Рано утром он вылетел в Лондон. Когда самолет приземлился в Хитроу, Дэнни, потянувшись всем своим длинным телом, взглянул в иллюминатор. Где-то в этом исполинском, покрытом туманом городе, раскинувшемся внизу, находится Люба.

Она внушала ему страх. Одна ночь в ее объятиях — и ожило все, что он считал мертвым и похороненным.

Что ж, один съемочный день — и она навсегда уйдет из его жизни.

Глава IX

1987.

ЛОНДОН.


Дэнни пришел на съемочную площадку, постаравшись выкинуть из головы все, что было с ним накануне. Он не испытал никаких чувств, увидав Любу в костюме и гриме лондонского панка, и коротко, по-деловому кивнул ей. Она в ответ улыбнулась.

Он объяснил им суть эпизода. Люба со своей двоюродной сестрой сидят у стойки и едят рыбу с жареной картошкой. Когда появляется Брюс Райан, Люба смотрит на него и потом, толкнув девочку локтем, громким шепотом, с характерным простонародным выговором, произносит: «До чего сексуальный, с ума сойти». — «Что такое сексуальный?» — спрашивает та. — «Подрастешь — узнаешь», — говорит Люба.

Эпизод был довольно простой, но Дэнни потратил много времени, добиваясь от Любы, чтобы она произносила свою реплику не как взрослая женщина, а как восторженная хулиганистая девчонка-подросток. Она совсем не робела, но внимательно, слишком внимательно следила за всем, что происходило вокруг.

— Это кончится когда-нибудь? — осведомился Брюс, в пятый раз появляясь в барс.

— Вот-вот, именно с таким видом ты и должен входить, — кротко заметил ему Дэнни. — Входи по-хозяйски, как будто ты тут самый главный.

— Так и есть, — ответил Брюс, и двое его прилипал-телохранителей, сидевших у самого края съемочной площадки, громко расхохотались.

Дэнни повернулся к Слиму, который за годы их знакомства из лысеющего превратился в лысого, Тридцать лет они работали вместе, начав еще на телевидении, и теперь, когда у них за плечами было девять вестернов и пять картин для подростков, читали мысли друг друга.

— Не тянет, — тихо сказал он Дэнни.

Тот вздохнул:

— Готовь все к съемке, Слим, а ей скажи, чтобы зашла в мой фургон.

Люба, усевшаяся напротив, выглядела безмятежно спокойной.

— Не нравится, — сказала она.

В ней не было даже следа обычного актерского волнения в начале съемок, да еще когда сцена не идет. Ее это вроде бы совершенно не беспокоило.

— Да не то чтобы не нравится, — сказал Дэнни, — но могло быть лучше. Подумай немного о своей роли. Представь, что рядом с тобой — маленькая девочка, понятия не имеющая о сексе.

— Почему?

— Что «почему»?

— Почему это она понятия не имеет о сексе? Я вот имела понятие.

— В десять лет? — вздернул бровь Дэнни.

— В девять, — и она деловито рассказала ему о забавах дяди Феликса.

— Здорово! — произнес Дэнни. — И долго это продолжалось?

— Больше года. Ну, не каждый день, разумеется.

Дэнни негромко присвистнул:

— В неделю раз?

— Иногда и чаще.

— Ну да?

— Мать по ночам без конца тягали на допросы в милицию. Феликс был, что называется, друг семьи и соглашался посидеть со мной.

— Еще бы он не соглашался, — Дэнни был несколько шокирован той откровенностью, с которой она рассказывала о своем сексуальном опыте.

— Для меня это было вроде новой игры — интересней, чем в куклы.

— Да уж, какие там куклы…

В ответ Люба только усмехнулась, не без лукавства.

— Меня поражает, что он никогда не предупреждал тебя: «Только смотри — никому ни слова…»

— Никогда. В этом не было необходимости.

Дэнни пристально посмотрел на нее. Она выглядела не то что юной, а просто девочкой, — но глаза, как и в первую их встречу, поразили его. В них была доброта и умудренность, появившаяся оттого, что видели они гораздо больше, чем должны были видеть. И выражение их было в точности то же, что и у Рахили.

— Знаешь, Дэнни, — прервала его мысли Люба, — я слышала о детях, слишком рано узнавших, что такое секс. Я думала, что их сначала обманули, потом запугали… Они боялись наказания и постоянно чувствовали себя виноватыми. Со мной не было ничего подобного.

— Тебя не мучило чувство вины?

— Никогда. Не из-за чего было мучиться. Но взрослые редко понимают, что дети очень чувственны по самой своей сути. Взрослые испытывают к ним сексуальную тягу и забывают, что дети могут ответить тем же.

— И что же, — спросил Дэнни, одолеваемый любопытством, но стараясь не показывать этого. — Ты… отвечала ему?

— Да… Но я сама не понимала… не сознавала, что ощущаю. Но ощущения эти были приятны.

— А пойти дальше он не решался?

— Ну, я же была совсем маленькая… Так, просто засовывал мне его между ног.

Его поражала эта манера говорить о сексе так, словно речь шла о том, что она ела на завтрак. Дэнни невольно начинал чувствовать возбуждение.

— А когда Феликс не мог сидеть со мной, меня забирала тетка. У нее был муж-турок, он научил меня целоваться…

— Что?

— И мне это тоже нравилось.

— Я думал, для тебя это был пройденный этап. Феликса разве ты не целовала?

— Целовала, но не туда, куда принято целовать.

— То есть ты научилась делать минет раньше, чем целоваться?

Она засмеялась и кивнула. Дэнни, против воли заражаясь ее весельем, удивлялся и радовался тому, как ему легко с нею: еще никто и никогда не говорил с ним об интимной стороне жизни так открыто, как она.

— Люба, Люба… Красивое имя.

— По-польски это значит «любовь».

— Ты полька?

— Я родилась там.

— А как ты сюда попала?

— Это долгая история.

В дверь трейлера постучали, и раздался голос Слима: «Босс, у нас все готово».

— Иду! — крикнул в ответ Дэнни, хотя ему хотелось слушать и слушать ее.

* * *

Дэнни прогнал сцену в баре еще раз. Ее отсняли, но по взгляду режиссера Слим понял, что при монтаже материал пойдет в корзину.

Когда Дэнни, обсудив с операторами завтрашнюю съемку, уже выходил из павильона, он заметил, что Люба ждет его у дверей.

— Спасибо, Люба. Ты хорошо поработала.

Она пропустила эту вымученную похвалу мимо ушей.

— Мы не увидимся вечером?

— Мне надо будет посмотреть, что мы там с тобой наснимали.

— Ну, если освободишься не поздно, знай, что я — дома. — Она улыбнулась, и у Дэнни возникло сильнейшее искушение не ходить в просмотровый зал. — Я еще много чего могу рассказать, — тихо добавила она.

* * *

Дэнни сидел перед большим экраном, но сосредоточиться не мог. Едва лишь он усилием воли перестал думать о Любе, как его стали одолевать мысли о Патриции. Он плохо понимал, что происходит на экране. Кое-как досмотрев, он вышел и около десяти был у себя в номере. Заказал копченой лососины, но когда ее принесли, есть не стал.

Еще со вчерашнего дня, как только вернулся из Зальцбурга, он хотел позвонить Патриции. Что-то удерживало его. Он боялся. Как, какими словами объяснить ей, что у него нет на свете существа дороже? И поверит ли она в это — ведь они столько лет провели в разлуке? Поймет ли она, что потерять ее для него равносильно смерти?

Он посмотрел на часы — в Вирджинии сейчас пять вечера. Сняв трубку, он заказал разговор со Стоунриджским колледжем. Как он ненавидел эту частную и закрытую школу, созданную для таких вот несчастных девочек с громкими фамилиями: их знаменитые родители были в разводе, а на счету в банке, ожидая их совершеннолетия, лежали огромные суммы. Эх, если бы Патриция жила с ним, ходила бы в обыкновенную школу в Беверли Хиллз!

Ему ответили, что Патриция на несколько дней уехала.

— Куда?

— Простите, сэр, подобные сведения мы не предоставляем.

— Да черт бы вас взял! Я ее отец!

На другом конце провода наступила пауза, а потом сказали:

— Она на Лонг-Айленде и вернется завтра.

Ничего себе, подумал Дэнни. Впрочем, если за тобой присылают самолет… Он заказал Лонг-Айленд.

— Дом мистера Стоунхэма, — произнес голос с британским выговором. Наверно, дворецкий.

— Попросите к телефону Патрицию.

— Кто ее спрашивает?

— Ее отец.

— Минутку, сэр.

Дэнни ждал очень долго и даже подумал, что их разъединили, когда тот же голос сказал наконец:

— Пожалуйста, позвоните через час. Она играет в теннис с мистером Стоунхэмом.

— Передайте, что ей звонит отец, из Лондона, — Дэнни едва сдерживал ярость.

— Сэр, она сейчас занята, — с расстановкой, словно втолковывая слабоумному, проговорил дворецкий. — Мистер Стоунхэм сказал, чтобы ее сейчас не беспокоили.

Дэнни бросил трубку. Через час он позвонил снова.

— Мисс Патриция обедает и подойти к телефону не может.

Дэнни медленно положил трубку на рычаг, тяжело дыша, лег на кровать. Он проиграл вчистую. Раньше надо было сражаться, раньше, а не прятать по-страусиному голову в песок.

Не в силах пошевелиться, он долго лежал так.

* * *

Массовка в костюмах и гриме сидела в павильоне, где стояли декорации дискотеки. Дэнни, стараясь не глядеть ежеминутно на часы, показывал им, как они должны вести себя при появлении Брюса Райана. Он ждал возвращения Слима, посланного за «звездой». Но вот ассистент появился на площадке.

— Он еще не разгримировывался, но все равно придется подождать, — мрачно сказал он.

— Чего ж так долго-то?

— Ты бы видел его, Дэнни: не человек, а кусок растекшегося дерьма.

— Кокаин?

— А что ж еще? Гример битый час потратил только на круги под глазами. Недавно кончил.

— Черт, хорошо бы отснять до обеда хоть кусочек.

Слим, скрестив руки на груди и покачиваясь с пятки на носок, проворчал:

— Если играть не можешь, то хоть приходи на съемку вовремя — за три-то миллиона… Ты должен накрутить ему хвост, Дэнни.

— Слим, — сдерживаясь, ответил Дэнни, — нельзя ли без добрых советов? В конце концов, это мое дело.

— Верно, босс. Я свое сделал, — и он исчез.

Дэнни плюхнулся в свое кресло. Слим — столько лет в кино, а актеров понимать так и не научился. Не понимает, что наглая бравада Брюса — это маска, за которой он прячет свой детский страх перед камерой, перед возможной несостоятельностью, перед необходимостью выкладывать сокровенное. Дэнни терпеть не мог Брюса, но понимал его. Сын каменщика из Пенсильвании, этот парень с внешностью любовника и бойца обладал и какой-то едва уловимой женственностью. Может быть, это немыслимое сочетание и определило его громовой успех? Успех успехом, но ни слава, ни деньги, ни популярность не смогли излечить Брюса от неуверенности в себе. Может быть, оттого что не доучился в школе, он чувствовал себя глупее других? Ему постоянно казалось, что над ним посмеиваются, и при всей своей ограниченности был в этом недалек от истины.

Через два часа он наконец появился в павильоне.

— Все по местам! — завопил Слим.

— Итак, Брюс, — подошел к нему Дэнни. — Ты сидишь и смотришь, как танцуют, потом идешь прямо на камеру и подаешь свою реплику.

— Не буду, — буркнул тот.

— Что «не буду»?

— Не буду я ничего подавать, — громче повторил Брюс.

Все уставились на него. Дэнни не верил своим ушам:

— Позволь узнать, почему?

— Потому что текст дурацкий!

Дэнни развернул сценарий и нашел реплику Брюса.

— «Я — мамин помощник». Ну, и чем она тебе не нравится? Это строчка из знаменитой песни «Роллинг Стоунз».

— Не слыхал.

Дэнни раздраженно отшвырнул сценарий:

— Потому, наверно, и снимаешься в картине о рок-музыке.

В толпе статистов послышались смешки.

Брюс вспыхнул и наставил на Дэнни указательный палец:

— В общем, так: либо ты меняешь текст, либо я — режиссера, — и вместе со своими прихлебателями вылетел из павильона.

Дэнни понял, что его обычная выдержка ему изменила: Брюс не терпел никаких шуток на свой счет и был болезненно самолюбив. Надо было спустить дело на тормозах. Он кивнул Слиму, растерянно почесывавшему в затылке.

— Перерыв на час!

Все бросились к выходу из павильона. Дэнни не торопился, зная, что ему предстоит малоприятная процедура.

Брюс Райан ждал его в своем трейлере.

— Послушай, Брюс, — устало заговорил Дэнни. — Если тебе не нравится реплика, значит, реплика плохая. Тебе должно быть удобно произносить текст, а мое дело — обеспечить тебе это…

— Кончай, — ответил Брюс. — Принес новый текст?