— Так исходя из внутренних предпосылок. Я ищу успокоительное, а ты — возбудительное. Потому-то Зина и будет самой спокойной и доброжелательной старуш…


— Но я-то уже нашла! И мой Сеня не будет нас метлой гонять!

— Ну, так ведь даже и лучше! Тогда я и с ним подружусь. Не люблю дружить с теми, кто меня метлой гоняет и мою Зину из-под внуков откапывает…

И таких разговоров накопилось уже предостаточно, пока они оба не успокоили друг друга окончательно.

— Когда?

— Послезавтра. Встречай меня, подруга дряхлая моя, с оркестрами!

* * *

На момент возвращения Артёма в отчий дом Настя опоздала. Задержалась в поликлинике. Врачи уже замучили с анализами, которые толком ни о чем не говорили. Но Настя лелеяла мысль о возможной беременности, которая так и не наступала. Если получится, то и Вероника уже не будет страдать от отсутствия Насти. Но она обязательно станет приходить к ней в гости вместе с малышом. Ко всем ним, потому что чужими они ей уже не станут.

Когда она вошла в дом, Артём сидел один в гостиной, будто специально ждал. Она плюнула на все и бросилась ему на шею. К черту двусмысленности! Да и неважно, как он сам к этому относится. Сложности появляются только там, где ты сам их видишь! Говорил же — давай проверим, что произойдет. А произошел только радостный визг и объятия в ответ. Наверное, они миновали напряженный период. Или отказались от напряжения, поняв, что иначе друг друга совсем потеряют.

— Ну и как прошло возвращение в школу после годового перерыва?

— Я уже и отвыкла работать сразу со столькими детьми! Ух, какие они, оказывается… бешеные!

— Давай я отвезу тебя сегодня? Чтобы Сеню туда-сюда не гонять?

— Я бы обиделась, если бы ты не предложил!

— Не наглей! Это только разочек!

— Ничего! И за этот разочек твоя машина моими духами пропахнет!

— Ж-ж-жуть. Когда там у тебя день рождения? Я тебе другие подарю.

— Зачем же ждать? Сегодня заедем в магазин и подаришь! На прошлый день рождения!

— Уже обнаглела…

Они так старательно разыгрывали отсутствие напряжения, что даже Станиславский бы поверил. Замешкались только, поняв, что до сих пор продолжают обниматься. Тут же разошлись. Артём прищурился на один глаз, а Настя рассмеялась. Но, кажется, границу им преодолеть удалось.

Артём не стал выходить из комнаты Вероники, когда они уселись за английский. Но хватило его терпения минут на десять:

— Oh, my fuckin' ass! От твоего британского у меня кровь из ушей течет!

— Артём! — строго отреагировала Настя. — Ты понимаешь, что ребенок за тобой повторяет? Выбирай выражения, хотя бы на своем… американском.

И Вероника тут же подтвердила ее слова:

— Омафакинэс! Артём, не мешай нам! I like how… — она сбилась, поэтому перешла на русский, — мне нравится, как Настя меня учит! — и тут же упростила это выражение до того, что смогла: — I like Nastya*!

— Me too, сестренка, me too**.

Настя посмотрела на него мельком, но тут же сосредоточилась на Веронике. Он со своими шутками любое напряжение назад вернет!

* * *

В феврале Александр Алексеевич запустил розничный отдел на пару с рекламным, и теперь Артём был занят почти столько же времени, сколько отец. Им c Настей удавалось встречаться редко, но даже в такие моменты они находили о чем поговорить. Да и тем для разговоров стало куда больше — Артём взахлеб перечислял каждую мелочь, которую придумал на работе. Креативные мозги нашли свое креативное русло. Настя же спешила рассказать ему о дне в школе и об успехах Вероники. Единственное, чего им постоянно не хватало, — этих нескольких минут два-три раза в неделю, чтобы успеть высказаться. Но они не находили повода, чтобы задержаться наедине подольше. Да и не искали.

А потом Насте стало не до того. Она до сих пор и не знала, что может так замкнуться. Захлопнулась наглухо. И никак не могла никому сказать, потому что нужные слова из этой темноты наружу не шли.

— Настя, ты заболела? — спросила Вероника.

— Нет, конечно. Ты давай, зайка, внимательнее переписывай.

— И вчера не болела?

— И вчера. Не отвлекайся.

Она не плакала, вела себя естественно, но дети иногда интуитивно чувствуют подвох. И очередная встреча на пороге:

— Привет, Артём! Ну, как твой день прошел?

— Пойдем, отвезу тебя. Или Сеня приедет?

— Не надо, спасибо. Слушай, а как потеплело-то! Весна. Завтра тоже уже в легкую куртку переоденусь.

— Насть… что с тобой?

Она улыбнулась ему, махнула рукой и бодро пошагала к воротам.

— Настя!

Артём догнал уже за дорогой, остановил. Смотрел в лицо, но она рассеяно наблюдала за проезжающими машинами. Он взял ее за руку и повел в сторону сквера. Просто потащил за собой и остановился только возле скамьи. Людей вокруг не было — темнело, да и потеплело-то только сегодня. Уже завтра оклемавшиеся после мороза гуляки заполнят пространство вокруг.

Настя села, сложила руки на коленях, а Артём разместился рядом, продолжая молчать. Она понимала, что эта глухая оборона ненормальна, но так и не могла выдавить из себя ни слова. Потом повернулась к нему и обняла, без стеснения уткнувшись носом в шею. Артём прижал ее с такой силой, что она расслышала стук его сердца.

— Что случилось? Насть, скажи.

Она сначала все-таки заплакала, а только потом сказала — тихо-тихо, но он понял:

— У меня не будет детей.

Бесконечные анализы и болезненные тесты, от которых Настя порядком устала, показывали одно и то же. Но врачи сообщили ей, только когда были полностью уверены. Врожденная патология. Бесплодие.

Для Насти даже смертельный диагноз не прозвучал бы так больно. Ей ведь казалось, что она рождена, чтобы воспитывать детей. Она ради чужих готова была душу наизнанку вывернуть, что бы сделала для своих? И даже потом, немного смирившись с мыслью, не представляла, как скажет об этом Сене. Как скажет матери. Муж это переживёт, он поймет, утешит и найдёт альтернативу. Например, предложит усыновление. Но Настя пока сама не могла никак принять мысль, такую новую для нее — своих детей у нее не будет.

Артём молчал. Ему-то не нужно было объяснять, что она чувствует. Он знал Настю не хуже ее самой. Поэтому сжал сильнее, почти до боли, а потом подхватил и усадил к себе на колени, позволяя выплакаться там, где никакого другого мира не существует.

Через два часа они шли медленно по безлюдному парку и держались за руки. Насте в этот момент было наплевать на двусмысленность, она вообще об этом думать не могла — ей требовалось только тепло руки. Артём это понимал. Она уже окончательно успокоилась и даже распухший нос теперь не выглядел таким красным.

— Ты должна сказать ему. Он будет рядом, ты из-за этого не переживай.

— Я и не переживаю из-за этого. Скажу. Сегодня, наверное.

— Тогда давай вернемся. Я машину возьму и отвезу тебя.

— Давай.

Сеня тоже заплакал, жалея ее. И тут же предложил усыновление. Мама качала головой, обнимала и гладила по волосам, бесконечно повторяя: «Красавица моя…» Сестры тоже поддерживали, даже Катюша не сказала ничего наподобие: «Ну и ладно! Зато получится прожить жизнь для себя». Она не примеряла на Настю свои ценности. Викуля почти ничего и не говорила — и как всегда, было непонятно, о чем конкретно думает она.

Со временем у Насти изменилось отношение и к Веронике. Они как два магнита столкнулись в бездонном мире: девочка без матери и мать без детей. И что плохого в том, чтобы им стать тогда еще ближе? Вряд ли Александр Алексеевич начал бы возражать. Однажды ей в голову даже пришла совсем идиотская мысль: если бы она послушалась советов мамы и Артёма, то, возможно, вышла бы замуж за Александра Алексеевича. Попробовал бы кто-нибудь их с Вероникой потом разлучить! Но как же тогда Сеня? Ведь его бы тогда не было. Неужели Вероника важнее Сени? Настя смеялась сама над собой за подобную идею.

Мужу десять раз пришлось объяснить, что Настя не против усыновления как такового. Наоборот, видит в этом лучший выход и для них, и для малыша, который получит любящих родителей вместо детского дома. Сеня так старался ей показать, что сам не тяготится таким решением, так напирал на нее в этом вопросе, что не замечал главного — для этого решения Насте нужно всё переосмыслить. Необходимо время на изменение своих настроек. К счастью, в десятый раз ей все-таки удалось ему это объяснить, и больше этот вопрос в семье не поднимался, отложенный на неопределенное «потом».

* * *

Вероника, непосредственным нутром чувствующая, что Настя постоянно пребывает в непонятной усталости, пыталась ее развеселить. И, закормив ту уже и витаминками, и Тамарочкиными пирожками, привлекала Артёма для помощи. Так Вероника не позволила Насте погрузиться еще и в стыд. Когда она в парке рыдала, забравшись под его куртку, стыдно не было. Но потом, когда отошла, решила, что это было неправильно и… непонятно. Хоть Артём, разумеется, никаким образом об этом происшествии и не вспоминал. А теперь, под влиянием Вероники, им обоим приходилось уживаться и друг с другом, и с тем непонятным эпизодом.

— Пойдем в кино! Втроем! — умоляла Вероника.

И они шли в кино.

— Почитайте мне книгу по ролям! Как тогда!

— Только не Канта! — успела вставить Настя.

Артём отдернул уже протянутую руку от синего тома, и потом, подумав, выбрал другую.

— И не Шопенгауэра! — добила Настя. — Ребенку девять лет!

На это заявление он уже обернулся и обескуражено развел руками:

— Тогда почему мы читаем книги по ролям обязательно в моей комнате?

Вероника тут же вспомнила:

— Идем к Наташе! У Наташи столько книг с красивыми обложками! Она не обидится, если мы одну возьмем!

Выяснилось, что даже Канта по ролям не так смешно читать, как любовные романы. Они сразу начали с середины, потому что вначале писали о неинтересных Веронике суфражистках. Сами диалоги были настолько гротескно неестественными, что там даже актерской игры не требовалось, чтобы они втроем покатывались со смеху.

— «Ах, Аннет, ваша алебастровая кожа сводит меня с ума!», — вздыхал Артём и тут же добавлял комментарий: — Ваша алебастровая кожа такая алебастровая! Но не алебастровее моего нефритового жезла!

— «Ричард, — отвечала ему Настя, — ваши сладкие речи заставляют мое сердце биться чаще! И поселяют в нем отчаянье, неподвластное моим увещеваниям!». Какой еще нефритовый жезл?

— Жезл, жезл, не отвлекайся. Я много таких книг прочитал, так что понимаю, о чем говорю. «Аннет, если бы вы только согласились, если бы только решились на безумство, то я утопил бы вас в наслаждении!» Во, сейчас скоро про нефрит и начнется.

— По-моему, следующие три страницы нам лучше пропустить…

— Почему пропустить? — возмущалась Вероника. — Там же самое интересное начинается!

Артём бегло перелистывал книгу вперед, по диагонали просматривая текст:

— Нет, они о политике говорят. О политике да о политике… Так, еще две страницы о политике. И это девятнадцатый век! О времена, о нравы!

Насте пришлось даже слезы вытирать:

— Вот чем хорош Шопенгауэр — у него о политике ни слова!

— Вообще молодец мужик. Он даже про политику умеет так завернуть, что и не поймешь, что это про политику.

— Читайте давайте! — Вероника понимала, что ее обманывают. — Не отлынивайте!

— Ну, а в конце у них была свадьба и родились дети, — Артём захлопнул книжку.

— Дети? И все? — разочаровалась Вероника.

— А что же тебе еще нужно? — Насте было в самом деле интересно.

— Ну… хотя бы любовь на всю жизнь. А то кожа алебастровая, политика, политика, дети и конец.

Больше они к Наташке за книгами в красивых обложках не ходили.

* * *

В компании Вероники им было просто, но стоило остаться наедине, как сразу давило тяжелыми паузами.

— Насть…

— Артём…

И неловкая усмешка, которая делала паузу еще тяжелее.

— Насть, а может, нам с тобой и не нужно ничего выдумывать? Пусть всё будет, как будет.

— Разве мы выдумываем, Артём? По-моему, все как раз и есть, как есть. Не будем говорить об этом.

— Друг, об этом мы не имеем права даже молчать***, — с улыбкой закончил он цитату, которую она так некстати сама случайно начала. — Я в ближайшие дни в офисе буду задерживаться. Оказалось, что работать надо чаще.