Вадим Селин - Там, где живет мечта

– Конечно, слабо! – продолжал подкалывать его провокатор Коля. – Тебе слабо!

– Кому слабо?! Мне слабо?! – взвился Саша.

– Тебе! В ворота каждый может попасть, а в бутылку?

– Я и в бутылку могу! Какую сбить? Выбирайте!

– А вот эту, посередине! Или слабо?

– Это вам слабо! А мне ничего не слабо!

«Он этого не сделает, – пораженно подумала я. – Он не такой».

Но его раздразнили не на шутку. Он решительно поставил мяч на мокрый асфальт, прицелился и со всей силы ударил.

Я резко отскочила в сторону и инстинктивно прикрыла голову руками.

Мяч попал точно в цель. Из-за мощной силы удара бутылка вылетела со стола, грохнулась на землю, пластмасса лопнула, и на асфальт фонтаном брызнуло белое молоко.

– Го-о-ол! – радостно закричали мальчишки и одобрительно похлопали Сашу по плечу. – А теперь вон в ту попади, которая с краю!

– Да что ж вы творите! Я полицию вызову!! – возмутилась продавщица тетя Надя, которая неподалеку торговала газетами. Она выбежала из-за прилавка и стала кричать: – Полиция! Полиция!!

– Мотаем! – испугались мальчишки и бросились врассыпную. Через секунду их и след простыл.

Я в оцепенении смотрела в одну точку.

– Шура! Шура! Да что ты стоишь? Пошли к участковому! Ты их знаешь? Кто они? Кто?

От потрясения я не могла вымолвить ни слова. Смотрела на белую лужу молока.

– Зачем они так?.. За что?.. – На глаза навернулись слезы, и горло сжал спазм.

– Вот же хулиганье! – возмущалась тетя Надя.

Мне вспомнились издевательства – «Доярка-чемпион!» и Сашин смех.

И меня прорвало.

– Не доярка я больше! Не доярка!! Надоело мне это все! Надоело!! Надо мной все смеются, что я из деревни! Ненавижу деревню!!

Я со злостью схватила с прилавка двухлитровую бутылку молока и со всей силы грохнула ее об асфальт. Бутылка лопнула и залила все молоком.

Я разрыдалась.

– Надоело!! Хватит! Я не доярка!

– Шура! Шура! – кинулась ко мне тетя Надя.

Я навзрыд плакала и не могла остановиться.

Я схватила пакет творога и замахнулась, чтобы швырнуть его на землю, но тетя Надя вырвала его из рук.

– Ну хватит, Шура! Успокойся!

Этот приказ немного меня отрезвил.

– Как он мог? – заливалась я слезами. – Тетя Надя, как он мог?

– Кто мог? Этот, кучерявый? Да в полицию надо бежать, а не плакать!

– Да не хочу я никакой полиции! Я думала, он хороший, а он!..

Тетя Надя внимательно на меня посмотрела.

– Так вы знакомы…

– Нет! Мы не знакомы! Мы больше с ним не знакомы! Я не хочу его знать! Я его не знаю!

Тетя Надя молчала. Видимо, она поняла, что дело здесь не просто в бутылке молока.

– Я помогу убрать… – пробормотала она и, взяв из-под прилавка веник, стала сметать молоко.

Я тупо следила за ее действиями, и внезапно случилось то, чего я ожидала меньше всего. Казалось бы, сейчас такой момент, когда надо рыдать, но вместо этого в голову пришла мысль. «Надо же, как красиво! – подумала я. – Никогда не обращала внимания, что мокрый асфальт такого насыщенного черно-серого оттенка. И по нему текут белые реки молока! Какой контраст! Было бы здорово нарисовать платье такой расцветки».

Я подавленно посмотрела на лужу и четко поняла: «Я больше сюда не приду. Надо мной все смеются. И одноклассники, и Саша. Я больше не буду торговать! Никогда! Я больше не доярка и никогда ею не буду! Все! Мне надо забыть, что я когда-то жила в деревне! Мне нужно вытравить ее из себя! Мне стыдно, что я там жила! Я больше не деревня! Теперь я городская!»

Вечером папа возвращался с работы и забрал меня с рынка.

Пока мы ехали домой, я рисовала в блокноте платье, которому дала название «Молоко на асфальте».

Я находилась в удрученном состоянии. Яркая весна казалась мрачной и недружелюбной.

Ну почему, почему я родилась в деревне? Ну почему они родились в городе, а я в какой-то Затеряевке? Ну почему я не городская? Эта деревня всю жизнь мне испортила! Надо мной посмеялась Вика! Надо мной посмеялся Саша! А если бы я была городской, все было бы нормально! Я была бы такая, как все! Вика не посмела бы дразнить меня деревней и не сказала бы, что мне нужно не эскизы рисовать, а учиться сажать кабачки.

Но теперь все изменилось. Теперь я другая! Вот честно – с этого самого момента, с этой самой секунды я обязательно стану городской! Я не хочу больше подходить к коровам!

…Мы с родителями пили чай на кухне. Папа читал газету.

– Завтра с утра уезжаю в командировку, – пробормотал он, не отрываясь от газеты. – Обещали хорошо заплатить. И на кредит отложим, и что-нибудь останется.

– Я рада, Валера, – улыбнулась мама. – У Шуры в следующем месяце выпускной, нужно сдавать на столы.

Со двора послышалось мычание:

– Му-у!

– Зорька пить хочет, – сказал папа.

«Эта Зорька все мне испортила, – подумала я. – Зачем мы только ее купили! Оставалась бы на ферме, и всем было бы хорошо!»

– Му-у! Му-у! – снова промычала корова.

Я даже не шелохнулась.

– Му-у! Му-у! Му-у!

Папа поднял глаза от газеты и выразительно на меня посмотрел.

Я сделала вид, что ничего не понимаю. Сидела и спокойно пила чай.

– Ладно, сам схожу, – вздохнул папа. Со слипающимися от усталости глазами он отложил газету, встал из-за стола и направился к выходу.

– Валера, подожди, ты устал, я сама напою, – сказала мама и поднялась.

Я посмотрела на маму. После утренней торговли на рынке и рабочего дня в библиотеке она тоже еле стояла на ногах.

«Бедные родители, устали после работы, а теперь идут корову поить…» – сочувствующе думала я и кусала губы.

Точно так же изнутри меня грызла совесть.

И мое сердце не выдержало.

– Сидите! Я сама все сделаю! – закричала я и пулей выскочила на улицу.

Взяла ведро, набрала из колонки воды и направилась в коровник.

При виде меня Зорька радостно замычала. Я раздраженно поставила перед ней ведро, вокруг расплескалась вода.

– Пей давай! – сурово сказала я.

Зорька стала шумно, с причмокиваниями, пить воду, очень быстро опустошила емкость, благодарно, с любовью на меня посмотрела и снова замычала.

«Еще хочет, – недовольно подумала я. – Вот не буду ее поить! Чем больше она будет пить, тем больше будет давать молока, и тем больше мне придется стоять на рынке! А я не хочу туда ходить!»

– Му-у, – жалобно промычала Зорька и заглянула мне в глаза.

– Ладно, сейчас! Хватит мычать, надоела! – резко сказала я и принесла еще воды. Она выпила до половины ведра и с довольной мордой отошла.

Обычно перед тем, как уйти из коровника, я говорила Зорьке что-нибудь ласковое, чесала за ушком, подсыпала на пол свежих опилок, но сейчас она жутко меня раздражала, и я просто видеть ее не могла.

Поэтому перед уходом я даже не посмотрела в ее сторону. Сердито взяла ведро и направилась к выходу. Меня распирала злость и к корове, и ко всей ситуации.

«Это корова во всем виновата! Это все из-за нее!» – возмутилась я и взялась за ручку двери. И тут я будто очнулась. Со мной что-то произошло. В хлеву была полная тишина. Слышалось тяжелое дыхание коровы. Я стояла к ней спиной и не видела ее, но почему-то мне казалось, что она грустит.

Да, она грустит. Из-за меня. Из-за того, что я выплеснула на нее всю свою ненависть.

Перед глазами помутнело, и по моей щеке покатилась слеза. Внутри души словно растаяла ледяная глыба ненависти, которая появилась после удара мячом по бутылке.

«Какая же я гадкая!.. – с искренним чувством подумала я. – Бедная корова ни в чем не виновата, а я на нее срываюсь! Ругаю ее за то, что она хочет пить! Обвиняю ее в том, что из-за нее надо мной посмеялись! Недовольна тем, что она дает много молока! Какая же я подлая! Да как вообще можно так думать?! Да если бы не Зорька, мы бы еле сводили концы с концами! Она наша кормилица! Наша умница и наше любимое золотко! Зоренька, наша девочка, наше солнышко, она изо всех сил старается давать нам молоко, а я на нее злюсь! Какая ж я бесстыжая! Какая неблагодарная!»

Я убрала ладонь с металлической дверной ручки и медленно повернулась к Зорьке.

Она печально смотрела мне в след. А когда я повернулась, она подняла глаза и грустно посмотрела прямо мне в глаза.

– Заинька ты моя… Маленькая… – сказала я и крепко обняла ее за шею.

Мне было очень стыдно перед коровой.

– Прости меня, пожалуйста! Прости! Зорька, миленькая, как же я рада, что ты у нас есть! Как же я рада, что ты даешь нам молоко! Пожалуйста, не обижайся на меня, ладно? Я очень тебя люблю, правда! Прости, прости меня, пожалуйста!

И вдруг Зорька сделала то, чего не делала еще ни разу в жизни.

Она лизнула меня по щеке своим огромным шершавым языком!

Я замерла от неожиданности.

А потом в груди разлилось тепло, чувство любви и благодарности к Зорьке.

– Спасибо тебе, спасибо! Значит, ты меня простила!

Если бы вы знали, какая возникла легкость на душе!

А потом я почувствовала, что во мне резко что-то изменилось. До этого момента в голове был страшный сумбур, но теперь туман рассеялся, и сейчас, стоя в обнимку с коровой, я отчетливо увидела всю ситуацию.

Я переживаю из-за того, что Саша посмеялся, что я из деревни, и разгромил мой прилавок. Переживаю из-за того, что Вика украла мои идеи и сказала, что я деревенская. Из-за них я возненавидела Затеряевку и стала возмущаться, что у нас есть корова. Из-за них я решила стать городской.

Но теперь меня как будто развернуло на сто восемьдесят градусов.

Я переживаю из-за того, что у меня не состоялась с ними дружба, но сейчас неожиданно поняла: а зачем мне нужна дружба с людьми, которые надо мной смеются? Зачем нужна подруга, которая смеется над моим деревенским происхождением? Зачем нужен друг, который смеется над тем, что я торгую на рынке?

Да незачем!

Дружба – это когда люди друг друга понимают, понимают все, что происходит в жизни другого человека, поддерживают и подставляют свое плечо, когда другу тяжело. А если Саша надо мной смеется, разве можно назвать это дружбой? По-моему, нет.

Ну и зачем мне тогда переживать?

Да, я деревенская! Да, я выросла в Затеряевке! Да, у нас есть корова! Да, я ее дою и убираю за ней навоз! Да! Да! Да, и еще раз да! И мне за это не стыдно! А еще я люблю свою деревню! Люблю красивый пруд, акациевую рощу, пшеничные поля! Да, сейчас уже не живу в деревне, но я не хочу от нее отрекаться. Я деревенская, вышла из деревни, и мне за это не стыдно! Я хотела стать такими, как городские, но теперь понимаю, что это глупо! Человек должен ценить то, что он имеет. То, что ему дано. Человек должен любить свои корни. Нет разницы, где он родился – в горном ауле, в деревне или в столице. Самое главное, это какой человек внутри. Можно быть деревенским и иметь доброе сердце, а можно быть городским и вести себя подло. Вот Вика с Сашей. Оба городские, Саша к тому же часто ездит за границу со своим футбольным клубом, но какой в этом толк, если они смеются над другими? Отныне я никогда не буду жалеть, что родилась в деревне! Я люблю деревню! И люблю свою семью! Самое ценное для меня – это семья, и я всеми силами буду помогать родителям погашать кредит, буду торговать на рынке хоть круглыми сутками, а если кому-то кажется смешным, что я деревенская, то нам с таким человеком просто не по пути!

В мыслях просветлело. До этого момента надо мной словно висела черная туча, но сейчас она полностью рассеялась, я будто протрезвела, и Саша стал мне абсолютно безразличен. Если раньше при одной мысли о нем у меня земля уходила из-под ног, то сейчас он не вызывал совершенно никаких эмоций. Мне стало абсолютно все равно. Все равно, что он надо мной посмеялся, все равно, дружим мы или нет. Если он дружит с Викой, то пусть дружит и дальше. Древнегреческий драматург и поэт Еврипид заметил: «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу тебе, кто ты». Вика и Саша надо мной посмеялись. Что ж, они друг друга нашли.

На следующий день я была спокойна как никогда. На губах легкая улыбка, в сердце счастье, а все потому, что у меня есть любимая семья, корова, и это для меня главное.

Утром папа уехал во Владивосток. Трасса проходила неподалеку от дома, и когда папа проезжал в нашем районе, то остановил машину, мы с мамой подошли к дороге и попрощались с ним на целую неделю – обнялись, поцеловались и разошлись кто куда: папа завел гигантскую фуру и уехал, взяв курс на Владивосток, мама ушла на работу в библиотеку, а я отправилась в школу.

Во время уроков заметила что-то странное. Вика была какая-то не такая. Если в предыдущие дни она вела себя подчеркнуто весело и беззаботно, то сегодня стала притихшей и задумчивой, временами раздражаясь на окружающих и грубя. Потом снова успокаивалась. Потом снова раздражалась. Создавалось впечатление, будто ее тяготила какая-то серьезная проблема, и с каждой минутой Вика все сильнее и сильнее накручивалась.