Сантьяго Мората - Тень фараона

Не произнеся ни слова, она освободила меня от всех этих тягот. Да, стоило пройти через все, что со мной случалось, ради этого момента.

Я ощутил себя воскресшим, без чувства вины, преисполненный покоя и совершенно счастливый впервые в жизни. Не однодневным счастьем, подобно благоухающему после дождя цветку, а спокойствием, которое дает чистая совесть и осознание того, что больше никогда не переживешь момента лучше этого. Да, это была кульминационная точка в моей жизни, и поэтому я мог без сожаления умереть, осознавая, что больше не хочу ничего. Я упивался каждым оставшимся мгновением рядом с ней. По сравнению с этим восхитительным расслабленным состоянием блекли ощущения, испытанные в детстве во время прогулки по Нилу вместе с Тутом.

Мы оба наслаждались этими ощущениями, пока сон не одолел нас.

Это был глубокий оздоровляющий сон, а не, пусть и приятное, забытье в пустыне, и не мой беспокойный сон с непреходящим ощущением опасности, и ничто не могло помешать мне вкусить его сладость.

– Просыпайтесь!

Внезапный и грубый переход от сладостного и глубокого сна к реальности был таким резким, что казалось, голова вот-вот разлетится.

Чьи-то руки безжалостно трясли меня. Я открыл глаза. Нефертити стояла рядом, одетая. Я улыбнулся ей.

Какой-то паренек тянул меня за руку с такой силой, что было больно.

– На нас напали!

Я не был к этому готов. Мне казалось, что все происшедшее до этой ночи было дурным сном, который Нефертити превратила в чудесное отдохновение.

Но парень продолжал кричать.

Я смотрел на свою женщину, которая теперь могла находиться рядом со мной с полным правом перед богами и людьми, и продолжал нежно улыбаться ей.

Она, хотя и опечаленная, держалась уверенно. Ее глаза призывали меня защитить ее… И не только ее, но и все селение.

Наше селение.

Я кивнул и стал одеваться. Мне принесли мое оружие и доспех, в который я облачился привычными, столько раз повторенными движениями на глазах у моей женщины с твердым взглядом.

Я смотрел на нее, пока не вышел из комнаты. Мне нужно было ощутить ярость. Глубочайший гнев. Я распахнул двери моего Ка дикому зверю или демоническому духу, который завладевал мной, когда я сражался.

Я хотел, чтобы она это видела. Чтобы знала, на что я способен, защищая ее. Чтобы она отметила твердость моего взгляда и понимала, какую жестокость я могу носить в себе. Чтобы знала: все, через что я прошел, все эти тренировки, циничное искусство войны, холод, который появился в моем сердце из‑за пережитых предательств, печаль, чувство вины и страха, люди, которых я потерял, – все это слилось воедино в этот момент, и я готов был отдать жизнь, чтобы спасти ее.

Последний взгляд – и я вышел, моментально заставив себя стереть из памяти ее лицо и воспоминания о благословенной ночи, поскольку мне нужно было собрать всю свою ярость, а нанести хоть один меткий удар, сохраняя ее чарующий образ в моем Ка, для меня было невозможно.

Когда я вышел во двор, уже были слышны звуки схватки. Мне ничего не говорили, пока противник не подошел совсем близко, возможно, по просьбе Нефертити.

Вскоре мне стало очевидно, что схватка длилась уже несколько часов, что противник преодолел заслоны, выставленные, как я учил в счастливые дни, до того, как враг попал сюда по моей вине.

Но благодаря опыту Нахтмина нападавшим, несомненно, приходилось нелегко.

Я сделал над собой еще одно усилие, собирая в кулак ярость, необходимую, чтобы сражаться. Теперь я лучше понимал Иосифа с его удивительным спокойствием. Когда ты счастлив, то насилие кажется тебе чем-то невозможным. За несколько часов с Нефертити я стал совершенно другим человеком, и мне не хотелось сражаться.

Но, хотя в прежние дни я эгоистически планировал скрыться вместе с ней туда, где мы могли бы жить в безопасности и безвестности, это намерение совершенно забылось. Теперь это было ее селение, значит, и мое.

Я подумал о бедном Суре и попросил его придать силу моим рукам.

– Апофис! – воскликнул я. – Овладей мной!

Судя по удару, который я нанес первому вышедшему против меня солдату, мое желание сбылось и худший из демонов, имевший вид змеи, вселился в меня, но времени поразмышлять об этом не было.

Снова я оказался в гуще схватки, и мое Ка отошло в сторону, чтобы тело снова оказалось во власти зверя. И в этот момент я с грустью понял, что все это не имеет ничего общего с моей предполагаемой целью защитить женщину, которую люблю. На самом деле это было частью меня, как и каждого из людей. Мы не можем справиться с этими внутренними демонами и оказываемся на всю жизнь связанными с убийствами, шпионажем, войнами, воровством, со всякой низостью. И это проявления темной, алчной, завистливой нашей стороны…

Причина, по которой я шел сражаться, была не чем иным, как просто жаждой крови, – если однажды ощутишь, то, как ведомый инстинктом лев, должен будешь утолять ее, жажду живущего в тебе чудовища, и кровь будет пьянить тебя, требуя еще и еще.

Поэтому я не стал думать о результате или о ходе битвы. Только отчаянно сражался и, почти физически ощущая эту жажду, встречал очередного врага и убивал его.

К действительности меня вернула прежде всего усталость, а немного спустя – первые несерьезные раны и, наконец, ощущение, что все выскальзывает из моих рук. Потому что, хотя я вскоре понял, что врагов уже почти нет, во всяком случае, в этой части селения, я знал с такой же уверенностью, что, в то время как я яростно сражался с пешками в этой игре, возможно, те, за кого я сражался, уже мертвы или взяты в плен.

И вдруг меня будто ударило.

– Нефертити!

Я забыл о бое и начал везде искать ее, сожалея о собственной глупости. Ее могли уже схватить, пока я посылал стрелу за стрелой, как во времена, когда мы с Суром стреляли по мишеням, просто чтобы чем-нибудь заняться.

Я обшаривал домики. Один за другим, но безуспешно. Время от времени мне приходилось вступать в схватку, проклиная судьбу и кидаясь на врага с возродившейся яростью.

Открыв одну из дверей, без всякой надежды, я вдруг увидел ее.

Рядом с ней стоял Тут.

Тута охраняли два солдата, два великана, и я немедленно вспомнил Сура. Они кинулись ко мне, но из‑за ярости, охватившей меня, когда я увидел, что Нефертити задыхается, а длинная рука фараона сжимает ее горло, их попытки достать меня мечом показались мне неловкими движениями новичков. Теснота в доме была мне на руку, потому что охранники не могли атаковать меня одновременно, не сталкиваясь друг с другом.

После нескольких ударов мечом я двинул ногой одного из нападавших по коленке, и в тот момент, когда боль достигла его Ка, мой меч перерезал ему горло.

Не глядя на второго великана, но предчувствуя его следующий ход, я бросился в другую сторону, чтобы избежать мощного удара, который все же рассек мне бок, причем глубоко, до ребер.

Я не чувствовал боли. Рана не была смертельной.

Мы обменялись ударами, оценивая друг друга. Хотя на него произвело впечатление мое яростное сопротивление и то, с какой легкостью я покончил с другим великаном, он накинулся на меня, как будто его товарищ не бился в предсмертных судорогах, пытаясь вздохнуть, протолкнуть воздух сквозь клокочущую кровь.

Я снова рванулся в сторону, чтобы обмануть его, а потом бросился на пол, пока он готовился отразить удар, которого не последовало, и, еще не достигнув пола, резанул его мечом по ноге, рассекая мышцы и сухожилия. Великан рухнул со страшным криком, но выдержал еще два удара, прежде чем получил смертельный в грудь.

Я повернулся к Туту, который приставил украшенный драгоценными камнями кинжал к ее горлу.

– Не двигайся, слуга, или твоя шлюха умрет!

Я заглянул в ее глаза. Ей хотелось выглядеть храброй ради меня, но я-то видел, что она испугана. Я боялся, что она снова погрузилась в беспамятство, но, когда я сделал понятный ей жест, ее глаза ответили мне.

Я встретился взглядом с фараоном. С моим светом. Его глаза казались слепыми от гнева. И этому человеку я отдал столько любви!

– Тут, – начал я, стараясь говорить спокойно, – она ничего не значит для тебя. Ты взял себе ее дочь, которая любит тебя так, как эта женщина никогда не любила. Ты знаешь это по собственному опыту, понял, когда применил силу. – Я указал на Нефертити, состроив гримасу наигранного презрения. – Взгляни на нее! Она уже не та. Она потеряла красоту и свежесть. К тому же она забыла Атона и обратилась к недостойному богу этих безумных чужаков. – Я отбросил меч в дальний угол. – Тебе нужен я. Будучи твоей тенью, я предал тебя, украл у тебя эту женщину и сделал ее такой, какая никогда не пробудит в тебе нездорового желания. Она мне ни к чему. Убей ее, если хочешь. Она послужила моей цели заманить тебя сюда, и тебе не уйти живым.

– Замолчи!

– Я заключил договор с Темными, с Хоремхебом и Эйе, чтобы свергнуть тебя и стереть твое имя со стел и статуй навсегда.

– Вы оба умрете! – проревел он.

– Я говорил с твоим отцом! Это я заронил в его голову мысль отказать тебе в праве на трон. Я имел влияние на твоего безумного отца, и он мне поверил.

– Замолчи! – крикнул он, брызгая слюной.

Я приближался к нему, подняв руки над головой, но был напряжен, словно кобра перед броском.

– И я добился того, чего тебе никогда не достичь, даже если бы твой грязный Амон дал тебе тысячу человеческих жизней, – сказал я. – Я сделал так, что она извивалась подо мной от удовольствия и просила еще…

– Да замолчи ты, наконец!

– Ты ущербный, как и твой отец, и неспособен удовлетворить женщину! Эта лиса Анхесен только делает вид, что получает удовольствие, она прячет свое отвращение ради единственной цели – стать царицей!

Больше он не мог вынести моих оскорблений и набросился на меня как безумный.

Моя тактика сработала. Я спровоцировал его, и он отпустил Нефертити, хотя, если я не сумею отразить его атаку, ничем хорошим это не закончится.

Я предвидел такую его реакцию, но не сумел рассчитать скорость и, пока мои руки опускались, чтобы перехватить удар кинжала снизу вверх, следил за сверкающим лезвием с таким вниманием, как никогда в жизни.

Я сумел приостановить движение кинжала, когда он вонзался мне в живот, что несколько ослабило удар, но недостаточно.

Кинжал вошел в мое тело.

Я слышал звук, с каким он вонзился в меня. Понял, что бесполезно бороться, и сменил тактику. Я позволил ему воткнуться по самую рукоятку.

Тогда я изо всех сил стиснул в объятиях Тута, чтобы он не мог вытащить кинжал, и толкнул его, наваливаясь всем телом, к ближайшей стене, которая была в двух шагах от нас.

Тут отчаянно дергал кинжал, но вытащить его не мог. Мне оставалось только позволить ему продолжать, а когда я крепко прижал его к стене, поднял руки и схватил его за горло.

Фараон удвоил усилия, стараясь вытащить кинжал, но рука его была зажата между нашими телами. Опытный боец отказался бы от намерения извлечь кинжал и попытался бы большими пальцами выдавить мне глаза или нанес бы мне удар головой. Я бы так и поступил. Но Тут был ребенком, а его тренировки ограничивались теми, что были у нас в капе, когда мы играли во взрослых.

Я начал сжимать руки.

Я чувствовал, как жжет внутренности, но продолжал сжимать.

Я увидел слезы на лице этого ребенка и испытал угрызения совести. Я тоже заплакал, осознавая, что совершаю преступление.

Но продолжал сжимать руки.

Глаза Тута остекленели, он отчаянно задергался, пытаясь вдохнуть, но я не давал ему этого сделать… И после нескольких судорожных движений он перестал дышать.

Мой свет умер.

Я выпустил из рук его тело и посмотрел на кровавое месиво, в которое он превратил мой живот. Не сам удар был смертельным, но последующие движения лезвия, разрезавшего ткани и органы.

Я понимал, что мне предстоит умереть.

Все внутри у меня горело, но я подошел к Нефертити.

Она помогла мне лечь и закрыла рану своей туникой.

В этот момент появился Хоремхеб.

– Привет, Пи!

Я не знал, по какой причине, – то ли меня покидала жизнь, то ли просто от неожиданности, – кровь отхлынула от лица. Я не обращал внимания на боль. Мне не хотелось доставить ему удовольствие видеть меня слабым.

– Я уже не твой сын?

Хоремхеб раскатисто захохотал.

– Ты никогда не был моим сыном. Я наблюдал за тобой в капе, как наблюдал за всеми детьми, чтобы со временем использовать их в своих целях. Ты был особенный, и не только потому, что являлся тенью Тута, ты отличался незаурядными способностями и неприличествующей твоему положению гордостью. Я помню, с какой стойкостью ты вынес наказание, которое я тебе определил, и в тот же день принял решение. Сделать так, чтобы все поверили в то, что ты мой сын, было несложно.