Джасинда Уайлдер - Там, где сердце

И, черт побери, он заводится с первой попытки.

Я слышу скрежет когтей по металлу, поворачиваюсь и вижу Юту. Она запрыгивает в кузов, дает три круга вокруг себя и ложится, укладывая морду на лапы. Лок усаживается рядом со мной. У меня небольшая машина. Одно сиденье, отсутствие консоли, старая, порванная в некоторых местах кожаная обшивка и две выцветшие потертые пряжки ремней безопасности.

Он занимает всю кабину. Переполняет ее, если честно. Широкие плечи, бедра, обтянутые джинсами, поношенные походные ботинки. На этот раз он причесан, но все еще выглядит, как дикарь. Эти его волосы — почти до плеч, густые и волнистые. И эта борода. Иисусе! Он ее расчесал, и мне кажется, от нее идет какой-то хвойный древесный запах. Не резкий. На самом деле, наоборот.

Двигатель звучит по-другому. Мерно. Даже певуче. Так еще и завелся с первого раза. Я переключаю передачу и задом сдаю на дорогу, а потом смотрю на Лока.

— Что еще ты отремонтировал?

Он опускает окно, высовывает руку, и, не глядя на меня, пожимает плечами.

— Я только сказал им починить ее. Не знаю, что они сделали.

— Вранье.

Теперь он смотрит на меня.

— Ты злишься.

— Не люблю быть кому-то должной.

— Ты мне ничего не должна. Проклятье, ты никогда мне не будешь ничего должна, — Лок говорит это с какой-то яростью. Слишком резко. Очень странно. Затем, кажется, понимает это и делает глубокий вдох, чтобы начать снова, уже спокойнее: — Стартер. Ремень привода. Топливный шланг. Тормоза... что еще? Думаю, все. О, нет, еще свечи зажигания.

Я резко вдыхаю. Механик мне так и говорил, и все это означало почти новый двигатель. У меня не было денег, чтобы исправить это сразу, а в последние несколько недель просто не было времени. Я знаю, сколько это стоит, потому что мне называли цену.

— Лок... это большие деньги, — я с трудом сглатываю. — Как тебе удалось это провернуть так быстро?

— Вчера вечером я его отбуксировал в автосервис. Как только ты ушла, я вызвал эвакуатор и механика. Просто сказал исправить все, что нужно исправить. Они работали допоздна и, наверное, доделали рано утром.

— Я верну тебе деньги. Это слишком дорого.

Он впивается в меня взглядом.

— Черт бы тебя побрал.

— Мне ни хрена не нужны подачки, Лок. Я не нуждаюсь в твоей помощи или твоих деньгах, и не собираюсь трахаться с тобой только потому, что ты был так со мной любезен.

— Не потому, что был любезен, нет. Но ты сделаешь это, — он снова мурлычет.

Я ударяю ногой по педали тормоза.

— Знаешь, что? Выметайся из моей машины, — мы резко тормозим, пыль летит через открытые окна. — Спасибо, что починил ее, было очень любезно, но совершенно излишне. До свидания, Лахлан Монтгомери.

— Эй, я просто...

— Ты не шутил, так что не пытайся подмазаться ко мне. Это может сработать с барными шлюхами — все эти мурлыканья и улыбочки. Но не со мной, нет. Так что убирайся.

— Улыбочки и мурлыканье? — он приподнимает бровь. — Тебе кажется, что я мурлыкал?

Со стоном я закрываю лицо руками.

— Господи. Ты не понял намека, да? УБИРАЙСЯ!

Он удерживает на мне долгий взгляд, и так тяжело противостоять песням Сирен в этих сине-зеленых глазах, но... Так или иначе, мне это удается.

Так или иначе.

И он выходит. Затем щелкает пальцами.

— Юта, давай, девочка. Пойдем, прогуляемся.

К счастью, собака тут же выскакивает из кузова и бежит к Локу, виляя хвостом с абсолютно довольным видом. Боже, как хорошо быть собакой.

Я смотрю, как они уходят.

Он это заслужил.

Плюс, прогнала я его еще и потому, что все эти улыбочки и мурлыканья все-таки работают на мне. Это меня бесит, выводит из себя, но одновременно смущает и вызывает легкий трепет в животе.

Дорога прямая, как стрела, на несколько добрых километров вперед, и я наблюдаю, как мужчина и собака медленно уходят прочь.

Но черт возьми.

Проклятье.

Я не могу позволить им уйти просто так. Там чертовски жарко.

— Найл, черт тебя дери, что ты делаешь? — спрашиваю я себя, заводя грузовик и следуя за ними.

Что я делаю?

Не имею ни малейшего понятия.

Господи, я мудак. Абсолютно полный придурок высшего разряда. Я клеился к ней. Многократно. Открыто. Нагло. И что хуже всего — грубо. Не потому, что ты добивался ее внимания. Но ты хотел этого. Кто говорит подобные слова кому-то, тем более… ей?

Я здесь, чтобы объяснить, почему я здесь, а не клеиться к ней.

Это проблема, потому как на самом деле я сам не знаю, почему нахожусь здесь.

Когда я остановился, чтобы помочь ей отогнать машину, то, естественно, понятия не имел, кто она такая. Просто маленькая женщина, пытающаяся сдвинуть огромный грузовик. Я мудак, придурок, скотина, ленивый бездельник, подлец, плейбой, ни на что не годное, испорченное, богатенькое отродье. Но я могу быть джентльменом. У меня есть некоторые смягчающие обстоятельства.

Она выглядела такой хрупкой в этих гребаных зеленых штанах и проклятом белом халате, толкая свой тридцатилетний пикап — во всяком случае, пыталась толкать, но безуспешно. Ей сигналили, но никто не помог. Движение на дороге затруднилось, если это вообще возможно в этом Мухосранске.

После того, как она недвусмысленно дала мне понять, куда я должен идти, я сделал вид, что уезжаю, потом развернулся и стал наблюдать, как она ходит туда-сюда, потягивая газировку и хрустя чипсами. С трудом переставляя ноги. Явно измученная. Так что я остановился снова возле ее машины и, заметив под ней лужу бензина, наклонился и увидел, что он капает из топливного шланга.

И, черт возьми, почему нет? В своей жизни я делал больше для себя, чем для других. Может, случайно совершив доброе дело для бедной женщины, я начну переход к своей новой жизни с чистого листа. Я не имею в виду ее бедность в финансовом плане. У нее сумка Coach (Прим.: Coach — знаменитая американская компания, специализирующаяся на производстве аксессуаров) и довольно дорогая ортопедическая обувь, предназначенная для тех, кто весь день проводит на ногах. Ухоженные накрашенные ногти, хотя она явно не из высших социальных слоев.

Да ну, брось…

Проведя достаточно времени в обществе богатых отдыхающих стерв, начинаешь разбираться, зачем девушке нужен маникюр. Скажу вам: только для одного. А если ты давно спишь с одной и той же, она будет хотеть тебя, пока ты за это платишь. Ну, не все поголовно…

Огульные обобщения оставим в прошлом для прежнего Лока — придется поставить крест на подобного рода заявлениях.

Я потираю кулаком лоб, сожалея о своем поведении. Скажу одно: ничего не могу с собой поделать, и, когда вижу чертовски сексуальную женщину, то пытаюсь оценить ее. Это укоренившаяся привычка. И, Боже, Найл Джеймс адски хороша. Не просто «хороша» или «горяча», или «сексуальна», а поистине великолепна.

Одри Хепберн. Рита Хейворт. Вивьен Ли. Мэрилин Монро. Вот настолько великолепна.

В халате, с темными кругами под глазами, валящаяся с ног от усталости, но, несмотря на это, все еще изображающая из себя бульдозер — она была сногсшибательна. Густые темные волосы, завивающиеся естественными спиралями, собранные заколкой на одну сторону. Никакого макияжа, широкие штаны… но я не мог отвести взгляда.

И теперь, в доме. Как она открыла дверь? Трахните меня семеро, у меня чуть не случился сердечный приступ. Мгновенный приапизм. (Прим.: приапизм — длительная, обычно болезненная эрекция, не связанная с половым возбуждением). Меня до сих пор штормит и не отпускает увиденное: тонкая старая выцветшая футболка защитного цвета — настолько короткая, что ее длина заканчивалась в миллиметре от сливочных бедер, между которых мне захотелось похоронить свое лицо. И это называется футболкой? Иисусе. Тонкая и прозрачная — Боже, восхитительно прозрачная — ровно настолько, чтобы я мог почти-но-не-совсем различить темные ареолы ее сосков размером с серебряный доллар. Грудь третьего размера, как я подозреваю. Большая, немного больше ладони, но у меня большие руки. Округлая, упругая, тугая. А когда она развернулась и побежала в свою спальню? Тоненькая короткая футболка задралась, открывая моему взору эту задницу. Задница этой женщины сделала мой день — я имею в виду, в самом лучшем смысле. Сочная, сердцевидная, плотная и идеально выпуклая. Так и тянет шлепнуть. Бледно-сливочная кожа — она вся такая — но эта задница… о, Боже. Я мог бы легонько шлепнуть по ней, и она стала бы прекрасно розовой, а шлепни посильнее — и она спружинит. Без макияжа, кучерявые волосы спутаны, словно крысиное гнездо — кучерявое, запутанное, с отверстием для ее лица. Смущенное выражение. Эти скулы, эти щеки. А эти губы? Пухлые, манящие укусить и поцеловать. Шея словно выточена из слоновой кости. Длинные трепещущие ресницы. А потом она выходит из этой дерьмовой части дома, называемой спальней, одетая в добытые там шорты и тонкую рубашку, небрежно расстегнутую. Волосы причесаны и завиваются, демонстрируя естественность локонов. На лице макияж.

Я увидел свое будущее, промелькнувшее перед глазами.

Мне доводилось видеть прошлое, проносившееся перед моими глазами в виде киноленты со всеми глупыми, удивительными, безумными, идиотскими, дерзкими, невероятными приключениями, которые я прошел в своей жизни. Но, учитывая, сколько раз я обманывал смерть, перед моими глазами никогда не проносилось будущее.

И это…

Это чертовски пугает.

Я почувствовал облегчение, когда она выпихнула меня из своего грузовика. Потому что, да, она идеально сложена и классически красива. На сто процентов утонченная, элегантная красота, если изысканность и элегантность — это облегающие совершенную задницу шорты, длинные ровно настолько, чтобы не казаться короткими. Она — совершенство в женском обличье, а я, доложу вам, эксперт в этом вопросе. Но что действительно меня заводит, так это ее язык. Едкий, огрызающийся — она не считается ни с каким дерьмом вообще — бесстрашный, решительный, немного вульгарный. Она отплатила мне моей же бесцеремонностью, вполне заслуженно вышвырнув меня из своего грузовика.

Я чешу Юту между ушей, а она смотрит на меня, высунув язык, и совершенно беззаботно бежит вприпрыжку рядом.

— Я совсем все испортил, да, девочка?

Гав!

— Да, думаю, мы оба знаем, что я облажался! Но эта лажа — высшего разряда.

Гав!

— Что бы я изменил? Все. Остался с другой стороны двери. Кто входит в чужой дом без приглашения? Особенно, когда она явно только проснулась и, в придачу, полуголая.

Я запускаю руки в волосы, испытывая к самому себе сильнейшую злость.

— Я такой проклятый идиот, Юта. Напомни мне в следующий раз вести себя прилично, хорошо?

Гав!

Я смеюсь, потому что, когда разговариваю с Ютой, она всегда отвечает. Позволяет чувствовать себя не так одиноко в этом мире — а это приятно. Но потом она останавливается, поднимает уши и поворачивает голову, оглядываясь — там, в самом центре облака пыли, грузовик Найл. Чувствую, как мое сердце начинает колотиться сильнее, во мне расцветает надежда. Может, у меня появится маленький шанс на это. На что «это» я до сих пор не уверен. Тут нужно поработать. Двухцветная укороченная «Шевроле» — мне даже не нравится кантри-музыка, так почему я думаю строчками из кантри-песен? — с урчанием останавливается, поднимая пыль вокруг нас с Ютой. (Примеч.: I go back to a two toned short bed Chevy / Двухцветный укороченный «Шевроле» / — строчка из популярной песни в стиле кантри «I Go Back» в исполнении Kenny Chesne). Найл откидывается в кабине, одна рука на руле, другая высунута из окна.

— Садись.

— Слушай, Найл, я должен извиниться перед тобой…

— Да, должен. Сядешь в машину и сделаешь это, потому что я голодна, а ты упоминал бранч.

Я смотрю на часы.

— Думаю, для завтрака сейчас поздновато. Поэтому назовем это обедом.

— Отлично. Как угодно. Просто залезай.

Я смотрю на Юту, опуская задний борт.

— Залезай, девочка! Едем на прогулку.

Юта лает, а затем запрыгивает в кузов, который я за ней закрываю. Залезаю в машину, обдумывая, как сформулировать фразу, потому что извинения даются мне нелегко. Видимо, я молчу слишком долго, потому что Найл бросает на меня испепеляющий взгляд.

— Ты упоминал извинения?

— Да… я был мудаком. Прости.

Она выжидающе смотрит.

— И?

— И что? Мне жаль.

— Это дерьмовое извинение. Ты, по крайней мере, должен был сказать, за что просишь прощения.