от крестносца, – уточнила Мари-Анжелин.

– Вполне возможно, что и этот тоже... Но скорее всего это другая ветвь.

Археология, тем более египетская, снискала в глазах гостя уважение к Адальберу. Профессор Водре-Шомар ничего в ней не смыслил, в чем честно и признался. Правда, добавив, что все эти фараоны, обожавшие животных, начиная с коров и кончая кошками, и женившиеся на собственных сестрах, могли только деградировать, поэтому они никогда его не привлекали, но он всегда восхищался специалистами, способными разобраться в небесной иерархии египтян.

"Так! – подумал Альдо, уловив легкое посапывание "специалиста". – Теперь моя очередь!"

И приготовился держать удар, что было с его стороны весьма мудрой предосторожностью.

– Ну, ну, ну! Князь! И к тому же из Венеции! Стало быть, говорите сразу, сколько дожей у вас в семье!

– Три, профессор. Один из которых повел наши корабли и наших солдат к блестящей победе.

– Неужели вас не смущает занятие торговлей в обиталище столь достойных предков?

Кровь бросилась Альдо в голову, но тут Мари-Анжелин, а она была его соседкой по столу, сотряс такой приступ кашля, что он был вынужден заняться ею и даже похлопать ее по спине. А тем временем госпожа де Соммьер, сдвинув брови, что не предвещало ничего хорошего, пренебрегла любезностью, приличествующей хозяйке дома, и двинулась в атаку.

– Я удивляюсь, господин профессор, что человек вашего ранга и познаний мог высказать подобное суждение о деятельности моего племянника. Суждение, достойное мужланов и... дураков! Венеция завоевала величие и богатство оружием и доблестью своих мореходов, и вульгарная "торговля", как вы выразились, не имеет отношения к князю Морозини, эксперту с мировой известностью по части исторических драгоценностей и...

– Смотрите, этому медведю уже наполнили тарелку, – шепнула Мари-Анжелин Адальберу, сидевшему по другую сторону от нее. Ноздри ее затрепетали, вдыхая аппетитнейший аромат. – Посмотрим, что будет дальше.

Продолжения беседы пришлось ждать довольно долго, так как все внимание переключилось на меню, предложенное волшебницей плиты и кастрюль. Первое блюдо настолько отличалось от привычных, что предусмотрительная Евлалия попросила Сиприена объявить, что именно он принес.

– Салат из устриц "Сен-Жак", с черной икрой и лисичками. На Евлалию снизошло вдохновение в одну из недавних бессонниц[35], и она просит госпожу маркизу соизволить его отпробовать.

– Ни за что! – воскликнул гость. – Не подобает прекрасной и благородной даме браться за ремесло дегустатора! Оно подобает крепкому мужу! Подайте салат сюда!

И профессор положил себе на тарелку порцию, достойную Гаргантюа. Он проглотил ее, не удостаивая разжевывания, под пристальными взглядами всех остальных, старавшихся удержаться от смеха.

– И как? – поинтересовался Адальбер, очевидно, самый смелый из собравшихся.

– Мммммммм!.. Божественно! Отведайте, мой мальчик, отведайте! Если кому-то придется не по вкусу, я готов взять на себя его порцию!

Наступила тишина. Все погрузились в дегустацию. Гость пристально следил за тем, как уменьшается на блюде количество салата, который запивали душистым миллезимным[36] вином.

Когда блюдо собрались уносить, Водре-Шомар подобрал все остатки, приговаривая:

– Негоже отправлять такое чудо на кухню!

На смену салату появились легендарные волованы с трюфелями и "сладким мясом" теленка, при виде которых расцвела дю План-Крепен. Поскольку еще ни разу не случалось, чтобы они кому-то не понравились, Евлалия остановилась на них. И заслужила многочисленные похвалы.

Аппетит окончательно укротили цесарки с печеным картофелем, а затем были поданы сыры, которые за столом маркизы обычно не подавали. Окинув взглядом их разнообразие, ученый гурман восторженно воскликнул:

– Обед без сыра – все равно что красавица без глаза!

И с этими словами приступил...

Маркиза специально заказала поднос с сырами, так как гость был из Франш-Конте, и она понимала, что без сыров не обойдешься. А почему их было так много? Так это на тот случай, если гостю не придутся по вкусу другие блюда.

Подали и разнообразные десерты, а к сырам – еще одна неожиданность! – шампанское.

– Сыры – тяжелая пища! Пузырьки шампанского облегчат пищеварение.

Великан Лотарь пощипал сладкое и спросил, не соизволят ли подать ему кофе прямо в столовую? И объяснил:

– Раз уж мы собрались побеседовать, то, мне кажется, не стоит нарушать ту теплую атмосферу, что окутала наше празднество. Что вы думаете на этот счет, маркиза?

– Я... Я охотно соглашусь с вами, – кивнула тетя Амели, давно мечтавшая хоть немного размять ноги.

И спросила про себя, что профессор называет "теплой атмосферой", если за столом они не обменялись и десятком слов?

План-Крепен не замедлила вмешаться и произнесла самым сладким голосом:

– Госпожа маркиза бесконечно добра и от всей души желает порадовать вас, господин профессор, но при этом она предпочла бы видеть нас всех в гостиной. Там уже все подготовлено, а она очень заботится о своих слугах, которые все уже в годах... Со своей стороны, я могу вас уверить, что атмосфера останется такой же теплой.

Ответ был столь же сладостным.

– Возможно ли даже помыслить о возражении столь любезной хозяйке? Той, чье искусство ублажать гостей достигло недосягаемых высот?

Выйдя из-за стола, гость поспешил к маркизе и с восхищенной улыбкой подал ей руку.

– Никогда в жизни я не предполагал наблюдать подобные чудеса, – шепнул Юбер Альдо, когда они парами шествовали к зимнему саду, где было все подготовлено к ритуальному кофепитию. – Подумать только, медведь пользуется благосклонностью Амели! Ну, можно ли вообразить что-нибудь подобное?

– Почему нет? Наш гость человек не без особенностей, но, безусловно, с обаянием. Мне кажется, у них даже есть что-то общее. У Амели седые волосы с рыжиной, а у него рыжие с проседью. И у обоих зеленые глаза, гордый, а порой и дерзкий взгляд, в зависимости от освещения.

– Но тетя Амели намного старше!

– Неужели? Лично я в этом сомневаюсь. Но, как бы там ни было, вы сможете узнать у него все, что захотите.

– А это главное, не так ли?

– Вероятно... Но я себя спрашиваю...

Профессор не сказал, о чем он себя спрашивает, однако Альдо расслышал, как он пробормотал себе под нос:

– Как же она была хороша... Чертовски хороша, старая верблюдица! И до сих пор кое-что осталось!

Уши План-Крепен обладали поразительной особенностью – она слышала все! Услышала она и бормотанье профессора и подошла к Альдо.

– Не грозит ли нам сцена ревности, как вы думаете?

– Увы! Все, что может совершить или не совершить мой дорогой родственник, по-прежнему окутано для меня покровом тайны, дорогое дитя мое!

– Что это с вами? С каких пор вы стали называть меня "дорогое дитя"? Вы хоть знаете, сколько мне лет?

– Не знаю и знать не хочу! Вы План-Крепен, и точка. Уникальное творение. Создав его, форму разбили. Но, если я правильно угадал, раз в четыре века вы воскресаете из пепла. Я прав?

Растроганная Мари-Анжелин приподнялась на цыпочки и, оперевшись на руку Альдо, коснулась губами его щеки.

– Вперед и приготовимся к лекции! – шепнула она.

План-Крепен не ошиблась, предложив покинуть столовую и перейти в зимний сад, здесь все было приготовлено для приятнейшего отдыха. К белому креслу тетушки Амели добавили еще три с мягкими цветными подушками. Более скромные были предназначены для персон более скромных. На одном столике уже были расставлены кофейные чашки и хрустальные рюмки. На другом – шоколад, миндальное печенье, фрукты, красивые бутылки и коробки с сигарами, манящие ароматами дальних стран.

– Думаю, вы не хотели, чтобы эту прелесть стронули с места? – подчеркнула свою правоту неисправимая маркиза.

Все расселись. Обряд кофепития начался, как священнодействие, в полной тишине. Однако, выпив отменного ликера и закурив кто сигару, кто сигарету, гости перешли к серьезному разговору. Альдо рассказал о разговоре с нотариусом, путешествии в Грансон и его последствиях, Мари-Анжелин – об ужасной смерти госпожи де Гранльё в церкви Святого Августина и своем похищении, а затем слово было передано Адальберу, признанному златоусту семьи.