– Сегодня ни в ком нельзя быть уверенным. Поставь себя на их место.

– Это невозможно, они все погибли.

– Ну и ну! Я знаю, твой отец сделал из тебя хорошего воина. Расскажи-ка мне, как это было.

Повисло неловкое молчание.

– Как мой отец?

– С ним все в порядке. Трудится как никогда. Никто не знает, кто одержит победу в этой битве. Гнев хеттов велик.

– Неудивительно. А что произойдет потом?

Эйе пожал плечами.

– Нашу армию разгромят, города и деревни будут яростно сопротивляться, в конце концов их захватят и сотрут с лица земли… В этом случае я без сожаления расстанусь с жизнью, чтобы этого не видеть… Но если мы победим хеттов, мы должны будем продолжать нашу тайную борьбу против Амона, чтобы восстановить порядок в государстве.

– И ты полагаешь, что Тут способен возглавить эту борьбу?

Старик рассмеялся.

– Если бы он слышал, как ты его назвал, он убил бы тебя.

– Без малейшего промедления. Я даже слова не успел бы сказать. Но я хочу услышать твой ответ.

– Дело в том, что я этого не знаю. – Он потер лоб. – Видишь ли, теперь, когда мне нечего делать, я очень устаю. Всю жизнь я мечтал отойти от дел и жить спокойно, а теперь, когда получил эту возможность, мне это не нужно. Не знаю, что тебе ответить. Твой отец готовит государственный переворот, но он поставил ложную цель. Нужно свергнуть верховного жреца, а не Тута, хотя у него отвратительный характер и он упрям как осел.

Я с интересом посмотрел на него.

– Если я тебя хоть немного знаю, ты уже думал над этим.

Этот вовсе не дряхлый старец снова улыбнулся:

– Да, верно. Но это будет нелегко. Верховный жрец уже не молод. Его окружает свора честолюбцев, которые глотки друг другу перегрызут, чтобы занять его место.

– У них хороший учитель. Но такие вопросы решает фараон.

Эйе поднял выбритую бровь, как бы упрекая меня за глупое замечание, и я, согласившись с ним, замолчал.

– Было бы легче договориться с одним из кандидатов, – продолжал он.

На этот раз я посмотрел на него скептически и строго.

– Выбрать одного из этих фанатиков? Надо все очень тщательно обдумать.

Эйе молча кивнул. Он о чем-то размышлял, и лишь когда я впервые в жизни увидел, как по его щеке скатилась и исчезла в глубоких морщинах слеза, я догадался о чем.

– Когда она умерла? – спросил он.

Я вздрогнул.

– Кто?

– Моя любимая дочь Нефертити. Я не должен был выдавать ее замуж, хотя тогда от меня ничего не зависело, все решали мои родители. Тебя не было бы здесь, будь она жива.

Придвинувшись к нему, я шепнул:

– Она жива и пребывает в добром здравии. Более того, она стала еще красивее, правда, не до конца оправилась от болезни.

– Но… – Эйе крепко схватил меня за руку.

– Она в надежном месте и, поверь, ей лучше без меня, потому что я напоминаю ей о том, что она хотела бы забыть. Я покинул ее, чтобы она окончательно выздоровела.

– Понятно. – Его лицо озарила широкая улыбка. – Поразительная новость! Где она сейчас?

– Мой господин, я не могу даже тебе этого сказать. Зачем подвергать ее опасности?

– А кто защитит тебя?

Я пожал плечами. Я не собирался рассказывать ему больше, как бы он ни настаивал. Я и так сказал слишком много. Казалось, старик все понял. Его глаза погрустнели, но вскоре он опять улыбнулся.

– Ясно. Ясно. Хорошо. – Перед тем как сменить тему, он тряхнул головой, словно отгоняя прекрасные воспоминания, и с воодушевлением продолжил: – Твое положение очень непростое. Тебя считают погибшим, так как они обыскали всю пустыню и никого не нашли, но ты все равно объявлен опасным преступником. Меня удивляет, что тебя не узнали.

– Прошло много лет, я изменился. К тому же когда народ доволен, он быстро забывает тяжкие времена. Скажи мне, – я взял его за руку, – как самый ответственный человек в государстве, что лучше – счастливый и невежественный народ, который считает происходящее результатом всевозможных побед, или народ, который все понимает и разделяет ответственность тех, кто решает его судьбу?

Казалось, Эйе размышлял не столько над ответом, сколько над моими словами.

– Мой дорогой простодушный друг, наш народ безгранично верит в своих богов и фараона. Эта вера, а также надежда лежат в основе нашего образа жизни, это знает верховный жрец, но об этом забывал Эхнатон. С незапамятных времен Две Земли управлялись на основе негласного договора: безоговорочная вера, благодаря которой страна была единой, в обмен на мир и стабильность. Наш народ никогда не стремился к захвату чужих земель, потому что мы не понимали, как нам жить без Нила, наших богов и фараона. И наоборот, когда враг пытается захватить Священную Землю, принадлежащую нам с начала времен, любовь к родной земле превращает нас в свирепых воинов. – Он усмехнулся. – Ты думаешь, дед Тута был отважным воином? Веришь, что он и впрямь убил за день тридцать львов?

Я пожал плечами.

– Когда я был маленьким, верил.

– Потому что об этом рассказывали как о том, что было на самом деле, и потому что скульптуры и фрески изображали фараона отважным воином и опытным охотником. А на самом деле он был почти таким же слабым, как Эхнатон. – Эйе подмигнул. – Но немного симпатичнее и с характером раненого льва, это точно. Попроси твоего отца рассказать тебе об ушедших фараонах. Он с радостью исполнит твою просьбу, а ты узнаешь много удивительного.

– А почему ты сам мне об этом не расскажешь?

– Потому что твой отец, говоря на эту тему, выходит из себя, и ты получишь редкую возможность понаблюдать за ним в такой момент.

Мы рассмеялись. Я отошел в угол.

– Я принес тебе из Ахетатона маленький подарок. Я не сумею надежно его сохранить, а ты сможешь.

Я показал ему бюст Нефертити. Старик задрожал всем телом, улыбка сошла с его губ.

– Это замечательно. Она поможет мне вынести ярость и бессилие.

Я обнял его.

– Тебе не придется скучать, предстоят большие дела. И тебе еще достанет сил на эту важную работу.

Я собрался идти, но он задержал меня.

– Послушай, Пи. Хотя Тут сделал царственной супругой Анхесенпаамон (мне было странно слышать имя Анхесен, подправленное в соответствии с новой верой, хотя что в этом было удивительного?), он думает о Нефертити день и ночь, он не только желает ее, но и не может примириться с тем, что ты ее увел у него из-под носа. Как только он узнает, что ты жив, а это случится обязательно, потому что у него всюду шпионы, особенно среди военных, к которым он питает недоверие и которых боится, он приложит все силы, чтобы тебя найти. Будь к этому готов.

Я кивнул, благодаря его за предостережение.

– Спасибо. Сражаясь рядом со своим отцом, я буду в безопасности, а если вернусь в Фивы героем войны, ему будет не так легко от меня избавиться.

– Ты прав, но будь осторожен. Учитывай все обстоятельства.

И мы расстались. Я заранее позаботился о фальшивых документах, паре лошадей и нескольких ценных вещах для обмена.

23

Пока я шел по дороге вдоль Нила, я старался успокоить душу перед предстоящими испытаниями. Я обильно и правильно питался, не забывал поддерживать физическую форму с помощью разных упражнений и как следует отдыхал, надеясь на то, что, когда условия жизни станут более суровыми, тело отблагодарит меня за краткие периоды безделья и удобства.

Я много думал о словах старого Эйе. Процветание царства зависело от веры, а вера, в свою очередь, – от пышных церемоний и празднеств, которые устраивали в честь богов фараон и жрецы. Это укрепляло доверие народа, который трудился день и ночь, возводя новые усыпальницы и храмы.

Как можно было знать, процветает ли страна? Это знание находилось в руках главнокомандующего, главного советника и верховного жреца. Фараон играл роль тряпичной куклы вроде тех, что делают дети бедняков, он мог лишь являть себя, не более того.

Система представлялась безупречной, и так было всегда: со времен первых фараонов правитель, Египет и боги занимали равноценные места, во всяком случае, так казалось. Однако сочетание этих четырех составляющих (четвертой был народ с его верой) могло меняться, что становилось причиной различных несовершенств. Если к этому прибавить интриги в борьбе за власть буквально в каждом сословии, то картина положения в стране получалась полной.

Расцвет династии, несомненно, наблюдался тогда, когда фараон обладал реальной властью и делился ею, а не наоборот, как происходит сейчас.

Я проклинал Эхнатона за то, что он растил меня в атмосфере любви и терпимости, позволяя мне чувствовать его обременительную человечность. Я предпочел бы железную дисциплину, царившую в былые времена, когда доступ к фараону, как и к любому другому богу, был бы мне строго заказан. Приемы такого воспитания я ощутил лишь тогда, когда во дворце уже командовали жрецы, свидетелем тому была моя спина. Будь Эхнатон окружен ореолом мистики и божественности, особенно в глазах своих детей и скромного слуги, каким был я, у нас не появилось бы возможности иметь собственные суждения.

По иронии судьбы, царствование, основанное на благих намерениях и поисках любви и мира, едва не погубило страну. И все потому, что о семейном конфликте знал только узкий круг людей, живших в маленьком городе. Вот в Фивах или Мемфисе ничего нельзя скрыть и ни на кого нельзя положиться.

Бедный безумец! Страдавший от неизлечимой болезни Эхнатон, конечно, знал, что он всего лишь человек, знал об отсутствии в себе божественного света и, как любой человек, захотел насладиться семейным счастьем, поддерживая иллюзию о своей божественной природе единственным способом, позволившим ему не порывать со своими верованиями и не изменять самому себе.

Опять этот холодный пот.

Возможно, он утратил веру. Не только в древних богов, но и в Атона, и в самого себя, и потому подчеркивал свою человечность. Придав ей официальный характер, он освободил свою семью от ига протокола и традиций, чтобы самому освободиться от традиционного лицемерия, однако его никто не понял. Возможно, он хотел изменить страну или, точно зная, что случится в будущем, хотел преподать своим детям урок человечности. Я со смехом представил себе, что сделал бы его отец, если бы у него родилось шесть дочерей.

Я так и не понял, был Эхнатон сумасшедшим или, напротив, слишком здравомыслящим. Возможно, его единственной ошибкой было то, что он отдалился от людей и позволил врагам узнать, что он слаб. Возможно, не препятствуй этому жрецы, его идеи проникли бы в египетское общество, хотя он никогда их открыто не провозглашал. Это служило доказательством его неуверенности в себе и в своей системе.

А может быть, жрецы постоянно держали фараона в изоляции, чтобы народ не узнал о его слабости и не потерял своей веры? Возможно, объяснение не может быть однозначным, но должно учитывать множество случайностей и совпадений.

Я потряс головой, так как опять столкнулся с неразрешимыми проблемами, и решил сосредоточиться на ближайшем будущем.

Вскоре я вновь оказался на борту обманчиво хрупкого корабля, который качало из стороны в сторону. Я думал о том, что боги, несомненно, существуют, ибо без их вмешательства эта ореховая скорлупка давно покоилась бы на дне моря.

Через несколько дней, прячась, словно преступник, я пробрался в расположение армии отца, но главнокомандующий, к моему негодованию, принял меня только через два дня. Ему нравилось заставлять меня ждать, чтобы, не проявив благоволения, ослабить мою решимость и сделать покорным, хотя он прекрасно меня знал и понимал, что подобные вещи со мной не проходят.

Наконец этот день настал. Достаточно изучив своего отца, я подошел и обнял его, не потому, что мне этого хотелось, а чтобы его позлить. Он поднялся и взял меня за руку, и это было немало, так как на большее он был неспособен.

– Я очень рад, что ты жив. Я все время думал о тебе.

– Надо полагать.

– Ну, и где ты был? Тебя следовало бы арестовать за дезертирство.

Я пропустил его колкость мимо ушей.

– Я искал убежище для Нефертити. Ты это прекрасно знаешь. Где Тут не смог бы ее найти. Тебе это кажется странным?

Он посмотрел на меня с непритворной озабоченностью.

– Ты думаешь, женщина, даже такая, как она, стоит таких усилий?

– Речь не только о ней. – Я сменил тему. Мне не понравился его тон. – Я разговаривал с Эйе.

– И он прислал тебя сюда? Старый лис!

– Нет, я пришел по собственной воле, чтобы помочь тебе сражаться.

– Помочь мне, говоришь? Хорошенькое дело! Сейчас перед Тутом уже стоит гонец, и прежде, чем мы закончим разговор, он прикажет тебя убить.

– Не думаю.

– Почему?

– У меня есть то, что ему нужно, и, если я буду мертв, он не узнает, где это спрятано. К тому же в его интересах, чтобы я был рядом с тобой, живой, и помогал тебе.

– Не слишком ли ты самонадеян?