Я слышу, как они называют имена, которые мне почему-то знакомы. Я слежу за их взглядами. Вдалеке, в тени дерева, изящные ветви которого склонились к земле под тяжестью ярких плодов, в страстном объятии застыла влюбленная пара.

Мужчина высокий, суровый и сильный — я чувствовала, что эта сила, если ее разбудить, будет ужасна. Женщина красивая и очень изящная. Но и в ней чувствуется нечто большее, чем видно на первый взгляд.

Они без памяти влюблены. Их желание, их страсть пульсируют внутри меня, словно открытая рана.

Неужели любовь причиняет боль?

Девушки вздыхают. Мечтают. Надеются. Когда-нибудь они тоже так полюбят — страсть и романтика, страх и радость сольются в одно всепоглощающее чувство. Они узнают вкус губ возлюбленного, затрепещут от его прикосновений.

Когда-нибудь.

Мы заворожены этим страстным объятием, охвачены желанием испытать такое же чувство, поглощены мечтами.

Небо темнеет. Краски меркнут. Поднимается ветер. Холодный ветер, превращающийся в вихрь. Я слышу его оглушающий рев. Он срывает с ветвей цветы, и их лепестки летят, словно разноцветные пули.

Теперь я боюсь. Страх охватывает меня еще до того, как я вижу гибкое черное тело змеи, ползущей по серебристым плиткам, и выскользнувшую из-за деревьев черную фигуру со стеклянной шкатулкой в высоко поднятых руках.

Раздается громовой голос. Я зажимаю уши руками, чтобы не слышать его, но слова звучат у меня в голове.


Запомните этот день и этот час торжества моей силы. Смертные души трех принцесс навеки станут моими. Их тела спят вечным сном, их души заперты в стекле. Чары не рассеются, пока не будут найдены три ключа, повернуть которые могут лишь руки смертных. Срок — три тысячи лет. Мгновением больше, и души сгорят.

Это испытание для смертных — пусть покажут, на что они способны. Я запираю замки, создаю ключи и вручаю их судьбе.


Ветер стихает, воздух снова становится неподвижным. На залитых солнцем плитах лежат, взявшись за руки, три девушки. Их глаза закрыты, будто во сне. Три части целого.

Рядом с ними стоит шкатулка. Грани прозрачных стенок окантованы свинцом, три замка сияют золотом. Внутри мечутся три теплых синих огонька, словно бьющиеся о стекло мотыльки.

Рядом лежат три ключа.

При виде их я начинаю плакать.


Открывая дверь Зое, Мэлори все еще не могла унять дрожь.

— Я приехала, как только смогла. Нужно было забрать Саймона из школы. По телефону мне показалось, что у тебя расстроенный голос. Что…

— Дана еще не пришла. Не хотелось бы возвращаться к этому дважды. Я сварила кофе.

— Отлично. — Зоя положила руку на плечо Мэлори и заставила ее сесть в кресло. — Я принесу. Похоже, ты еще не пришла в себя. Кухня там?

— Да. — Мэлори с облегчением откинулась на спинку кресла и стала тереть лицо ладонями.

— Расскажешь, как прошло свидание с Флинном?

— Что? А-а. Хорошо. Превосходно. — Она опустила руки и с удивлением посмотрела на них, как на чужие. — Без собаки он производит впечатление почти нормального человека. Это, наверное, Дана.

— Сиди, я открою. — Зоя остановила Мэлори, не дав ей встать с кресла, и выскочила из кухни.

— Ну, что у вас за пожар? — с порога поинтересовалась Дана и тут же принюхалась. — Кофе. Только не заставляйте меня выпрашивать его.

— Сейчас принесу. Посиди с Мэлори, — вполголоса сказала Зоя.

Дана с размаху опустилась в кресло, поджала губы и смерила Мэлори долгим, внимательным взглядом.

— Выглядишь ужасно.

— Премного благодарна.

— Только не жди объятий и поцелуев, когда поднимаешь меня с постели и требуешь, чтобы через двадцать минут я была здесь. Я выпила всего одну чашку кофе… Кроме того, полезно осознавать, что после сна у нас далеко не идеальный вид. Что стряслось?

Мэлори посмотрела на Зою, которая вернулась, неся на подносе три большие белые чашки кофе.

— Мне приснился сон.

— Мне тоже. Кажется, там фигурировал Спайк из «Баффи — истребительницы вампиров»[19] и огромный чан горького шоколада, а потом позвонила ты и все испортила.

— Дана! — Зоя укоризненно покачала головой и присела на подлокотник кресла Мэлори. — Это был кошмар?

— Нет. Хотя… Нет. Проснувшись, я сразу все записала. — Мэлори встала и взяла со стола листы бумаги. — Никогда в жизни не видела такого подробного сна. По крайней мере, так хорошо не помнила все детали, когда просыпалась. Я записала, чтобы ничего не забыть, хотя и так вовек не забуду. В любом случае лучше прочтите сами.

Она протянула распечатанные страницы, взяла чашку и расположилась у двери во двор.

«Будет еще один чудесный день», — подумала Мэлори.

Еще один чудесный день в конце лета, с безоблачным небом и теплым ветерком. Люди пойдут по улицам, наслаждаясь погодой и спеша по делам. Обычные, каждодневные заботы в обычном, нормальном мире.

А ей уже никогда не забыть вой того ужасного ветра, внезапное ощущение жестокого холода.

— Уф! Теперь понятно, почему это тебя так потрясло. — Дана отложила листки. — Откуда взялся сон, гадать не приходится. Флинн мне сказал, что вчера вы ездили еще раз взглянуть на картину. Это полотно не выходит у тебя из головы, и подсознание повело тебя в Ворриорз-Пик.

— Жуть… — Дочитав последние фразы, Зоя встала. Она подошла к Мэлори и погладила ее плечи. — Неудивительно, что ты так расстроилась. Правильно сделала, что позвала нас.

— Это не просто сон. Я была там. — Мэлори грела руки чашкой с кофе. — Я вошла в эту картину.

— Эй, милая! Притормози. — Дана подняла ладонь. — Ты просто растерялась, и все. Сильный, яркий сон действительно способен… затянуть.

— Я и не надеялась, что вы мне поверите, но все равно скажу то, о чем все время думаю с тех пор, как проснулась.

Мэлори вспомнила, как очнулась, трясясь от холода, а жуткий вой ветра все еще звучал у нее в ушах.

— Я была там. Чувствовала аромат цветов, ощущала тепло. Потом холод и ветер. Я слышала, как они кричат. — Мэлори закрыла глаза, сражаясь с новым приступом паники.

Она не могла забыть этот крик.

— И я почувствовала напряжение в воздухе, словно давление. Когда я проснулась, в ушах еще гудело. Они говорили на гэльском, но я их понимала. Разве так бывает?

— Ты просто подумала…

— Нет! — Мэлори яростно тряхнула головой и повернулась к Зое. — Я понимала. Когда налетела буря и все вокруг смешалось, они звали отца. Ши атэйр синн! Утром я посмотрела, что это значит. «Отец, помоги нам!» И я понимала принцесс. Как это могло случиться?

Она набрала полную грудь воздуха, пытаясь успокоиться.

— Их звали Венора, Нинайн и Кайна. Откуда я узнала?

Мэлори вернулась к креслу и села. Выговорившись, она немного успокоилась. Пульс замедлился, голос уже не прерывался.

— Они так испугались! Девушки играли со щенком в мире, который казался им безмятежным, совершенным, а через мгновение у них отняли то, что делало их людьми. Они страдали, а я ничем не могла помочь.

— Не знаю, что и думать, — сказала Дана, немного помолчав. — Попробуем призвать на помощь логику. Картина с самого начала очаровала тебя, а потом мы узнали, что это кельтская легенда. Мы похожи на девушек на полотне и поэтому отождествляем себя с ними.

— А почему я понимаю по-гэльски? Откуда я знаю их имена и имена сидящих под деревом?

Дана нахмурилась, опустив взгляд в чашку с кофе.

— Это я объяснить не могу.

— И еще кое-что. Души принцесс заточила темная, могущественная и алчная сила. И она не хочет, чтобы мы победили.

— Шкатулка и ключи, — прервала ее Зоя. — Ты их видела. Ты знаешь, как они выглядят.

— Шкатулка очень простая и в то же время красивая. Свинцовый хрусталь[20], высокая куполообразная крышка, впереди три замка. Ключи похожи на эмблему в приглашении и на символ на флаге, который реет над Ворриорз-Пик. Маленькие. Думаю, в длину не больше трех дюймов.

— Все равно бессмысленно, — не сдавалась Дана. — Если ключи существуют, зачем их прятать? Почему бы просто не вручить нужным людям, и дело с концом?

— Не знаю. — Мэлори массировала виски. — Должна быть какая-то причина.

— Ты сказала, что знаешь имена влюбленных, сидящих под деревом, — напомнила ей Дана.

— Да. Питт и Ровена. — Мэлори уронила руки на колени. — Питт и Ровена, — повторила она. — Они не смогли этому помешать. Все произошло так внезапно, так быстро…

Она тяжело вздохнула. Дана и Зоя ждали и наконец услышали:

— Дело вот в чем. Я верю. Верю — и мне наплевать, что это похоже на безумие. Я была там. Меня перенесли в картину через завесу снов, и я все видела своими глазами. Я должна найти ключ. Чего бы это ни стоило.


После утреннего совещания, включавшего пончики с джемом и разъяренную журналистку, у которой на два абзаца сократили статью об осенней моде, Флинн укрылся в своем кабинете.

Число сотрудников газеты не превышало тридцати человек, включая исполненного энтузиазма подростка, которому Флинн Хеннесси платил за ежедневную колонку, излагавшую точку зрения молодежи на происходившее в мире, стране, штате и их родном городе, поэтому один недовольный корреспондент представлял собой серьезную проблему. Бурю нужно было пережить в тихой гавани.

Флинн просмотрел почту, отредактировал статью о ночной жизни Вэлли, одобрил пару фотографий для завтрашнего выпуска, проверил подборку рекламных объявлений.

Даже через закрытую дверь до него доносились звонки телефонов и стук пальцев по клавиатуре. Полицейская рация на картотечном шкафу трещала и попискивала, звук телевизора, втиснутого на полку между книгами, был приглушен.

Окно в кабинете он открыл, и с улицы слышался утренний шум, а временами гулкое уханье басов автомобильных колонок, включенных на полную громкость.

Время от времени в соседней комнате можно было уловить стук задвигаемого ящика письменного стола. Рода, специализирующаяся на общественной жизни, моде и слухах, давала выход своему раздражению. Даже отделенный от нее дверью, Флинн чувствовал испепеляющие взгляды обиженной журналистки.

Рода и еще примерно половина сотрудников пришли в газету, когда он был еще мальчишкой. Большая их часть продолжает считать «Курьер» газетой его матери. Или даже деда.

Иногда это злило Флинна, иногда приводило в отчаяние, а иногда просто забавляло.

В данный момент он не мог разобраться в своих чувствах, но одно знал точно — Рода его достала.

Лучший выход — выбросить ее капризы из головы и начать править статью о заседании городского совета, на котором он присутствовал вчера. Предложение поставить светофор у рынка, споры вокруг бюджета, необходимость ремонта тротуаров на Мейн-стрит… И довольно острая дискуссия по поводу сомнительного предложения сделать платной парковку на улице, чтобы найти деньги на этот ремонт.

Флинн изо всех сил старался вдохнуть хоть немного энергии в репортаж, одновременно пытаясь сохранять журналистскую объективность.

Он размышлял о том, что «Курьер» не похож на «Планету»[21], а он не Перри Уайт[22]. Никто тут не называет его шефом. Даже если забыть о скандалах, время от времени устраиваемых Родой, Флинн не был уверен, что кто-либо, включая его самого, действительно верит, что всем тут заправляет он.

Здесь слишком хорошо помнят его мать. Элизабет Флинн Хеннесси-Стил. Одно имя чего стоит!

Флинн любит ее. Конечно, любит. И большую часть времени она его даже не раздражает. Они часто ссорились, когда он взрослел, но Флинн всегда уважал мать. Невозможно не уважать женщину, которая с одинаковой страстью относится к жизни и бизнесу как ее части и требует того же самого от других.

Следует отдать ей должное и за то, что она смогла уйти, когда того потребовали обстоятельства. Хотя и свалила все на сына, который совсем этого не желал.

Свалила все, включая скандальных репортеров.

Флинн встал, подошел к стеклянной стене и бросил опасливый взгляд в сторону стола Роды.

Она подпиливала ногти вместо того, чтобы работать. Дразнила его. Ладно, пусть пилит. Сегодня он не будет ссориться с капризной старой крысой.

Сегодня не будет.

Флинн вернулся на место и с головой погрузился в верстку первой страницы второго раздела газеты, когда в кабинет вошла Дана.

— Ни вежливого стука, ни прелестной маленькой головки в дверном проеме… Просто вламываешься.

— Я не вламываюсь. Мне нужно с тобой поговорить. — Сестра рухнула в кресло и оглянулась. — А где Мо?

— Сегодняшний день он проводит на заднем дворе.