Эстель Маскейм - Темная сторона Кая

– А… И что же так рано? Я думал, что останешься на ночь у Чайны. Как обычно.

Вот как? Значит, он все-таки заметил, что большинство уик-эндов я провожу в доме у подруги. А я всегда думала, что ему безразлично, где я бываю. Может быть, он не проявлял беспокойства на этот счет и не тревожился за меня, поскольку знал, что я у Тейтов, где ничего плохого со мной не случится.

– Передумала. – Я смущенно улыбаюсь, потому что никогда еще не уходила с вечеринки так рано. – Мы шли пешком.

– В такую погоду? – ужасается папа, представляя, наверно, как его дочь возвращалась домой в кедах и легкой куртке. – Горячий шоколад, немедленно! – Он поворачивается и вместе со сковородкой исчезает в кухне.

– Это что за чертовщина? – обращаюсь я неведомо к кому. Что на него нашло? Я совершенно не узнаю своего отца. В нашем доме чужой.

– Что-то не так? – спрашивает Кай. Аккуратно сняв кроссовки, он оставляет их у двери и подходит ко мне.

– Мой отец… Да ладно, не важно. – Я качаю головой. Кай все равно не поймет, чем меня так поразило предложение папы приготовить нам горячий шоколад. Это же так нормально… и так необычно в нашем доме.

Я приношу из гостиной два одеяла и заворачиваюсь в одно сама, а другое отдаю Каю. Похожие на два огромных маршмэллоу, мы бредем в кухню.

– А вот взбитых сливок не нашлось, извините. – Папа ставит на обеденный стол две чашки с горячим шоколадом. Стекла его очков немного запотели, и он протирает их краем футболки. – К сожалению, я позавчера был немного рассеян. Ванесса, ты не познакомишь меня с твоим другом? – Он надевает очки и смотрит на Кая.

– Да, конечно. – Я сажусь на кухонную табуретку, придвигаю чашку и обнимаю ее пальцами, надеясь побыстрее вернуть им чувствительность. – Это Кай Вашингтон. Мы… партнеры. – Мы с Каем переглядываемся, и он пытается скрыть ухмылку.

– У вас школьное задание? – заканчивает за меня папа, преподнося мне очередной сюрприз. Получается, он и в самом деле слышал, что я сказала позавчера. А может быть, не только позавчера?

– Да, – подтверждает Кай. – Рад познакомиться с вами, сэр.

– Ох, пожалуйста… – Отец поднимает руку. – Зови меня просто Джеймс. И дайте знать, если что-то понадобится. – Он забирает чашку горячего шоколада, выходит из кухни в гостиную, устраивается в своем любимом кресле и достает ноутбук. Наверно, собирается продолжить изыскания по Ирландии.

Кай садится за стол напротив меня и тянется за чашкой. Мы кутаемся в одеяла, накрываем плечи и несколько минут молчим, наслаждаясь теплом дома и горячим шоколадом, изгоняющим ледяной холод из наших костей.

Пьем не спеша, улыбаемся друг другу поверх чашек и не спешим нарушать тишину.

– Ну вот, почувствовал пальцы на ногах, – говорит наконец Кай и, отодвинув пустую чашку, плотнее запахивает одеяло. Какая трогательная картина: парень с выбритой на брови полоской, синяком под глазом и распухшими костяшками пальцев кутается в любимое одеяло Кеннеди, белое и пушистое.

Я тихонько хихикаю.

– А у меня лицо оживает. – Поднимаю руку, трогаю лицо и глаза – не свисают ли с ресниц сосульки. Никогда бы не подумала, что однажды субботним вечером буду сидеть на кухне, пить горячий шоколад – приготовленный не кем-нибудь, а папой – с Каем Вашингтоном, загадочным незнакомцем, которого я облила водкой с содовой.

Я встаю, собираю пустые чашки, ставлю в раковину и оставляю там, потому что мыть их сейчас совершенно нет сил. Подхожу к Каю сзади, обнимаю за плечи и почти полностью накрываю одеялом. Мой подбородок идеально вписывается в изгиб его шеи.

– Извини, что сердилась на тебя, – шепчу я и вдыхаю густой мускусный запах его одеколона. Не надо было мне так срываться. Кай прав – я злилась понапрасну, убеждала себя в том, в чем он никак не был виноват.

– А ты извини меня – я вел себя как последний идиот. – Он берет мои руки в свои, и мы замираем на несколько секунд в такой позе. Я закрываю глаза. Может быть, именно этого мне и не хватало? Вот таких особенных моментов, которые случаются, когда их меньше всего ждешь. Не такие ли моменты помогают пережить неизбежную боль, когда все заканчивается?

– Пойдем наверх. – Я с неохотой убираю руки с его плеч, выпрямляюсь, и Кай тоже встает.

Мы направляемся к лестнице, два бредущих по дому гигантских маршмэллоу, но еще до того, как шагнуть на нижнюю ступеньку, я ловлю папин взгляд. Сидя в кресле, он многозначительно стучит пальцем по стеклу, качает головой и закрывает ноутбук.

– Уже поздно, Ванесса, – говорит он, не повышая голоса, но с едва заметной ноткой требовательности. – Думаю, твоему другу пора домой.

– Да, да, конечно, – торопливо лепечет Кай. Обычно вежливый и спокойный, он жутко теряется и явно чувствует себя не в своей тарелке, когда дело доходит до общения с моим отцом.

Как странно. Несколько дней назад Кай уже был в моей комнате, и тогда папа не только не возражал против его присутствия, но даже глазом не моргнул, а теперь вдруг просит его уйти? Что вообще происходит? С одной стороны, я не хочу, чтобы Кай уходил, а с другой, мне нравится, что папа не просто сидит молча и ему не все равно, что парень поднимается в мою комнату. Разве не этого я ждала последние годы? Разве не хотела, чтобы у меня был настоящий родитель, напоминающий, что нужно надеть куртку, предлагающий горячий шоколад, чтобы согреться, и без лишних нежностей выставляющий за дверь парня, задержавшегося допоздна в гостях?

Это даже слишком хорошо. Папа действительно принял в расчет мои чувства, и пусть не все получается гладко и непринужденно, я определенно ценю предпринятые им в последние двадцать четыре часа усилия. Может быть, проблема и впрямь была не в том, что он забыл о нас, а в том, что он посчитал правильным не давить на нас с Кеннеди, а дать нам больше свободы.

– Ничего, если я задержусь еще минут на пять? – спрашивает Кай. – Пока мама за мной приедет?

Я смеюсь. Как будто папа скажет сейчас «нет» и выгонит гостя на холод. Папа и сам усмехается, говорит, что, конечно, никаких проблем, и снова открывает ноутбук и возвращается к своим изысканиям.

Мы с Каем сидим на нижней ступеньке. Он отправляет матери сообщение с моим адресом, и она тут же отвечает, что уже едет. Велосипед в такую погоду бесполезен – снег слишком глубокий, – а пешая прогулка может быть опасной для жизненно важных органов.

– Так что, я увижу тебя сегодня? – спрашивает он, откладывая в сторону телефон. Глаза у него веселые, и я вижу в них надежду, как тогда на вечеринке, когда он словно ждал, что я запаникую и откажу.

Но сейчас моя сияющая улыбка не дает оснований для каких-либо сомнений.

– Несси с удовольствием встретится с вами завтра, Капитан Вашингтон.

На следующее утро просыпаюсь оттого, что кто-то осторожно трясет меня за плечо. Открываю глаза – папа. Видеть его так рано в воскресенье настолько непривычно, что в первый момент я пугаюсь и несколько секунд, пока в голове не прояснеет, смотрю на него в ужасе. Потом приподнимаюсь на локтях и протираю глаза. Что случилось? Папа никогда не изменяет привычкам…

– Ты нужна мне внизу, – говорит он серьезно, без тени улыбки. Ни озабоченность в его глазах, ни хмурое выражение на лице мне не нравятся. К тому же он впервые за несколько месяцев побрился, и я едва узнаю его без закрывающей подбородок клочковатой бороды.

Я сажусь.

– В чем дело?

– Нам нужно поговорить. – Он поворачивается и уходит, не дожидаясь ответа и, вероятно, полагая, что я последую за ним. Неопределенность только усиливает беспокойство.

Сбрасываю одеяло и выбираюсь из постели. На мне только спортивные шорты и майка, так что я достаю из шкафчика худи и быстренько надеваю, чтобы не замерзнуть. Телефон показывает 9.16. Для серьезного разговора с отцом определенно слишком рано. Я заглядываю в комнату Кеннеди – разумеется, сестра еще спит, посапывая в такт с Тео, который открывает один глаз и смотрит на меня. Значит, семейное обсуждение не предполагается. Папа хочет поговорить только со мной.

Я торопливо сбегаю по лестнице и отправляюсь на его поиски. Как обычно, он на кухне и уже разливает в две чашки растворимый кофе. Был бы повнимательнее, знал бы, что кофе я вообще не пью.

– Садись, – говорит через плечо папа, услышав мои шаги. Потом поворачивается и запускает чашку через стол. Я выставляю руку и ловлю ее.

– Ты можешь сказать, что происходит? – спрашиваю я, опускаясь на край обеденного стула. Всего лишь вчера вечером я сидела за этим же столом с Каем и пила горячий шоколад. А теперь я здесь с отцом и пью растворимый кофе.

Папа кладет руку на спинку стула, но не садится, а смотрит, прищурившись, на меня.

– Харрисон Бойд.

Я с усилием сглатываю.

– Что?

– Кеннеди назвала мне имя парня, который поместил в Сети это… – Он глубоко вздыхает, сжимает переносицу большим и указательным пальцами и глухо произносит: – Это видео. – На меня он не смотрит. – Так это был Харрисон Бойд?

Ну вот, теперь даже на собственную сестру нельзя положиться. Хранительница секретов. Я убью ее уже за одно это предательство, но позже. А пока сую руки в карман худи, чтобы не ломать пальцы у него на глазах. Говорить с ним на эту тему я не хочу – достаточно и того, что он посмотрел запись.

– Да. Но теперь это уже не важно. Видео в Сети.

Отец наконец садится.

– Важно. Мы выдвинем против него обвинение.

Нет, не такого разговора я ожидала в воскресное утро. Представить не могу, как у него завелась эта идея. Пытаюсь переварить новую информацию, смотрю растерянно на папу и не знаю, что сказать.

– То, что сделал этот парень, является уголовным преступлением, – продолжает он, поднося к губам чашку с кофе и глядя на меня поверх ее края. Похоже, его гнев направлен не на меня, а на Харрисона Бойда. Сегодня в папе проснулся и заговорил бывший полицейский. – Он распространяет запрещенный контент с участием несовершеннолетней, причем без твоего согласия. Мальчишка предстанет перед судом. За Ричардом Бойдом здесь закрепилась определенная репутация, и я не удивлен, что его сын недалеко ушел от папаши.

Перед глазами у меня картина: мы с Харрисоном стоим в зале судебного заседания, и, пока я сражаюсь за справедливость, обвинение понемногу поворачивается в мою сторону – вандализм, кража собственности, незаконное вторжение, харассмент… И это не считая распространения запрещенных изображений. Харрисон поступил нехорошо, но и я тоже.

– Пап… – Слова как будто застревают в горле. – Мы не будем обращаться в суд.

– Почему? Ты боишься, что Харрисон предпримет какие-то действия?

– Нет… Дело в другом… – Мне так стыдно, что я расправляю капюшон и натягиваю его на голову. – Они могут выдвинуть обвинения против меня.

Папа растерян и смотрит на меня задумчиво и молча, пытаясь вникнуть в смысл моего заявления и, вероятно, спрашивая себя, какие такие обвинения могут выдвинуть против меня Бойды.

– О чем ты говоришь, Ванесса?

Отмалчиваться уже нельзя. Мне нужно признаться во всех своих проделках, пока папа не потащил Бойдов в суд. Я делаю глубокий вдох, выдерживаю паузу и медленно выдыхаю. Потом отбрасываю на спину капюшон, кладу локти на стол и опускаю голову.

– В понедельник, когда то видео ушло в Сеть, я так разозлилась… В общем, я начала мстить.

– Мстить? Как именно?

– Порезала колеса на его пикапе. Украла и вскрыла телефон. Пригласила от его имени незнакомых девушек познакомиться с ним у Боба Ивенса. И… я проникла в его дом. – Признание дается с таким трудом, что я не могу заставить себя упомянуть о приклеенной к шкафчику фотографии Харрисона, потому что это было слишком низко даже для меня.

Папа смотрит на меня большими глазами. Если раньше он, возможно, подозревал, что не знает свою дочь, то теперь получил полное тому подтверждение.

– Господи, Ванесса… О чем ты только думала?

– Пожалуйста, не пытайся в чем-то его обвинять, потому что тогда меня ждут серьезные неприятности.

И не только меня, но и Кая тоже. Но его имя я не называю. Не хочу тащить его за собой. Если колесо закрутится, я всю вину возьму на себя.

Прижав ко рту кулак, папа напряженно смотрит на холодильник. Я молчу, полагая, что уже сказала предостаточно.

– Вы с Харрисоном уладили это дело? Или война продолжается?

– Продолжается, – говорю я.

– Тогда одевайся.

Воскресенье, десять часов утра. Мы с папой паркуемся возле дома Бойдов. Папа надел выглаженные брюки и красивую рубашку, побрызгался одеколоном и впервые за долгое время воспользовался гелем, чтобы укротить свои непослушные пряди. Он даже выглядит… моложе. Как будто действительно вернулся в мир живых. Да, одежда висит на нем немного мешковато, но все же он куда больше напоминает того мужчину, каким был до смерти мамы. Он старается, предпринимает усилия, чего не делал последние два года.

Я тоже выгляжу сегодня не совсем привычно. На мне наряд, в котором я ходила в церковь, когда отец пытался водить меня и Кеннеди на еженедельную службу в надежде примирить нас с Богом после пережитого. Все закончилось через месяц, и с тех пор черная юбка-карандаш и серая блузка лежали до сегодняшнего дня в углу шкафа. Чтобы нас приняли всерьез, нужно и выглядеть прилично, так считает папа. Чем серьезнее будет наш вид, тем вероятнее убоятся нас Бойды. Таков расчет.