Наталия Яровая - Тень Казановы

— Алла, спасибо тебе! — вырвалось у меня.

— Пока не за что.

Да, характерец у нее дай бог. Я раньше не очень-то верила, когда Сережа говорил, что это не он от нее ушел, а она от него. Думала, шутит. Но похоже, он и не думал шутить. Решимости Алле не занимать.

Мы выехали за город. Ночью прошел дождь, с утра дороги свободные, машин немного. Я откинулась на сиденье, приоткрыла окно. Аллин «эскудо» резво мчался мимо вереницы пригородных супермаркетов, бензозаправок, базарчиков и шашлычных. У меня в голове все перемешалось: Нюсина гибель, зловещие Димины намеки, жгучая обида, страх за моих детей.

Слева, с моей стороны, с нами поравнялся довольно потрепанный «краун». Стекло водителя опустилось, за рулем — улыбающийся Дима. «К деткам едем?» — прокричал. За ним на пассажирском сиденье — яйцелицый. Он головы не поворачивал, вперед смотрел, будто каменный. Я похолодела:

— Вот они.

— Вижу уже, — откликнулась Алла. — Дружок мой и его охранник. Мы с Тамарой вечно парой. Суки переодетые!

Резковато, конечно, сказано, но в точку.

Дима нас обогнал, впереди пристроился. Алла скорость сбросила — скоро КП. «Краун», придав газу, ушел вперед.

Когда мы подъехали к КП, Димин автомобиль стоял у обочины. Рядом — гаишник, документы смотрит.

Попался, Дима! Не везет тебе в этом сезоне с властями. Осторожнее надо быть!

Мы чинно проехали мимо, а потом Алла притопила педаль газа изо всех сил. Колокольчик, который о превышении скорости за сотню предупреждает, звонил не умолкая. «Эскудо» — маленький джип, но машина не скоростная. Для него сто двадцать кэмэ в час — спринтерская скорость. Но Алла ногу с газа не убирала. Хорошо водит машину!

Вскоре дорога подъемами-спусками пошла. Слева — сопки, справа — обрыв к морю. Страшновато, Алла от дороги глаз не отрывала. Только изредка в зеркало взгляд бросала.

— Вика, глянь назад, не сучонок ли за нами?

Сзади со скоростью торпеды нас нагонял белый автомобиль. Через некоторое время он попытался пойти на обгон. Поравнявшись, машина резко вильнула в нашу сторону. Я закричала, Алла сбросила скорость. «Краун» ушел вперед. Было видно, как Дима ржал за рулем. Впервые в жизни я совершенно ясно ощутила, что могу убить человека. Хладнокровно.

— Боюсь, они раньше в Спасске окажутся, — сказала Алла. — У них машинка побыстроходней будет.

— Господи, но дети-то им зачем? Это ж не Безуглова обирать, не баб пугать, это же страшное преступление — на ребенка покуситься!

— Да покушаться вряд ли будут, а напугать напугают. Они в принципе больше ничего и не умеют, но пугают хорошо. Связь с этим «Тимуровцем» есть?

— Есть, конечно!

— Ну и чего ты сидишь, как перепуганная?

— Так я и есть перепуганная!

— Не дрейфь, — развеселилась Алла. — Прорвемся!

Я схватила телефон, набрала, путаясь, номер санатория. Ответили. Я сбивчиво стала объяснять, что еду забирать своих детей, но раньше меня могут приехать два парня на белой машине. Они — опасные преступники. Поэтому прошу до моего приезда детей спрятать. Юный девичий голос довольно здраво ответил, что все понятно, Васю и Юльку отведут в директорскую и предупредят сторожа на въезде. Но мне надо поторопиться, поскольку охрана у них не солидная, а милиция из райцентра вряд ли на их вызов прибудет, нарушений ведь пока никаких нет. Можно подумать, я не торопилась! Колокольчик, ограничивающий скорость, уже охрипнет скоро.

А ребятки, видимо, в кошки-мышки с нами играть взялись. За одним из крутых поворотов мы чуть не налетели на их стоящую машину. Хорошо, на встречной полосе никого не оказалось, когда Алла успела туда вильнуть, объезжая возникший на пути «краун». А оба козла стояли у левого борта своего автомобиля и писали на дорогу длинными струями. Дима оскалился радостно и помахал нам ручкой.

Алла снова разогналась, но «краун» нагнал нас быстро. На спидометре «эскудо» — сто тридцать. Дорога — влажная и извилистая. Почти пустая. Господи, как страшно! Зря мы объездной дорогой поехали. Хотели пробки на основной трассе миновать, а получилось только хуже — машин почти нет, браткам раздолье. Я посмотрела на Аллу — ее красивое лицо напряжено, губы сжаты.

А Дима резвился: он то притирался к нам слева, то заходил вперед, потом опять пропускал и пристраивался сзади. Мои нервы были на пределе. Все походило на сцены из боевика, только происходило с нами. Алла уверенно избегала аварийных ситуаций, которые придумывал изобретательный Дима.

— Офицер сраный! — ругнулась она, резко притормаживая, когда «краун» в очередной раз притирался к нашему боку.

Дима улетел вперед, дорога как раз шла на спуск, а впереди предстоял крутой подъем.

По-видимому, он решил предпринять еще один устрашающий маневр — резко развернуться и пойти нам навстречу. Но при развороте на скользкой дороге «краун» понесло боком. Завизжали тормоза. Автомобиль зацепил дорожное ограждение и, как в замедленной съемке, стал переворачиваться на крышу, потом — снова на колеса, еще раз — на крышу, на колеса. От ударов его капот и багажник открылись. Машина, высекая искры, перелетела дорожное ограждение и повисла над обрывом. Алла резко сбросила скорость, и мы смотрели на происходящее как на экране кинотеатра.

Мы медленно подъехали и остановились рядом. Подошли к «крауну» с двух сторон. Стекол в машине не было, их осколки усыпали дорогу. Я первая заглянула внутрь. Яйцелицый с кровавой раной на голове припал к дверце, не шевелился. Дима упал всем телом на руль. Мы с Аллой обменялись взглядами.

— Надо помочь, — сказала я.

— Поможем, конечно, — согласилась она.

Не сговариваясь, мы подошли к открытому багажнику и навалились на машину. Поддалась она не сразу, но потихоньку пошла вперед, а потом рухнула вниз. Раздался взрыв. Вверх метнулся столб черного дыма и огня.

— Как в кино, — подивилась Алла.

Мы вернулись в «эскудо», осторожно объехали россыпь битого автомобильного стекла. На подъеме я обернулась. Дорога по-прежнему была пустой. Облако черного дыма, постепенно рассеиваясь, улетало в небо.

— Не гони, Алла, скользко. Мало ли чего.

— Ты, пожалуй, права…

Проснулся от холода. И еще от чувства тревоги. Как в сердце кто-то стукнул. И — в холодный пот. В последние две недели — привычное состояние. Стоит только протрезветь, точнее, проспаться. Потому как пью я до тех пор, пока не упаду на диван в забытьи. Уже две недели здесь. Сколько еще?

Вылез из-под одеяла. Дом остыл. Суровые тут зимы. На часах — шесть утра. Темно еще.

Приволок из кладовки три полена и ведро уголька. Спасибо, хозяйка запаслась в свое время. Из журнала «Домоводство» дореволюционного вырвал пару страниц. Уложил все, спичкой чиркнул. Руки дрожат… Взялось.

Печку сразу научился топить, с первого дня. То ли печка у Евгении Августовны хорошая оказалась, то ли я — на все руки от скуки.

Потеплело. Умыться, что ли?

Поплескался в рукомойнике. В зеркало над ним глянул. Да уж… Тот ли это Безуглов? Не тот, конечно. Небритый, морда худая, свитер какой-то подзачуханный. Непричесанный. Да не в этом дело. Глаз тусклый. Побили как будто. Лучше б побили.

Чайник на печку пристроил. Подумал немножко — тяжело организму. Спустился в подпол. А вчера ведь обещал себе, что больше туда ни ногой. Особенно с утра. Сколько там осталось-то? Пересчитал вдумчиво. Пять бутылок. Дня на два, прикинул. И слово торжественное себе дал: закончатся — остановлюсь. Наверное, это и называется в народе ласковым словом «запой». Я и раньше-то не дурак выпить был. Но чтоб так! Две недели подряд. Путая день и ночь. До беспамятства. Пока не упаду. Один. А иначе — никак, на сердце холодно. Страх. Тревога. Бессонница. Возьми себя в руки, Безуглов! Возьму. Родиной клянусь! Вот запасы все прикончу — и в завязку. На лыжах кататься буду. Картошку с салом себе жарить. Отъемся. И придумаю, как дальше жить. Тем и успокоился.

А тетя Женя запасливая была, царствие ей небесное. В подполе у нее, когда приехал, целый стратегический запас обнаружил. Водки бутылок тридцать. Посмотрел на дату выпуска — девяносто первый год. Бутылки с крышечками-бескозырками, мы такую студентами еще пили, когда на уборочную от института в деревню ездили. Старыми деньгами четыре семьдесят стоила. Мы продавщице пятерку давали, а она нам на сдачу — лотерейный билетик. На один из этих билетиков рубль выиграли. О как!

Хорошо, водка — продукт долгого хранения, не портится. По талонам еще брала, наверное, Евгения Августовна.

Тут же тушенки с дюжину банок. Крупа какая-то. Сгущенки немножко. Сайра семилетней давности. Макароны. Мука. И варенье. Свое, видать, в литровых банках.

Пока в ход идут водка и варенье. Я из него воду витаминизированную развожу — запивать. А есть не хочется. Лапшу иногда завариваю. «Доширак». Но редко. Я ее в местном магазинчике купил по приезде. Заодно и доложился: племянник я Евгении Августовне. Померла, дом мне отписала, больше некому было. А мне отпуск на стройке дали, за три года, каменщиком работаю. Вот и решил в тишине и покое его провести. Да за наследством приглянуть. Проглотили. Выгляжу я теперь простенько: башмаки на гусеничном ходу, пуховик, шапка с ушами. Наш парень! Это Вика меня так перед отъездом приодела. Свезла на китайский рынок, велела нос не морщить, не те времена, и набрала барахла всякого, даже перчатки какие-то супертеплые на синтепоне зацепили. Думал, не надену сроду. В первый же день, как прилетел, сгодились! Самое интересное: за всю экипировку чуть больше сотки баксов отдали. Бывалыча, я за такие деньги только полрубашки купить мог. А здесь — одет с ног до головы. Тепло! Да и выгляжу вроде ничего. Век живи — век учись. Чего деньгами бросался раньше? Были потому что…

Ладно, не будем о грустном. В домушке тем временем совсем тепло стало. Включил радио. Здесь другой связи не водится. Скромно, конечно, Евгения Августовна жила. Более чем. Однако в порядке все содержала. Посудка на месте, в кладовочке — запас уголька и дровец. Книжки на этажерке расставлены. Прилично так подобраны. Даже почитать с интересом можно. Подшивки журналов. Тоже любопытно. Но — потом. Когда снова человеком стану. Через пять бутылок. Даже живность себе завести планирую. Котейку какую или собаку. Господи, неужели я здесь надолго? Чего делать-то теперь? Бескозырку с бутылки снял, пошло-поехало. В пробку потом мякиш из хлеба затолкал и четыре спички вставил. Жираф получился. Мне дед так всегда делал. Когда я маленьким на День Победы поздравлять его вместе с родителями приходил.

Убрал жирафа с глаз долой. Не то слеза пьяная польется. И дед уже умер. И мама с папой погибли. В институте еще учился. Все, все! Живем сегодняшним днем!

Наливаю по полстакана, залпом — хлобысь! И водичкой с вареньем вдогонку. Закусить бы. Да не тянет на пищу. После третьего полстакана, как водится, Евгению Августовну помянул. Спасибо ей. Наследство мне подогнала. А ведь отмахивался как мог, когда подруга ее, смешная такая Тамара Семенна, документы мне притащила. «Не надо мне, — говорил, — домишко какой-то на Урале. Да и с чего мне, кто я ей? Возьмите себе лучше!» — «Ни к чему мне, — подруга сказала, — не доеду туда сроду. А вам мож и сгодится когда. Больно уж Женя хотела оставить вам чего. Не обидьте, пусть душа ее на Небесах радуется. Я вам тут все собрала. И завещание ее, и справку о смерти, пусть будет».

Взял, раз никому не надо. Память покойной уважил. Хорошая она была. Тихая-тихая, старушка такая, интеллигентная. Бабулю мою напоминала. Цветы мне однажды связала. Из ниток разноцветных. Корзину целую. На праздник какой-то преподнесла. Я растерялся, конечно, — куда красоту такую девать? Но виду не подал. Наши смеялись, а я тронут был, если честно.

И домишко вдруг сгодился. Что б делал без него сейчас?

Организм мой в себя пришел. Повеселело. По радио песни пели. По заявкам. Надо же! Как в детстве: радио на кухне, заявки еще кто-то посылает…

Проснулся от холода. И от чувства тревоги…

Как и было рассчитано, пяти бутылок хватило еще на два дня. Потом плохо стало. Не спалось. Тревожно. Паника в душе. Заняться нечем. Можно было в магазин, конечно, сгонять. Но не побежал. Устал от пьянки, если честно. И боялся, что втянусь. Боролся два дня. Потом соседский парень зашел, Борис. «Я, это, — сказал, — баню топлю. Мож надо тебе? А то у Августовны рукомойник только, она к нам всегда париться ходила. И ты ходи».

Пошел. В процессе квас пили. Потом хозяйка, Аня, жена Бориса, к столу позвала. Поел охотно. И водки выпили. Под грибочки с огурчиками. Грамм по сто пятьдесят. Больше и не захотелось вдруг. В дом вернулся. Уснул и проспал часов двенадцать. Проснулся человеком. Борька, ну спасибо тебе! Стали дружить домами. Они молодые совсем. Едва за двадцать. В позапрошлом году поженились. Славные!