— Патриция!

— Да, — пауза.

— Это твой отец.

— О, папа, ты уже вернулся?!

— Сию минуту вошел.

— Ну, как съемки?

— С твоей помощью дело шло бы лучше.

— Папа… — ему показалось, что она собирается заплакать. — Мне ужасно, ужасно, больше всего на свете хотелось поехать с тобой…

— Знаю. И жалею, что ничего из нашей затеи не вышло.

— Понимаешь, этот Джи-Эл…

— Не надо, я все понимаю.

Послышался приглушенный звонок.

— Папа, можешь минутку подождать? Я только открою… Ах, прости, это мистер Маккрейчен приехал за мной. Джи-Эл ждет в машине. Он всегда так злится, когда я опаздываю.

— Я понимаю. Патриция… Может, мы с тобой пообедаем завтра?

— Да я бы с удовольствием, папочка, но мы же сейчас улетаем в Сан-Франциско. Но я скоро вернусь, через неделю, — добавила она торопливо.

Дэнни, стараясь не выдавать своего разочарования, сказал:

— Ладно. Тогда без помех займусь монтажем. Как насчет следующей среды?

— Когда угодно.

— Я заеду за тобой, и мы отправимся к «Эль-Падрино».

— Чудно!

— В час дня, хорошо? Я так хочу тебя видеть, Патриция!

— И я — тебя. Знаешь, мне так тебя не хватало!

Прежде чем он успел попрощаться, раздался щелчок. Отбой. Он понял, почему такая спешка — Джи-Эл нельзя заставлять ждать. «И все-таки она мне обрадовалась», — убеждал он себя, направляясь в гостиную, чтобы разобрать свой багаж.

Он перетащил вещи в спальню, бросил их на уже застеленную кровать. Стефани, полностью одетая, сидела перед туалетным столиком, крася губы своей обычной, кораллового оттенка помадой.

Эта женщина девятнадцать лет была его женой. Грудь ее до сих пор упруга, живота нет, а длинные ноги — мускулисты и стройны. Как ей удается столько пить и при этом так хорошо выглядеть?

— Отлично меня встретили в родном доме, — сказал Дэнни.

— На какую встречу ты рассчитывал, хотелось бы знать? — Она смотрела на его отражение в зеркале. — Мы с тобой не женаты больше.

— Да я вовсе не против: спи, с кем хочешь, но почему в моей постели?

Стефани обернулась:

— Ты даже не ревнуешь?

— Нет, не ревную.

— А вот скажи честно: какого дьявола ты на мне женился? Разве ты меня любил когда-нибудь? — Голос ее был еле слышен.

— Ох, Стефани… Давай обсудим это, когда будешь трезвой.

— Я и сейчас не пьяна.

Дэнни расстегнул молнию на чемодане, раздумывая над ее вопросом. Любил ли он ее когда-нибудь? Или просто использовал, чтобы укрепить возведенный им дом?

Стефани поднялась.

— Как бы мне хотелось хоть раз в жизни услышать это от тебя…

— Что услышать? — Он вскинул голову и удивился печальному выражению ее лица.

— Скажи «Я тебя люблю», даже если это неправда.

Дэнни, казалось, не интересовало ничего, кроме вещей, которые он вынимал из чемодана и раскладывал на кровати.

— Наверно, мы с тобой оба ошиблись, — пробормотал он наконец.

Стефани молчала, а он не решался взглянуть на нее.

— Я боюсь, — услышал он ее тихий голос.

— Чего ты боишься?

— Отца.

— Стефани, это глупо, ты взрослая женщина.

— Нет, и ты это прекрасно знаешь. Джи-Эл не дал мне вырасти, да и ты не помог.

— Ах, значит, это я виноват?

— Мы оба виноваты, — грустно сказала она.

Она была так тиха и печальна, что Дэнни решительно не знал, как с ней говорить. Обычно, когда они выясняли отношения, она впадала в истерику или в пьяную ярость, и тогда уж все доводы и логические аргументы оказывались бессмысленны. «Проспись сначала», — так это всегда кончалось.

— И все же я тебе благодарна, — продолжала она все тем же ровным и грустным тоном. — Если и были в моей жизни счастливые минуты, то дал мне их ты. Просто я хотела невозможного — я думала, у тебя хватит сил спасти меня от Джи-Эл. — В глазах ее появилось какое-то отстраненное выражение. — Знаешь, каким я тебя больше всего любила?

Дэнни присел на кровать.

— Когда ты проявлял слабость. — Впервые за все это время Стефани улыбнулась. — Когда ты не знал, что делать, сбивался с пути, был недоволен своей работой… Когда мечтал, как бы ты поставил фильм по этой книге… как ее?

— «Всякий человек».

— Да-да! Ты еще не отказался от этой идеи?

— Наоборот, теперь я нашел к ней подход.

— Расскажи… Я люблю тебя слушать.

— Стефани, я устал, у меня язык не ворочается.

Солнце уже наполовину скрылось за деревьями, окружавшими теннисный корт, и в комнате было темно.

Стефани присела с ним рядом.

— Дэнни, позволь, я тебе помогу.

— Чем же ты мне поможешь? — он был искренне удивлен ее словами.

— Ну, как в той песенке поется: «Давай попробуем сначала»… Я из тех, кто пропадет без опоры, отец мне все время это твердит. Но если бы я могла помочь тебе — ну хоть капельку — я бы себя уважала больше.

Дэнни поднялся, отошел к окну, за которым сгущались сумерки.

— Помоги лучше себе.

Она долго рассматривала его, склонив голову набок.

— Ладно. Постараюсь, — и, забрав свой свитер и сумочку, вышла из комнаты.

Дэнни слышал, как постукивают ее каблуки по дубовому полу. Вот она остановилась. Раздался скрип — она заводила часы в гостиной.

— Спасибо, что дал выговориться! — крикнула она уже снизу, из-за дверей.

Звук захлопнувшейся двери гулко отозвался во всем теле: дверь закрылась за его жизнью со Стефани. Вот и этот пласт отвалился. Много ли еще осталось открытых дверей?

«Феррари», мягко рыча, отъехал от дома. Шум мотора вскоре смолк, и стало тихо. Очень тихо.

А за окном сияющий закат из последних сил сопротивлялся подступающей тьме. Вершина холма по ту сторону теннисного корта четко выделялась на фоне оранжевого неба. На листьях, чуть шевелившихся под легким ветерком, лежал отсвет последних лучей.

Дэнни с необыкновенной остротой почувствовал свое одиночество. Завтра утром принесут «Голливуд репортер» и «Вэрайети». Прежде всего он проглядит страницу траурных объявлений, узнает, кто умер из людей, которые моложе его. Когда умирали старики, он всегда думал, что у него в запасе есть еще время, чтобы сделать что-нибудь настоящее. Ему всего пятьдесят пять. Он еще полон сил. Он снова обретет форму, сядет на диету, будет играть в теннис. Черт, теннис… Боб… Надо искать нового тренера.

Он подошел к туалетному столику, за которым совсем недавно сидела Стефани, зажег свет по бокам зеркала. Морщины на лбу стали глубже, прибавилось седины на висках. Он внимательно разглядывал «гусиные лапки» у глаз.

С Любой он не чувствовал себя старым, словно ее юная сила проникала в него. С ней он опять обретет молодость.

«Бим-бом! Бим-бом!» — раздались гулкие сдвоенные удары, от которых его одиночество стало совсем невыносимым. Дэнни больше не мог выдержать и набрал номер своего единственного друга.

* * *

Милт Шульц примчался довольно быстро. Он ворвался в дом, подняв руки вверх, словно сдавался в плен:

— Я сделал это! Я добился! Я устроил-таки тебе встречу с Артом Ганном. Во вторник, в два часа он тебя ждет. И больше, ради Бога, я тебя умоляю — ни слова о «Человеке»!

— Спасибо! — Дэнни стиснул его в объятиях.

— Совершенно не за что, я — твой агент, это моя работа, — Милт открыл холодильник: там не было ничего, кроме банки консервированных бобов.

— Спасибо, что приехал.

— Милый Дэнни, — сказал Милт, орудуя консервным ножом. — Это я тебя должен благодарить. Ты меня спас от голодной смерти в Судный День — пусть Сара постится!

— Он залез в банку вилкой. — Мы уже собрались в синагогу, когда ты позвонил. И я сказал ей, что у тебя ко мне очень спешное дело. Грандиозно! — воскликнул он с уже набитым ртом. — Я умирал с голоду! Одно плохо — жрать нечего! Беда с этими белыми англосаксами: никогда еды дома не держите!

— Извини. Я же только что прилетел.

— Ничего-ничего! Это было великолепно! Жаль только, что я ненавижу бобы!

Дэнни невольно засмеялся.

— Ну вот, ты и смеешься — уже хорошо, а то по телефону голос был, как у покойника. Стряслось что-нибудь?

— И да, и нет.

— Понятно. Совершенно исчерпывающая информация.

Они прошли в гостиную. Дэнни прислонился к камину, Милт разлегся на диване. «Он всегда прибегает по первому зову, — думал Дэнни, — и никогда не спрашивает, зачем он мне понадобился. Это единственный человек в Голливуде, на которого я могу рассчитывать. Забавно, что мой лучший, мой единственный друг оказался евреем».

— Как у нас по линии дам? — спросил он, зная, что это — любимая тема Милта. — Как зовут нынешнюю нашу избранницу? Иветта? — Упомнить все привязанности переменчивого агента было невозможно.

— Ах, брось…

— Что такое? Вы поссорились?

— Мы расстались.

— Почему?

Милт поправил очки, выбрал несколько фасолин, застрявших в бороде:

— Она сделалась порнозвездой.

— Да ну? Зачем же это она? Ты же просунул некоторые части ее тела в несколько недурных фильмов.

— Именно что «некоторые части», а ей нужно сразу стать звездой. И ждать она не могла. Вот и снялась в порнухе.

— Ты уверен?

— Да я своими глазами видел этот ролик. Называется «Вокруг света за пятнадцать минут». Она там вытворяет такое… Меня она подобными штуками не удостаивала.

Дэнни с трудом сдерживал смех.

— Ну и черт с ней, Милт! Забудь ее! В конце концов, сколько-то приятных ощущений ты от нее получил.

Милт устремил задумчивый взгляд в пространство.

— Да, — сказал он после мечтательной паузы. — Получил. Ладно, забуду. Слыхал анекдот? «Городок был такой маленький, что единственная проститутка оставалась девственницей», — и он захохотал.

— Бедный Милт. — Покачал головой Дэнни. — Как долго затягиваются его сердечные раны — не меньше получаса.

— Дэнни, я встретил потрясающую девочку!..

— Так. Сцена шестая, дубль триста сорок пять.

— Не смейся, это — серьезно, тут все по-другому.

— Я весь внимание.

Милт вздохнул:

— Это величайшее событие в моей жизни, это — этап! Она в Тасконе, на натурных съемках. Зовут Мэрилин. А что Саре соврать насчет моей поездки в Таскон, не знаю, — он с надеждой посмотрел на Дэнни.

— Скажу тебе, Милт, прямо и честно: в ближайшие сто лет у меня не будет поводов лететь в Таскон. Не надейся.

— Да повод-то мы найдем!..

— Не сомневаюсь.

— Дэнни, таких птичек у меня еще не было, клянусь. Красавица, из богатой семьи — отец глава брокерской фирмы…

— …и в число клиентов входит Джи-Эл, — как бы про себя проговорил Дэнни.

— Что?

— Не обращай внимания. Это я так.

— Она запала на меня, клянусь, она на меня, а не я на нее! Я-то как раз пытался избегать ее… Но у нее не шла роль, и она попросила помочь… вечером.

— И ты, разумеется, помог?

— Нечего издеваться. Это была настоящая страсть, понял? Я сам не мог поверить, что меня, еврейского парня из Бронкса, полюбила такая женщина. А ей надоела светская жизнь и все эти университетские мальчики из хороших семей.

— У нее дом на Лонг-Айленде?

— Нет, — ответил Милт, несколько озадаченный таким неожиданным вопросом. — Ей нужен был такой, как я — честный, талантливый и стоящий на земле обеими ногами. Только я мог спасти ее!

Дэнни из-под полуопущенных век быстро взглянул на друга. Милт был непривычно серьезен.

— Я ей сразу сказал, что стар для нее, а она и слушать не захотела. Она такая прелесть — ну, вылитая Дина Меррил в юности. Ну что было делать? Закрутилось… Дэнни, когда я ложусь с ней в постель, я чувствую себя почти гоем.

— Это ужасно.

— И она жутко ревнивая, — с гордостью сообщил Милт. — Чуть не убила меня однажды, когда Саре вздумалось позвонить. Хочет, чтоб я принадлежал ей безраздельно. — Он вздохнул. — Как я тебе завидую! Ты в разводе, ты свободен, а Сара вцепилась в меня когтями, как все равно альбатрос какой-то…

Дэнни надул щеки и шумно выдохнул:

— Не завидуй, Милт. У каждого — свой альбатрос.

— У тебя что — неприятности?

— Именно.

— Какого же черта ты заставил меня распространяться о моих победах?

Дэнни ничего не ответил.

— Ну, рассказывай, рассказывай, поделись со старым Милти!

— Неприятности носят имя «Люба».

— Это та девочка из Лондона, о которой ты мне говорил как-то?

— Да.

— Я-то думал, Дэнни, ты с нею порвал.

— Я попытался порвать. Язык не поворачивается сказать тебе, что я предпринял, чтобы порвать с нею. Все оказалось впустую. Забыть ее не могу… И, кажется, я ее люблю.