Предложение Трасбата открыло другие возможности. Пил был консерватором, но не принадлежал к старой когорте. Определенно, он придерживался ещё более умеренных взглядов, чем Сидмут с Каслри. И если такие люди как Трасбат намерены поддерживать его, значит, им тоже не терпится начать реформы, и не только в избирательной системе, но и в других сферах, требующих немедленного вмешательства. Например, в тюрьмах.

Значит, они могли бы осуществить то, что Саймон хотел сделать лично сам. И всё что требовалось от него, забыть пока о должности премьер-министра. Возможно, навсегда.

«Почему именно ты?»

В ушах звенели слова жены, когда он ставил бокал. Да, почему именно он должен быть премьер-министром? Он ответил, что только он мог гарантировать, что Англия будет двигаться правильным курсом. Это ли истинная причина? Или же Луиза нечаянно открыла правду — он действительно больше озабочен самоутверждением перед дедом Монтитом, чем заботой о стране?

Отрезвляющая мысль, и, весьма вероятно, одна-единственная. Даже теперь, когда перед Саймоном маячило предложение Трасбата, первым его побуждением было отказаться. И почему? Потому что ему придётся усмирить свои амбиции.

Потому что он не сможет доказать, что дед ошибался.

Саймон крепко сжал бокал. Луиза была права. Ему плевать на Англию — он всего лишь старается заткнуть окаянный голос мертвеца.

Желание упиться до беспамятства внезапно улетучилось, Саймон поднялся, отставил бокал, покинул клуб и в ошеломленном состоянии отправился домой.

Если он согласится на предложение Трасбата, то всё изменится. У Луизы больше не будет причин уходить из Лондонского женского общества, у его жены больше не будет повода смотреть на него с разочарованием и жалостью, от которой у него стыла кровь.

«Ты опять за своё, — почти слышал он презрительный голос деда. — Позволяешь своим страстям разрушить амбиции».

Разрушить? Или совершенствовать?

Что, если Луиза и в этом была права? Что, если он пытается контролировать не страсти, а чувства? Ту его частичку, что печется о фермерах, желающих представительства в правительстве, или об арестантках, которым нужна лишь капля доброты и возможность начать новую жизнь?

Ту частичку, которая очень хотела, чтобы жена смотрела на него с гордостью и уважением. И любовью. Да, с любовью.

Дома Саймон прямиком отправился в спальню, не желая принимать каких-либо важных решений, когда тело ужасно хотело спать. Но сон ускользал от него — простыни на кровати пахли женой.

Поэтому он оставил кровать и побрёл вниз в кабинет. Только те чёртовы письма и могли его усыпить. Саймон открыл коробку, которую забрал у поверенного, и, уверенный в бесцельности своего занятия, пробежал глазами парочку первых писем. Потом вынул толстую пачку, и сердце его гулко застучало в груди. Не только оттого, что края пачки были обуглены, словно её спасли из огня, а потому, что на ней стоял штемпель Индии.

Саймон не удержался и слегка подпрыгнул от волнения. В особенности, когда осторожно развернул тонкую пергаментную обёртку и нашёл в середине пачки официальный документ.

Свидетельство о браке дяди Тобиаса.

Саймон быстро разложил листки письма, сопровождавшие документ, и стал разбирать дядины незнакомые каракули. Закончив, он откинулся на спинку кресла и невидящим взглядом уставился в комнату.

Саймон не мог поверить, что свидетельство всё это время хранилось в бабушкиных бумагах. Он помнил её, как серую мышку, до смерти запуганную дедом.

Спасение бумаг от огня было её маленьким восстанием. Вероятно, она понимала, что муж никак не ожидает от неё вызова, и не будет рыться в бумагах после её кончины. Умирая, она не могла знать, понадобится ли когда-нибудь этот документ, так как самый старший из её сыновей был ещё жив.

Но на всякий случай сохранила свидетельство. Как любая заботливая мать. И если она, его несчастная бабушка, смогла пренебречь требованиями своего ублюдка мужа и уничтожить его планы из могилы, то и Саймону это точно по плечу.

Ведь правда заключалась в том, что он больше не желает слушать Монтита. Он желает слушать веления своего сердца.

Одно повеление у него уже определенно имеется. Иначе, отчего его желудок скрутило узлом при мысли, что он потерял уважение жены? Отчего неизменно сжимает грудь, стоит только представить, что они будут жить раздельно, как его родители?

Для него это не приемлемо. Не теперь, когда он почувствовал вкус любви.

Сейчас он точно знает, какой дорогой должен идти.

Герцог ждал, что дедов голос вот-вот накинется на него, начнёт изводить, называть глупцом, но — ничего. Одна лишь блаженна тишина, чистый и священный покой. Словно духи дяди и бабушки пристыдили Монтита, и тот отступил.

Остался только сладкий и мелодичный голос жены: «Я не сомневаюсь, ни капли, что мой муж мог бы стать великим государственным деятелем за всю историю Англии. И не важно будет ли он когда-нибудь премьер-министром».

И с этим обнадёживающим, полным любви заявлением, звенящим в его ушах, Саймон наконец-то смог уснуть.

Глава 27

Дорогой кузен,

Не могу представить, чтобы Луиза вдруг отказалась возглавлять Лондонских женщин, разве что по очень веской причине. Быть может, ради любви. Мне думается, она души не чает в своём супруге.


Ваша кузина,

Шарлотта

На следующий день, без пяти четыре, Луиза с Региной стояли перед танцевальным залом в доме последней, наблюдая, как члены Лондонского женского общества кружили меж рядами стульев вместе с некоторыми квакерами миссис Фрай. Прибыли и несколько мужчин, поддерживающих стремления Лондонских женщин. Приехал даже лорд Трасбат с женой, хотя он то и дело хмуро поглядывал на карманные часы.

— У Саймона нет никакого права требовать такое от тебя, — прошептала Регина, пробегая глазами комнату. — Я всё ему выскажу при нашей следующей встрече.

— Бесполезно. — Луиза взглянула в сторону Маркуса, задумчиво стоящего в нескольких шагах от них. — Ты же не проболталась моему брату, не так ли? Он думает, что я действительно не хочу больше возглавлять общество?

— Я и слова не сказала, но он же не идиот. Одного взгляда на тебя достаточно, чтобы понять, что что-то не так. Он еле сдерживается, чтобы не вмешаться. Он не понимает, как муж с женой могут жить раздельной жизнью. — Регина выпрямилась. — Я, однако, тоже этого не понимаю. Только позволь, и я потолкую с Саймоном…

— Я ничего не хочу менять. Твой братец ещё упрямей моего. Стоит ему взять курс, так он с него ни за что не свернёт, кто бы и что ему не говорил.

И её любовь тут, видимо, тоже бессильна. Хотя разлюбить его она не в силах. Всю прошлую ночь Луиза металась по кровати, скучала по мужу, вспоминала свои слова, желала невозможного.

Какой-то частью своей души она надеялась, что он появится сегодня утром, и будет молить её вернуться домой. Если бы он пришёл сюда за ней, возможно, её жертва далась бы ей легче.

Потому что надеяться на помилование Луиза не могла. В жизни Саймона амбиции всегда узурпировали всё… и всех. Было бы безумием думать, что он откажется от амбиций, только чтобы она и дальше возглавляла свою группу.

Неважно, что его когорта крайне безрассудна. Неважно, что Саймон не уважал их самих или их цели, и что его уступка означала конец его собственных реформаторских намерений. Он решительно настроен самоутвердиться перед своим покойным дедом-идиотом. И тут она бессильна.

Луиза отчаянно сдерживала выступавшие на глаза слёзы. Вчерашних слёз хватило бы на озеро, разве мало? Она что, должна выплакать целый океан? Но как удержаться, если будущее предлагает такой жалкий выбор?

Она не может оставить Саймона. Она никогда не сможет с ним развестись, даже если это можно устроить по закону, иначе его политическим стремлениям придёт конец. Но они могли бы жить раздельно. Он бы жил в Лондоне, а она — занималась их имением. А по его возвращению в провинцию, по окончании сезона, они бы продолжали жить каждый своей жизнью. Вряд ли они будут натыкаться друг на друга в таком огромном поместье.

Беда в том, что Луиза не хотела уходить от него или жить отдельно. Она хотела быть его женой, рожать ему детей, жить в согласии с ним. Но не могла, если это значит позволить Саймону поглотить её всю: и тело, и душу. Сколько времени пройдет, прежде чем она станет похожей на свою мать — резкой и сухой, холодной и безразличной? Сколько пройдет — и она станет похожей на него?

Лакей протискивался сквозь толпу, направляясь к возвышению, на котором они устроились.

— Ваша светлость, — произнёс он, добравшись до них с Региной. — Человек из «Таймс» просит разрешения присутствовать на вашем собрании.

Луиза судорожно вдохнула:

— Что? Как он об этом узнал?

— Может, мистер Филден ему сообщил? — прошептала Регина.

— До того, как ты сегодня с ним встречалась?

— О боже, надеюсь, нет.

Луиза глянула в сторону мрачно восседавшего Филдена. Он согласился остаться до конца собрания, но досады своей явно не скрывал.

— Филден не из тех, кто будет самовольно приглашать прессу, — она повернулась к лакею. — Будьте добры, передайте джентльмену из «Таймс», чтобы он уходил.

Кивнув, лакей удалился и снова вернулся через несколько минут:

— Джентльмен отказывается уходить, ваша светлость. Говорит, что ждет прибытия герцога, вашего мужа.

Луиза нахмурилась:

— Герцога не будет на собрании, что бы там пресса себе не думала. Поэтому пусть уезжает, или я…

— Я об этом позабочусь, — произнёс привлеченный разговором Маркус.

Они ушли, а Луиза осталась стоять, охваченная волнением:

— Интересно, откуда же в «Таймс» узнали о собрании? Если одна из наших дам проболталась, клянусь, я выведу её на чистую воду.

— Как? — спросила Регина. — Ты уже не будешь членом Лондонских женщин.

У Луизы упало сердце:

— Да провались всё пропадом. — Она уставилась на толпу, горло горело от слёз. Члены группы расселись по местам и выжидательно смотрели на неё. Лучше с этим покончить, пока она окончательно не раскисла. — Полагаю, пора начинать.

Регина кивнула и отправилась на своё место в первом ряду.

Чувствуя, как внутри всё опустилось, Луиза заняла место за трибуной и подождала, пока утихнет толпа.

— Добрый день, дамы. Я очень признательна, что вы сегодня пришли сюда. Вместе с тем, с великим сожалением сообщаю…

— …что её муж к несчастью опаздывает, — закончил голос в отдалённом конце комнаты.

Слова застряли в горле, и взгляд Луизы метнулся в сторону, где Саймон спешил к первым рядам, а за ним следом — несколько человек. Он выглядел встревоженным, жестом указывая на стулья, и его спутники проскользнули на свободные места, которые только смогли найти.

Луиза натянулась как струна, не зная, что и думать. Неужели он бы посмел руководить её собранием? Заставив её сперва об этом объявить?

Когда Саймон подошёл к трибуне, Луиза прошептала:

— Кто эти люди?

— Представители прессы, — тихо произнёс он. — Прости… я хотел быть тут еще час назад, но возникли некоторые трудности — еле отделался от Сидмута с Каслри.

— Если думаешь, что я позволю тебе использовать моё собрание в своих политических целях…

— Доверься мне, — он крепко сжал её руку. — Позволь выступить, хорошо? Ты не пожалеешь, любовь моя, обещаю.

Луизу остановили слова «любовь моя» и она уставилась на мужа. Он разительно отличался от человека, которого она вчера оставила в кабинете. Воодушевление на его лице придало новый яркий блеск его прекрасным голубым глазам. А улыбался он настолько сердечно, что это не могло не зажечь в ней искры.

С гулко бьющимся сердцем Луиза кивнула, потом повернулась вместе с мужем к перешептывающейся толпе, его рука по-прежнему сжимала её руку. Она заметила брата в конце комнаты и укрепилась в своей надежде, увидев на его лице одобрительную улыбку.

Саймон прокашлялся, и собрание замолкло.

— Как сказала моя супруга, мы благодарны, что вы сегодня пришли сюда. Потому как рады сообщить, что, присоединяясь к мнению Лондонского женского общества, мы поддержим мистера Томаса Филдена на предстоящих дополнительных выборах.

У Луизы перехватило дух и она, не веря своим ушам, метнула взгляд на Саймона. Он всё-таки поддерживал мистера Филдена?

К её величайшему изумлению муж ей подмигнул… подмигнул, подумать только!

Он снова сжал её руку и продолжил:

— Не желаете ли подойти к трибуне, мистер Филден?

Мистер Филден в полном замешательстве, которое ясно читалась на его лице, поднялся и под аплодисменты и женское одобрительное перешептывание прошёл вперед. Луиза украдкой глянула на репортёров, которые быстро делали пометки в своих записных книжках.