– Но рано или поздно Тут придет за тобой!

– Как бы не так! Его очень забавляет, что я заключен в этом квартале. Если бы он хотел посадить меня в тюрьму или превратить в раба, он бы, без сомнения, это уже сделал, но думаю, что иногда его мучает что-то вроде угрызений совести.

– Вряд ли. Он холоден, как кобра.

– Но он тоскует по капу и своей невинности. Я для себя открыл, что быть взрослым совсем не так хорошо, как быть ребенком, и каким-то образом тот ребенок, каким он был, выдвигает обвинения ему теперешнему, фараону.

– Ну, это относится ко всем нам.

С печальной улыбкой, вызванной воспоминаниями о былых временах, он продолжил свой рассказ.

Итак, в квартале ничего не происходило без того, чтобы об этом не знал Усермонт. Каково же было его удивление, когда он услышал, что я уже несколько дней брожу по его владениям! Это меня развеселило. Мне пришлось напомнить ему, что я солдат и то, что мне пришлось пережить, настолько отличается от нашего прошлого в капе, что он едва ли сможет поверить моим рассказам о сражениях. Это сразу изменило характер беседы. Обоим нам было любопытно сопоставить теперешнюю нашу жизнь с мирным детством. Мы превратились во взрослых вопреки своему желанию, как и сам Тут, потому что, когда мы учились в капе, предчувствовали, что будущее не будет таким чудесным, как детские годы.

Мы оба рассказали о том, что пришлось пережить. Я поведал без недомолвок обо всем, что со мной случилось, только не сообщил местонахождения Нефертити, хотя, по правде говоря, не существовало человека, которому я мог бы верить больше.

Он рассказал мне, что наш общий друг Инуйя получил назначение в Мемфис, чтобы стал невозможен союз старых друзей по капу.

– Меня радует, что Джех помогает нам, хотя он заинтересован в этом. Он понимал, что, не оставив нас, заслужит у Хоремхеба ощутимую благодарность.

Я подошел к нему. Прошло время дружеских разговоров, следовало обсудить то, что мне предстояло сделать в ближайшем будущем. Мой друг моментально понял это и с серьезной миной стал слушать.

– Ты общаешься с Эйе?

– Да. Он изменился. Утратил присущие ему юмор и иронию и совсем уже не тот, что прежде. Время от времени я его посещаю, хотя знаю, что он относится ко мне с подозрением. Многие считают, что он замыслил стать фараоном, и Тут установил за ним слежку. Но его до сих пор не решаются посадить в тюрьму, он находится под домашним арестом, что для него хуже, чем сама тюрьма.

– А его сын?

– Тут решил объявить его беглым преступником, чтобы иметь возможность шантажировать Эйе, если Нахтмина удастся поймать, хотя, по моим сведениям, этого еще не произошло, если же его поймали, то хорошо спрятали.

Я был потрясен.

– Нахтмин – преступник? Ведь он преданно служил Туту, гонялся за мной и царицей! На самом деле мне бы ничего так не хотелось, как схватить его, не сообщая об этом его отцу. Возможно, ты как судья сумеешь узаконить мою месть.

Усермонт не рассмеялся моей шутке, а пожал плечами, что не очень подходило судье. Я взял его руки в свои.

– Ты должен изыскать для меня возможность поговорить с Эйе! Я хочу попасть в его дом, а ты поможешь мне перехитрить охрану.

– А мы не можем послать ему сообщение от твоего имени?

– Он не поверит написанному, а то, что я собираюсь ему сообщить, он должен выслушать лично, из моих уст. Мне нужно поговорить с ним об очень важных вещах. Я должен убедить его… – я запнулся.

– В чем? – спросил Усермонт.

Я улыбнулся.

– Не мешать Хоремхебу, который хочет власти, и отойти от дел. Я бы отвез его к дочери, чтобы он мирно доживал рядом с ней свои дни. А вот дни Тута сочтены. Если не Темные, то сам Хоремхеб поможет ему воссоединиться с отцом.

Усермонт недоуменно посмотрел на меня, но вскоре рассмеялся, поняв смысл сказанного.

– Это будет нелегко. Как я тебе сказал, Эйе уже не тот. Я сам охотно уехал бы с тобой. Я бы отдал что угодно, чтобы вновь увидеть нашу царицу… Но, как и ты, я осознаю, что должен сделать в этой жизни что-то стоящее, и надо мною властвует Маат, а не Атон и не Амон.

– Тебе повезло. У тебя одно божество, в которое ты веришь, и это дает тебе силы.

– Бедный Пи! Но ведь у тебя тоже есть своя богиня… Разве нет?

Я кивнул.

– Да, ты прав, хотя иногда легче верить в бога, который не проявляет себя.

Мой друг согласился с присущей ему серьезностью.

– Пойду навещу Эйе, и мы с ним придумаем, как ты сможешь попасть в его дом. А пока отдохни тут. Ты не привлечешь ничьего внимания и сможешь подлечить свои раны.

33

В отсутствие судьи я рассмотрел его жилище. Дом был небольшой, но чистый и крепкий. Все его комнаты были расположены вокруг патио, где росли фруктовые деревья, которые давали тень и освежали воздух своим ароматом.

Удивительно, что такие «вечные» материалы, как камень, используются при строительстве погребальных храмов, усыпальниц, а жилые дома (от царского дворца до самых скромных) строят из хрупкого и недолговечного необожженного кирпича и кирпичей из глины, смешанной с соломой, высушенных на солнце.

Обычно в доме от трех до десяти комнат, расположенных в ряд, чаще всего четыре: помещение при входе, где принимают посетителей и где обычно располагается алтарь любимого божества; центральный зал, где происходят и самые важные, и повседневные события; кухня с отверстием для выхода дыма, хотя иногда она находится не в доме, чтобы уберечься от пожаров, и спальня, в которой разложены циновки, а в самых богатых домах стоят кровати, плетеные из ивовых прутьев или сделанные из всячески украшенного дерева, основаниями которых служат свернутый в рулоны папирус, пенька или веревка. Использовались подушки, набитые утиными перьями, правда только в прохладные ночи, а в основном в ход шли деревянные инкрустированные изголовья.

Дома, как правило, одноэтажные, с узкими оконными проемами, расположенными как можно выше, чтобы проходил свет, но не жар. Имеются также терраса и погреб, в котором хранят добро, и печь из огнеупорного кирпича – ее топят сухим навозом, смешанным с соломой, который хорошо и долго горит, не распространяя дурного запаха, – и, наконец, каменный колодец с водой.

У самых богатых есть просторные патио с водоемом, в котором плавают рыбы, а вокруг него растут сикоморы, финиковые пальмы и акации.

Крыша дома обычно плоская, а пол земляной, утрамбованный, ниже уровня улицы, с глубокой ямой, куда ставят жаровню, чтобы согреться в зимнюю ночь.

Фасады белят, а внутри богатые дома расписываются сценками повседневной жизни, охоты, рыбалки и картинами природы.

Ночью самые обеспеченные зажигают свечи или маленькие терракотовые светильники. В них горит оливковое масло или масло из клещевины, в которое добавляют соль, чтобы не было дыма, с фитилями из папируса, льна или пеньки, хотя светильники применяются не везде, поскольку ночью обычно все спят.

В комнатах Усермонта я обнаружил массу свитков, циновки и примитивную мебель, в основном сундуки. Кухня блистала чистотой, потому что бóльшую часть самой простой еды ему приносили готовой из своих домов его друзья-слуги. Меня это беспокоило, ведь через столько рук было легко подсыпать яд в еду или питье, а Усермонт съест любое блюдо, какое принесут ему эти люди.

Я молча восхищался своим другом. Здесь нужна была большая смелость, причем совсем иного рода, чем смелость сражаться на поле боя, потому что там требовалось отказаться от человека в себе в пользу зверя, который живет в каждом из нас. Его же смелость была плодом раздумий. И, несомненно, эта смелость была более достойной. Если бы я перед сражением раздумывал, то, наверное, побежал бы в другую сторону.

В доме Усермонта не было настенных росписей, и белые стены как бы говорили о его бесхитростной и чистой душе. Это была жизнь без роскоши и даже без особых удобств, но доставляющая радость.

Я понял, почему он выслушивал нудную речь той женщины, – потому что уважал ее, хотя, смущаясь, сознался мне, что на следующий день потребовал, чтобы она рассказывала судье что-то серьезное или молчала бы, потому что время судьи ценится дорого, а самого его следует уважать.


Мой друг вернулся поздно вечером, взволнованный и довольный.

– В самом деле, дом Эйе охраняют, но мне позволили войти. Он заточен там, как я тебе и говорил, его караулит стража по приказу Тута, так что я тебе советую, когда войдешь, не поднимать шума, потому что в противном случае тебе не уйти оттуда живым.

– А как я войду?

– Как ты сам. Как великолепный воин.

– Не говори глупостей!

Усермонт засмеялся.

– Эйе дал мне знаки отличия своего сына, который, как мы предполагаем, сидит в какой-нибудь камере в подвале дворца.

– Ты не мог узнать? Ведь ты судья!

– Да. Я самый обездоленный и самый бесправный судья в Фивах, и меня не отослали в отдаленную область Нубии лишь потому, что здесь, по меньшей мере, я всегда на виду. Они не решаются убить меня, но и не доверяют мне. А ты надеешься, что я стану расспрашивать о Нахтмине! Возможно, Тут просто проверяет меня, а может, смиряет мою натуру. Я единственный из учеников капа, кому он не доверяет.

– Но ведь ты мой друг, и это еще больше подрывает твой авторитет. Он, несомненно, знает, что я обратился к тебе.

Усермонт ничего не сказал. Его хрупкость и молочно-белая кожа не соответствовали серьезному выражению лица.

– Мы переоденем тебя. Некоторые из моих… друзей – мастера в этом деле. Никто тебя не узнает. Если ты сумеешь произвести впечатление на охрану, знаков отличия военачальника хватит, чтобы убедить их, если только тебя не постигнет неудача и ты не столкнешься лицом к лицу с самим Тутом. Это было бы ужасно.

– На этот счет не сомневайся. У меня был хороший учитель. Они будут долго помнить военачальника Пи!


На следующий день, убедившись, что слежки нет, я твердым шагом направился к кварталу, где жил Эйе, в дом, который настолько отличался от дома Усермонта, что мне пришлось подавить свое негодование. К несчастью, все подтвердилось: дом так охраняли, что он был похож скорее на тюрьму.

Я пошел к главному входу. При мне были жезл, знаки отличия и нарукавная повязка, которые указывали на мой ранг военачальника. Одет я был в очень приличную тунику, которую мне одолжил Усермонт.

Толстый слой грима, который накладывали мне на лицо с величайшей тщательностью в течение нескольких часов, стягивал кожу и заставлял меня потеть, и у меня было ощущение, что пыль, которая попадала мне в нос и рот, мешает как следует дышать, но я заставил себя успокоиться. Страх имеет запах, а я не должен был казаться уязвимым.

Когда я дошел до двери, один из охранников, робко опустив копье, встал между мной и дверью.

Я сделал вид, что разгневался.

– Что ты делаешь, солдат?

– У меня приказ никого не впускать.

– Я пришел из дворца! Меня послал сам фараон. Не злоупотребляй моим терпением. – Я не кричал, а говорил со сдержанной яростью, чему выучился у отца.

Я ждал. Копье дрожало, но не поднималось.

В конце концов я поднял жезл и ударил его по лицу, не ожидая ответного удара. Я был военачальником, и если солдат поднимал на меня руку, его без всяких проволочек приговаривали к смерти.

Охранники дернулись, а люди, стоявшие за ними, отвели взгляды, когда я посмотрел на них. Я не переставал наносить удары, пока копье не сдвинулось и испуганный солдат не отступил, освобождая мне проход.

Не произнося ни слова, я вошел, все еще дрожа от страха, который охранники принимали за гнев.

В первой комнате никого не было, мой внешний лоск исчез, я с облегчением вздохнул и уменьшился в росте на ладонь. Меня мучила совесть из‑за того, что я так обошелся с ни в чем не повинным солдатом, но это было необходимо, к тому же я ничего уже не мог переиначить.

Появился слуга и сразу же отвел меня к Эйе. Я подбежал к нему, чтобы обнять его, но он не простер ко мне руки.

Голова его была опущена, а в глазах стояли слезы.

Я сел перед ним, понимая, что с ним обращались плохо. Старик отводил взгляд. Я решил пошутить, чтобы взбодрить его.

– Что с тобой, старый друг? Кажется, что твое Ка стало, как у ребенка!

Но шутка опечалила его еще больше. Я продолжал пытаться вытянуть из него хоть слово, но он не отвечал ни на мои вопросы, ни на проявления моих чувств.

– У нас мало времени! Мне нужно, чтобы ты меня выслушал, – сказал я, теряя терпение. – Эйе! Я, рискуя жизнью, пришел сюда, чтобы помочь тебе, а ты малодушничаешь.

Он снова ничего не сказал. Я не представлял, что делать. Наконец, чувствуя, что меня охватывает бешенство, я схватил его под мышки и приподнял.

– Проклятие! Ты должен меня выслушать!

– Чего ты хочешь? – спросил он, не глядя на меня.

– Отвезти тебя к твоей дочери. Хочу, чтобы ты забыл и думать о том, чтобы стать фараоном. Хоремхеб будет ждать, словно гриф, чтобы пожрать твои останки после того, как Темные отравят тебя, а его имя при этом останется незапятнанным.