Кирк Дуглас - Танец с дьяволом

Полотенце упало с ее плеч. Она подошла к Дэнни вплотную и закинула руки ему за шею. Дэнни прижал ее к себе, стал гладить ее плечи, грудь, бедра, потом вместе с нею опустился на ковер. Она была готова принять его, и он испытывал острое, всепоглощающее желание. И тут в голове прозвучали слова песенки, и тяга к ее телу исчезла.

Дэнни высвободился и лег рядом с нею.

— Что с тобой?

— Извини, я оказался не в форме…

Она зажала ему рот:

— Ш-ш, ни слова.

— Сам не понимаю, что со мной…

— Это с каждым может случиться.

— Да, острый приступ полового бессилия.

Лили повернулась на бок, чтобы видеть его лицо.

— У женщин тоже такое бывает, но мужчины об этом даже не догадываются, — мы умеем притворяться.

— Да уж, — сказал он. — У нас проще: стоит или не стоит. Тут уж не притворишься.

— Дэнни, у тебя сейчас такое трудное время, такое множество проблем, ты снимаешь замечательный, сложнейший фильм.

— Ты прекрасно умеешь утешать.

— Позволь мне что-нибудь приготовить — это я делаю еще лучше.

Он покачал головой:

— Не знаешь, почему все женщины всегда старались меня накормить? Неужели у меня такой истощенный вид?

— Нисколько не истощенный. Просто я подумала — вкусная еда могла бы тебя переключить… А я бы осталась у тебя на ночь, и мы лежали бы рядом, гладили бы друг друга — без всякого секса… А?

— Спасибо тебе, Лили, за все спасибо. Но лучше мне побыть одному.

Когда она уехала, он набросил халат и снова спустился в патио.

Странная история. Лили настоящая женщина — красивая, излучающая радость и жизнелюбие, и вместе с тем очень тактичная. Он вспомнил, как она стояла на бортике: безупречно очерченная грудь, блестящие каштановые волосы… Он хотел ее. Что же случилось?

Это проклятая песенка напомнила ему про Любу. Он разозлился. «Выкину к черту этот диск! — подумал он и тотчас опомнился. — Не хватит ли глупостей?!» — и с кривой улыбкой покачал головой. Что бы ни случилось, во всем виновата Люба.

1988.

НЬЮ-ЙОРК.

Лопасти винта завертелись сначала медленно, а потом все стремительней, пока не превратились в невидимый круг. С такой же быстротой неслись и мысли в голове Дэнни. Он не взял с собой в Нью-Йорк Лили — не смог. С той памятной ему неудачи он неизменно чувствовал себя с нею неловко, хотя она оставалась прежней — бойкой, все схватывающей на лету Лили, желавшей быть ему полезной в чем только возможно. Он оставил ее в Лос-Анджелесе готовить отснятый материал к монтажу.

Вертолет пролетел над башнями Центра мировой торговли. Дэнни смотрел на проплывающую в окне панораму Нью-Йорка и думал, что картина явно удалась, и теперь осталось пригнать все ее части воедино. Несмотря ни на что, он чувствовал удовлетворение. Может быть, такие чувства испытывал его отец, завершая работу над распятием.

Вертолет миновал безлюдную в воскресенье Уолл-стрит. Здесь будет происходить финальная сцена — предсмертный бред героя: камера с зависшего неподвижно вертолета снимала молодого человека, стоящего на углу. Дэнни видел, как Слим дает последние указания перед съемкой.

Гример нанес на лоб актера крупные капли «пота», парикмахер растрепал ему волосы. «Посторонние — с площадки!» — гаркнул в мегафон Слим, и вокруг актера, играющего главную роль, сразу образовалась пустота. Одинокий, страдающий человек закинул голову, вглядываясь в небеса.

— Камера? — в переговорное устройство спросил Дэнни.

Оператор соединил колечком большой и указательный пальцы.

— Мотор!

Вертолет круто пошел вниз, камера фиксировала мечущуюся фигуру Человека, отчаянно взывающего о помощи, и в ответ — закрывающиеся одно за другим окна многоэтажного дома. Затем оператор снял обнаженную девушку на крыше дома: замаскированный ветродуй взметнул ее длинные белокурые волосы. Она посмотрела вниз и позвала: «Человек! Человек!»

Вертолет заложил крутой вираж, позволяя оператору дать общий план — садящееся над крышами солнце — и крупно показать другую девушку с пламенеющими под закатными лучами рыжими волосами. Указывая вниз, она тоже кричала: «Челове-е-ек!»

И снова — общий план скорчившейся между каменными громадами маленькой фигурки. Человек мертв.

— Стоп! Снято! — крикнул Дэнни.

— Снято! — ликующе подтвердил оператор.

Вертолет полетел к месту своей стоянки. Короткий весенний день уже померк — они уложились вовремя. Дэнни откинулся на спинку сиденья, взглянул на исполинскую статую Свободы — символ надежды для многих миллионов беженцев и изгоев вроде Любы. Люба… Она никогда не видела статую Свободы, но она бы ей понравилась. Дэнни представил себе, как она стоит у подножия и смотрит в каменное лицо — одна сильная женщина глядит на другую. Рука статуи, поднятая к небу, казалось, приветствует его, а потом вспыхнул зажатый в ней факел. Добрый знак.

ЛОНДОН.

Магда возилась на кухне, готовя фарш для голубцов. Этим блюдом она когда-то потчевала Дэнни в Португалии… Как счастлива была тогда Люба, и Дэнни был так нежен и внимателен с ней… Впрочем, Магда с самого начала была уверена, что добром этот роман не кончится.

Пуделек крутился у нее под ногами. Она сунула ему комочек фарша.

— Ты тоже любишь голубцы, а?

Магда помнила, как сияли глаза Любы, когда она смотрела на Дэнни. Бедняжка. А теперь она сутками сидит взаперти и пишет, пишет, пишет свои картинки. Хорошо хоть сегодня удалось чуть ли не силой отправить ее за покупками. Не так давно Люба пыталась спровадить мать из дому, а вот теперь они поменялись ролями.

«С деньгами у них хорошо, — грустно размышляла Магда, — но даже это никак не радует Любу». Да, благодаря сбережениям полковника Джонсона они стали богаты. Прощай, распродажи, не надо больше выгадывать каждый пенс и ждать звонков из «эскорт-сервис». Отчего же Люба так печальна?

Закрыв кастрюлю с голубцами крышкой, она пошла в гостиную, всю заставленную и заваленную подрамниками, кистями, тюбиками с краской. Магда поглядела на неоконченный холст, натянутый на настоящий мольберт, который она сама ей купила, но Люба, кажется, и не заметила перемены… Что же ей сделать, чтобы дочь была счастлива?

Как долго она никому не показывала свои работы! И как обрадовалась, когда одну картину приобрела Маккивер, а другую — водопроводчик…

Магда поднялась, пошла в кладовую, куда Люба складывала холсты, наудачу выбрала один — очертания двух фигур на фоне моря. Ей-то эта картина очень нравилась, но как узнать, вправду ли у Любы есть талант?

Как узнать? Есть только один способ. Магда вернулась на кухню, выключила газ, вымыла руки. Потом скатала холст в трубку, завернула в клеенку и, накинув пальто, вышла из дому.

Держа скатанный холст за пазухой, она довольно долго расхаживала по Маунт-стрит — не хватало мужества зайти в одну из фешенебельных галерей. В витрине «Джеффри» она увидела несколько замечательных картин. Не сошла ли она с ума? Она, конечно, любит дочь и желает ей всяческой удачи, но разве она может судить о ее способностях?

Она рассматривала выставленную картину, а на нее сквозь толстое стекло давно уже поглядывала долговязая и сухопарая леди — владелица галереи. Магда собралась с духом и вошла.

Леди сейчас же приблизилась к ней, словно намереваясь загородить дорогу:

— Чем могу быть полезной?

Магда раскатала холст и положила его на пол.

— Это рисует моя дочь. Вам нравится?

Казалось, нос хозяйки еле заметно сморщился. Она скользнула по холсту мимолетным небрежным взглядом:

— Сожалею, мэм, но мы выставляем только работы известных мастеров.

— Извиняюсь, — пробормотала Магда и снова стала скатывать холст в трубку.

— Одну минуту, — раздался у нее за спиной голос, принадлежавший высокому мужчине — темный костюм, шелковый галстук, зонтик в руке. Он не сводил глаз с картины. — Мне нравится эта вещь… Мне очень она нравится.

— Вы правы, лорд Макфэдден, — быстро проговорила хозяйка. — Это действительно очень интересная работа.

Высокий мужчина перевел взгляд с полотна на Магду:

— Кто автор?

БЕВЕРЛИ ХИЛЛЗ.

Домой Дэнни добрался уже заполночь. Каждая клеточка его тела молила об отдыхе. Он славно поработал и этот отдых заслужил.

Съемки в Нью-Йорке были окончены, и ему не терпелось приступить к монтажу. Никогда еще постель не казалась ему такой желанной: последнее, что он слышал перед тем, как погрузиться в глубокий, как обморок, сон, было шуршание свежих, крахмальных простыней.

Потом сквозь густую пелену стал проникать какой-то посторонний звук — кто-то стучал в дверь, — но Дэнни только плотнее завернулся в одеяло. Однако стук повторился. На часах было четверть второго. Дэнни вылез из кровати и босиком, в пижаме, пошел открывать.

Он распахнул дверь и тотчас горько пожалел об этом. На пороге стоял тот самый — плотный, в клетчатом костюме.

— Вас желает видеть мистер Стоунхэм, — сказал он бесстрастно.

Дэнни покрутил головой, не веря своим ушам.

— Самолет готов, — продолжал посланец.

— Вы в своем уме?

— Мистер Стоунхэм настоятельно просит вас прилететь.

— Я столь же настоятельно посылаю мистера Стоунхэма к чертовой матери.

— Дело весьма срочное. Через двенадцать-тринадцать часов вас доставят назад в Лос-Анджелес.

Дэнни сделал попытку закрыть дверь, но широкая мясистая рука без усилия отжала ее обратно.

— Это касается Патриции.

— Что с ней? Где она?

— Мистер Стоунхэм вам все объяснит лично. Могу только сказать, что ваша дочь жива и здорова. Он должен поговорить с вами.

Быстро одевшись, Дэнни прошел за клетчатым к поджидавшему их лимузину.

На предназначенной для частных самолетов взлетной полосе стоял, готовясь вырулить, «Боинг 747» с выведенными по борту золотыми буквами «ПАТРИЦИЯ», и Дэнни почему-то возмутило, что имя его дочери украшает исполинское брюхо лайнера. Один из стюардов (их было не меньше четырех, не считая других членов экипажа) быстро провел его через несколько салонов, поднимаясь по ступенькам все выше, через полностью оборудованный кабинет с компьютерами, телефонами и факсами, через библиотеку, целиком, казалось, вывезенную из замка эпохи Тюдоров, через столовую и гостиную с цветами, свежими фруктами, хрустальными графинами, а потом открыл перед Дэнни дверь в роскошно обставленную спальню, где на широкой кровати лежала заботливо приготовленная шелковая пижама.

— Быть может, перед сном вам угодно будет отужинать? Повар может приготовить омлет, стейк, — все, что пожелаете.

Дэнни молча покачал головой.

Стюард начал объяснять ему назначение разноцветных кнопок на спинке кровати, но Дэнни, не дослушав, выслал его и, как был одетый, рухнул на кровать. Голова гудела от утомления, и не давала покоя мысль: «Какую новую пакость припас ему Джи-Эл?»

Он не мог поверить, что на самолете Стоунхэма, лежа на его кровати, летит к нему на Лонг-Айленд. Все произошло так стремительно, что он не успел ни о чем задуматься. Да он и не хотел думать — он хотел увидеть Патрицию.

Он принялся нажимать кнопки, чтобы погасить свет, но вместо этого высветился во всю стену телеэкран, на котором появилась карта Соединенных Штатов — маленький красный самолетик, двигаясь по ней, отмечал маршрут. Дэнни закрыл глаза, попытался уснуть, но мысли отгоняли сон. Самолетик был уже возле Невады. В нижней части экрана вспыхивали и гасли цифры — скорость 640 миль/час, высота — 47 000 футов, время полета — 4 часа 5 минут, температура за бортом — 42 градуса. Он снова закрыл глаза и, должно быть, все-таки уснул, потому что, когда в следующий раз глянул на экран, самолетик пульсировал уже за Небраской, а «время в пути» составляло 2 часа 10 минут.

В аэропорту Кеннеди, залитом ярким утренним солнцем, прямо к трапу был подан лимузин, рванувший с места, как только за Дэнни закрылась дверца. Он устало откинул голову на подголовник: неужели всего шесть часов назад он мирно спал у себя дома, в Беверли Хиллз? Манера мистера Стоунхэма вести дела поражает воображение.

Автомобиль остановился, водитель открыл перед ним дверцу, и Дэнни увидел, что его привезли не на Лонг-Айленд, а на Манхэттен. Он стоял на углу Парк-авеню и 77-й улицы, у входа в госпиталь «Ленокс Хилл». Неужели что-нибудь с Патрицией? Но клетчатый сказал, что она жива-здорова… Человек в белом, не произнося ни единого слова, повел его за собой и поднял на лифте в реанимационный блок.