Меня провели к военачальнику и даже дали бодрящее средство.

Отец был в ярости.

– Мне стыдно за твое безволие!

Средство подействовало быстро, обострив чувства, подобно спиртному.

– Но в сражении ты не испытывал из‑за меня стыда, когда оставил мою роту один на один с противником?

– У тебя были отборные солдаты! Ты делал то, что должен был! Я твой военачальник… Может быть, ты ждешь от меня благодарности за сделанное?

– Хотя тебе это безразлично, я помню, что не все, кого я положил, были бородачами…

– Я говорил тебе, чтобы ты защищался, потому что есть те, кто нападет на тебя, желая получить вознаграждение!

– Какое вознаграждение? Ты не говорил мне ничего подобного!

Отец сменил тему:

– Ты сражался отлично, а потом позволил взять себя в плен, словно женщина, одному из этих…

Я был вне себя.

– Что за дичь ты несешь? Я прикончил всех, кто сражался со мной! А Джех – один из моих лучших друзей со времен капа! Он предложил тебе план, как обезопасить страну на время, достаточное, чтобы собрать мощную армию, что удержит хеттов от новых попыток… И ты благодаришь меня, обвиняя в трусости?

– Ты должен уметь выбирать друзей!

– Начни с себя! Говорят, что твое честолюбие превыше любых уз.

Отец явно опешил. Его поведение изменилось. Глаза стали холодными, а крики перешли чуть ли не в шепот.

– Так и есть… Но ты исключение… А ты со мной разве не поэтому?

– Не знаю! Я ведь ничего не знаю о твоих планах! – Мой голос тоже стал звучать тише. Я осознавал, что все это тактика. – Очень печально, что тебе пришлось накачать меня одурманивающими средствами, чтобы узнать то, что я тебе и так сказал бы. Надо было просто задать вопрос.

Хоремхеб пожал плечами.

– Где Нефертити?

Я расхохотался так искренне, что смех подействовал как бальзам, ослабляющий действие снадобья и боль, какую я испытывал на поле битвы.

– Тебе нужно было применить более сильное средство… Это не сработало.

Отец вздохнул и развел руками в знак примирения. Для него снадобье служило извинением моей наглости, и я был не прочь этим воспользоваться.

– Расскажи мне о своих планах и реши, остаюсь я с тобой или нет. Правда, я не знаю зачем, потому что ни за что не стану сражаться в такой битве, как эта, ни за что.

– Я недооценивал тебя и прошу прощения. Несомненно, ты достойно сражался, и мы приобрели хорошего союзника. Но ты появился у меня на два дня позже, чем должен был. Я боялся за тебя, потому что не доверял этому варвару. – Он снова развел руками. – Что ты хочешь знать?

Я смягчил тон, но мое Ка не утратило бдительности. Родственные узы окончательно разорвались.

– Говорят, ты хочешь стать фараоном.

– Да, это так.

У меня рот открылся от такого цинизма. Отец воспринял мою гримасу как выражение упрека.

– Дни Тута сочтены… Думаешь, Темные позволят сыну вероотступника и принцессы из враждебной страны быть фараоном? Во что, как ты думаешь, превратится страна, если они посадят на трон марионетку, которая будет служить им и Амону? Лучше бы нам проиграть сражение! – Он выпятил грудь, как это делает лев. – Я смогу добиться того, что через несколько поколений страна приобретет блеск времен великого Тутмоса! Я создам армию, воинам которой будут как следует платить. Это будут свободные люди, которые захотят сражаться вместе со мной, чтобы заслужить славу, и я сделаю так, что имя правителя нашей страны снова будет наводить страх от Евфрата до Нубии. Посланцы других стран будут бороться за то, чтобы мы стали брать у них древесину, золото и подарки, а не предлагать своих омерзительных принцесс. Египет снова закроет свои границы, чужеземцы будут изгнаны из страны, а имущество их конфисковано. Снова восстановится равновесие между богами, и фараон обретет подлинную власть, в которой на протяжении поколений ему отказывали Темные.

Я пожал плечами.

– Послушай, сын мой. Мною движет не честолюбие, потому что я собираюсь получить не богатство, а бремя. Весьма тяжкое бремя. Подумай о том, сколько всего нужно сделать, и скажи мне, согласился бы ты добровольно принять корону.

Он придвинулся так близко, что едва ли не касался моих губ. Это начинало входить у него в привычку, и я подумал, что так, должно быть, ведут себя шпионы и переговорщики, и мое нежелание говорить укрепилось.

– Ты сможешь унаследовать обновленную страну. Мне достанется бремя, а тебе – слава. Подумай об этом, сын… Хочешь стать фараоном?

Не знаю, то ли меня переполнила ярость, то ли я и в самом деле находился под действием снадобья, но отвечал я ему высокомерно, едва ли не издевательски, и в моих словах была горечь, горечь правды.

– Я мог стать фараоном. Нефертити просила меня об этом. И если бы я согласился, возможно, многое изменилось бы, хотя… – я холодно посмотрел на него, – мне пришлось бы столкнуться с тобой лоб в лоб, не так ли? Ты решился на это уже давно. Скажи мне, отец, ты бы принял меня в качестве фараона?

Первый и единственный раз я видел, как мой отец вздрогнул. Я остановил его жестом, не дав произнести позорную ложь. Но у меня еще оставались какие-то сомнения.

– А что ты собираешься сделать с Эйе? – спросил я.

– Подумай хорошенько! Твоя наивность поражает, – уколол он меня. – Старик Эйе – истинный представитель своих чужеземных предков, алчный и больной, с разложившимися мозгами! – Он покачал головой. – Ты поразительный человек! Можешь прийти к выводам, которые поражают даже меня, и тут же задаешь такой дурацкий вопрос. Скажи мне, ты веришь, что Эйе, демонстрирующий добрые намерения, сможет противодействовать реформам, необходимым для того, чтобы искоренить Темных? Клянусь божественным Ра! Он многие годы собирался сделать это или говорил, что собирается, и запутывался в сети, которую сплели его же предки. Клянусь всеми богами, первое, что я сделаю, – это удостоверюсь, что старая Тейе перестала колдовать!

Хоремхеб заметил, что потерял над собой контроль, и заставил себя немного успокоиться.

– Мне кажется, мы достаточно поговорили о моих намерениях. Так ты со мной или против меня?

Я думал, осторожно подбирая слова, разум снова стал холодным и дисциплинированным, расчетливым и способным к предвидению, мудрым и осторожным, готовым к игре, как это определил Джех. Понятно, что от ответа зависела моя жизнь. Я ощутил настоящий страх, хотя не мог допустить, чтобы Хоремхеб разглядел его за фразами, которые я хотел сделать непроницаемыми.

– Я не против тебя и не с тобой. Моя единственная забота – вернуться к Нефертити и затеряться в этом мире вместе с ней. Ты никогда больше не увидишь нас, и, разумеется, мы никогда ничего не предпримем против тебя. Я думаю, было бы справедливо, если бы ты тоже нас не искал и позволил нам жить в мире, поскольку я не стану мешать осуществлению твоих планов. Я уже навоевался на всю свою жизнь… на все свои жизни.

Отец выразил свое одобрение с торжественностью бога:

– Твои устремления кажутся мне справедливыми, хотя я не разделяю твоих взглядов. Они лишены честолюбия. Исключительно благородны и слащавы… Но это твой выбор, ты имеешь на него право, поскольку помог мне, участвуя в этом сражении.

– Да. Думаю, что я достаточно для тебя сделал.

Он снова выразил свое одобрение коротким жестом, подобно судье, который дарует обвиняемому жизнь.

– Действительно, ты сражался, как достойный меня сын. Ты позволил мне выиграть время, что стало решающим. Если этому твоему Джехутихотепу можно доверять…

– Вполне. И взамен я собираюсь просить тебя о двух вещах… и ты с этим согласишься.

У Хоремхеба брови поползли вверх. Похоже, он сурово осуждал очередное проявление мною слабости, потом он развел руками. Ему стало любопытно.

– Первое – это разумный срок, необходимый, чтобы договориться с Эйе. Хотя ты думаешь иначе, я считаю твои намерения логичными и справедливыми, и если ты говоришь правду, то действительно сумеешь противостоять Темным, которых, как и ты, я ненавижу. Однако не следует идти на прямое столкновение с ними по четырем причинам.

Первая: потому что эта борьба пойдет лишь на пользу Темным, они извлекут из этого выгоду.

Вторая: ради блага страны переход должен быть относительно мирным, и в таком случае твое имя останется незапятнанным.

Третья: потому что я хочу избежать кровопролития. Только я могу переговорить с Эйе, один на один. Он не станет никого слушать и ни с кем договариваться, кроме как со мной, потому что доверяет только мне.

И четвертая: потому что я высоко ценю этого человека, в отличие от тебя. Возможно, бесплодно, но он боролся с Темными в течение многих лет ради блага страны, и я искренне считаю, что ни он, ни его дочь Нефертити не ответственны за интриги, которые плели их предки… И за болезни, потому что в них виноват сам Эхнатон. Если я смогу сделать так, что Эйе уйдет на покой и станет жить вместе со своей дочерью и со мной, я думаю, что выполню свою миссию в этом мире. И я буду знать, что страна в хороших руках и что мы не подвергнемся опасности.

Отец улыбнулся.

– Помимо всего прочего, мне кажется, ты отличный дипломат, не худший, чем воин. – И он расхохотался. – Возможно, тебе стоило бы принять предложение Нефертити и стать ее супругом… – добавил он.

Он стер с лица шутливое, ироническое и презрительное выражение, и оно приобрело достоинство дипломата, подписывающего договор.

– Мне это кажется справедливым. Я не столь кровожаден, как ты думаешь, и если ты сможешь сделать так, что я достигну цели мирным путем, я буду рад. Всегда лучше так, чем с помощью оружия. – Он подмигнул. – И гораздо дешевле.

Я вздохнул с облегчением, и тут Хоремхеб продолжил:

– Но ты сказал, что собираешься просить о двух вещах… Ну так больше не надо никаких рассуждений. Я их ненавижу.

На этот раз мой смех был непринужденным.

– Второе гораздо проще. Сур говорил мне, что устал воевать. Я прошу тебя отпустить его и разрешить ему уйти на благословенный отдых.

– Вместе с тобой?

– Только если ему захочется, но я так не думаю. Он просто хочет жить в скромном доме с какой-нибудь женщиной, завести детей.

Отец, казалось, колебался, но когда прозвучал его ответ, он был как удар молотом по самому уязвимому месту моей души.

– Мне пришлось его убить.

30

– Что?

– Я знаю, что ты этого не примешь, но он шпион Темных.

– Вранье!

– Перестань дерзить! Я могу доказать это. Наши шпионы получили у Темных сведения, которые исходили от него.

– Какие сведения?

Мои слезы капали на утоптанный песок, поднимая фонтанчики пыли, прежде чем исчезнуть, как и я сам. Мой плач был не чем иным, как пылью в пустыне. Джех был прав. Я всего-навсего легковерный щенок.

Я не мог поверить в невероятную злобность моего отца и чувствовал себя игрушкой в его руках.

Он мастерски привел меня к вершинам моей гордости, чтобы затем дать мне упасть с высоты и вмиг покончить со своими иллюзиями.

Но вскоре мною овладела ярость. Я не собирался исчезать, как мои слезы.

– Я пришел сражаться за тебя на этой войне, но вместо того, чтобы защитить меня, ты отнял того, кто отдал бы за меня свою жизнь! Я презираю тебя! И проклинаю! Я больше тебе не сын!

Отец поднялся, лицо его покраснело.

– Неблагодарный! А я беспокоился из‑за того, что ты появился на два дня позже!

Я бы никогда не подумал, что что-то может так поразить меня. Этой новой пытки я не вынес, измотанный сражением, снадобьем, потрясенный сокрушительными новостями. Я больше не мог противостоять лучшему политику страны и одному из лучших переговорщиков.

Руки у меня дрожали. Слезы лились беспрерывно. Ноги отказывались держать меня. Я упал в изнеможении, продолжая рыдать.

Отец подошел ближе и обнял меня, продемонстрировав тем самым свою привязанность, чего раньше я за ним не замечал, и это показалось мне весьма значимым. Сначала я обнял его просто по необходимости, но при этом меня обдало таким холодом, словно он был змеей, и я тут же отпрянул. Он собирался вызвать у меня доверие жестом, который для него был еще более отвратительным, чем для меня. Заметив мою реакцию, он поспешил объясниться:

– Мне очень жаль. Я бы не стал этого делать, если бы не был убежден в достоверности полученных сведений. И не забывай, что Сур был одним из моих близких друзей. Трудно найти таких людей, и мне было очень больно потерять его. Ты его знал не так долго, но я жил рядом с ним практически всю жизнь.

Это было необыкновенно тяжело. Прошло довольно много времени, прежде чем я смог выговорить хоть слово, и еще больше, прежде чем сумел, вернув утраченное достоинство и собрав остатки гордости, неловко подняться.

– Мне очень жаль, – произнес я.

Он понимающе кивнул.

– Надеюсь, мы обо всем договорились, – сказал он.

Я это подтвердил тоже кивком и хотел уйти, но Хоремхеб задержал меня, взяв за руку.