Эта часть Мумбая со стареющими колониальными постройками немного напоминает мне Лондон, правда, цвета тут очень насыщенные: женские сари, храмы с оранжевыми гирляндами, автобусы совершенно безумной раскраски. Кажется, что все впитывает и отражает здешнее яркое солнце.

Рынок Кроуфорд снаружи кажется очередным зданием, вырванным из старой Англии, но внутри настоящая Индия: шумная торговля и еще более сюрреалистически яркие цвета. Я иду мимо столов с фруктами, одеждой, пробираюсь к киоскам с электроникой, где Пратик велел мне его искать. Вдруг меня хлопают по плечу.

– Заблудился? – спрашивает он, улыбка до ушей.

– Не в плохом смысле этого слова.

Он не понимает и хмурится.

– Я беспокоился, – говорит он. – Хотел тебе позвонить, но у меня не было номера мобильного.

– Он тут не берет.

Он снова начинает улыбаться.

– А у моего дяди как раз продается множество телефонов.

– Ты ради этого меня сюда заманил? – подшучиваю я.

Пратик делает вид, что обижен.

– Нет, конечно. Я разве знал, что у тебя нет телефона? – Он машет рукой – можешь и у других купить.

– Пратик, я шучу.

– А.

Он ведет меня к ларьку своего дяди, там все до потолка забито мобильниками, радио, компьютерами, поддельными айпадами, телевизорами и прочим. Пратик знакомит меня с дядей и покупает нам всем по чашке чая у чайваллы, торговца с тележкой. Потом он ведет меня в подсобку, и мы садимся на пару хлипких табуретов.

– Ты тут работаешь?

– По понедельникам, вторникам и пятницам.

– А в остальные дни чем занят?

Он опять кивает-машет головой.

– Бухгалтерию изучаю. А иногда еще на мать работаю. Или помогаю брату искать goreh[55] для кино.

– Goreh?

– Белых людей вроде тебя. Поэтому я был сегодня в аэропорту. Брата отвозил.

– А что же меня не пригласил? – снова шучу я.

– Ну, я же не директор по кастингу, даже не помощник помощника. Я просто вез Рахула в аэропорт, он собирался искать там дикарей, которым нужны деньги. Уиллем, тебе нужны деньги?

– Нет.

– Я так и подумал. Ты же остановился в «Бомбей Роял». Это очень высокий класс. И к матери приехал. А отец где? – спрашивает он.

Я уже довольно давно не слышал этого вопроса.

– Умер.

– А мой тоже, – говорит Пратик чуть не с радостью. – Но у меня много дядей. И братьев. А у тебя?

Я чуть не говорю, что есть один. Дядя. Но как это объяснить? Дэниэл – даже не то чтобы белая ворона, скорее невидимая, Брам всегда его затмевал. И Яэль. Дэниэл – лишь сноска в их романе, сделанная таким мелким шрифтом, что никто ее не читает. Младший брат, заброшенный, неопрятный, ему всегда уделяли меньше внимания – не забудьте, что он был еще и ниже. Дэниэл, которого отправили на заднее сиденье «Фиата», после чего он как на заднее сиденье жизни попал.

– У меня родственников почти нет, – говорю я в итоге и ставлю на этой неопределенности точку, пожав плечами – это у меня все равно что кивнуть-покачать головой.

Пратик демонстрирует мне ассортимент телефонов. Я выбираю, покупаю и симку. Он сразу же забивает туда собственный номер и на всякий случай еще и дядин. Мы допиваем чай, после чего Пратик объявляет:

– Думаю, теперь ты должен пойти в кино.

– Я только приехал.

– Вот именно. Чем славится Индия в первую очередь? Четырнадцать миллионов человек…

– Каждый день ходят в кино, – перебиваю я. – Да, мне уже сказали.

Он достает из сумки ворох журналов, которые я уже видел в его машине. Магновский «Стардаст». Открывает один и показывает мне симпатичных людей с поразительно белыми зубами. Сыплет именами, ужасается, что я никого не знаю.

– Идем сейчас же, – заявляет он.

– Тебе разве работать не надо?

– В Индии работа – хозяин, но гость – это бог, – говорит Пратик. – К тому же с учетом телефона и такси… – Он улыбается. – Дядя не будет возражать. – Он изучает газету. – Идет «Dil Mera Golmaal»[56]. И «Банды Вассейпура». Или «Dhal Gaya Din»[57]. Баба, как считаешь?

Пратик с дядей начинают оживленную беседу на смеси хинди и английского о достоинствах и недостатках каждого из фильмов. Наконец останавливаются на «Моем разбитом сердце».

Кинотеатр находится в здании в стиле ар-деко с отслаивающейся белой краской, несколько похожем на кинотеатры, куда саба водил меня смотреть ретро, когда приезжал к нам в гости. Я покупаю билеты и попкорн на двоих. Пратик обещает, что в знак благодарности будет мне переводить.

Фильм – нечто вроде запутанной переделки «Ромео и Джульетты», повествующей о враждующих семействах и гангстерах. Тут и террористический заговор по похищению ядерного оружия, и бессчетное число взрывов, и танцевальные номера – в общем, перевод практически не требуется. Кино одновременно какое-то и бредовое, и не требующее объяснений.

Но Пратик все же старается.

– Этот – брат вон того, но он об этом не знает, – шепчет он. – Один плохой, второй хороший, девчонка обручена с плохим, но любит хорошего. Ее семья ненавидит его семью, а его – ее, хотя не по правде, потому что вражда из-за отца той семьи, она началась, когда он выкрал у них младенца, понимаешь. А еще он террорист.

– Ага.

Потом следует танцевальный номер, потом драка, потом внезапно появляется пустыня.

– Дубай, – шепчет Пратик.

– А зачем? – спрашиваю я.

Пратик объясняет, что там нефтяной консорциум. И террористы.

Далее следуют несколько сцен в пустыне, включая дуэль двух монстров-траков, Хенку бы понравилось.

Потом место действия резко переносится в Париж. На секунду задерживаются на виде Сены, потом показывают берега. Мы видим героиню и хорошего близнеца; как объясняет Пратик, они поженились и сбежали. Влюбленные начинают петь. Хотя они уже не возле Сены, а на арочных мостах над каналами в Виллет, я узнаю это место. Мы с Лулу проплывали там, сидя бок о бок друг с другом, колотя ногами по барже. Иногда мы касались друг друга, и меня уже от этого пронзали возбуждающие электрические импульсы.

И сейчас, в этом затхлом кинотеатре, я ощущаю то же самое. Палец словно рефлекторно касается запястья, хотя в темноте этот жест ничего не выражает.

Песня вскоре заканчивается, мы снова возвращаемся в Индию, где нас ждет торжественное завершение – семьи воссоединяются и примиряются, еще одна свадебная церемония и танцевальный номер. В отличие от Ромео с Джульеттой этим влюбленным достался счастливый конец.

Потом мы гуляем по людным улицам. Уже темно, жара то отступает, то снова накатывает. Мы бредем без цели и доходим до широкой полосы песка.

– Пляж Чаупати, – говорит Пратик, показывая на роскошные высотки на Марин-драйв. Они сверкают, словно бриллианты на изгибе тонкого запястья бухты.

Атмосфера здесь как на карнавале – торговцы едой, клоуны, фигурные воздушные шарики, влюбленные, тайно целующиеся возле пальм под покровом ночи. Я стараюсь не думать о нашем первом поцелуе. Когда я поцеловал ее не в губы, а в родимое пятно. Я ждал этого момента целый день. Почему-то я заранее точно знал, какое оно будет на вкус.

Волны плещутся о берег. Аравийское море. Атлантический океан. Между нами уже два океана. Но этого как будто недостаточно.

Двадцать три

Через четыре дня у Яэль, наконец, выходной. Обычно, когда я просыпался на своей раскладушке, она уже выбегала из двери, а сегодня я вижу ее в пижаме.

– Я заказала завтрак, – говорит она. Голос у нее четкий, гортанный израильский акцент за годы, что она говорила на английском, изгладился.

В дверь стучат. Шаркая ногами, входит Чодхари с тележкой, кажется, что он работает тут ежедневно один во всех должностях.

– Мемсаиб, завтрак, – объявляет он.

– Благодарю, Чодхари, – отвечает ему Яэль.

Он рассматривает нас. Потом качает головой.

– Мемсаиб, совсем он на вас не похож.

– Он похож на baba[58], – говорит Яэль.

Я знаю, что это так, но все равно странно слышать это от нее. Хотя, думаю, ей страннее видеть перед собой лицо погибшего мужа. Иногда, когда я в добром настроении, я именно этим объясняю, почему она так отстранилась от меня за последние три года. Но потом мое более суровое «я» интересуется – а как же предыдущие восемнадцать лет?

Чодри с театральной торжественностью расставляет завтрак – тосты, кофе, чай, сок. Потом пятится к двери.

– Он хоть когда-нибудь уходит отсюда? – интересуюсь я.

– Нет, вообще-то. Дети у него все за границей, жена умерла, а он работает.

– Бедный.

Она снова окидывает меня непонятным взглядом.

– Ну, у него хотя бы цель в жизни есть.

Яэль открывает газету. Даже она цветная – как бледная лососина.

– Что ты эти дни делал? – спрашивает она, просматривая заголовки.

Я снова ходил на пляж Чопати, по рынкам вокруг Колабы, к «Воротам». Еще раз были в кино с Пратиком. Но в основном я просто бродил. Без цели.

– Так, то да се, – говорю я.

– Ну, тогда сегодня будет се да то, – отвечает она.

Когда мы спускаемся, нас окружает стандартная толпа попрошаек.

– Десять рупий, – говорит женщина со спящим младенцем. – На смесь ребенку. Идемте, вместе купим.

Я пытаюсь достать деньги, но Яэль одергивает меня и говорит женщине что-то резкое на хинди.

Я молчу. Наверное, Яэль догадывается по лицу и начинает недовольно объяснять:

– Уиллем, это мошенничество. Они используют детей. Эти женщины – члены группировок, это организованная преступность.

Я смотрю на ту попрошайку, она уже возле отеля «Тадж-Махал», и пожимаю плечами.

– И? Ей все равно нужны деньги.

Яэль с недовольным лицом кивает.

– Да, ей нужны. И ребенку, разумеется, надо поесть, но никто из них ничего не получит. Если ты купишь ей молоко, ты заплатишь втридорога, и эго твое точно так же раздуется. Помог матери накормить младенца. Что может быть лучше?

Я молчу, потому что каждый день давал им деньги, и теперь я чувствую себя дурачком.

– Как только ты отойдешь, молоко вернется в магазин. А твои денежки? Торговец получит долю; босс получит долю. А эти женщины, они перед ними в долгу, и им не перепадает ничего. А уж что будет с детьми… – Она зловеще обрывает фразу.

– Что с детьми? – Вопрос вырывается раньше, чем я успеваю осознать, что, возможно, не желаю знать на него ответ.

– Умирают. Иногда от голода. Иногда от воспаления легких. Жизнь у них трудная, так что каждая мелочь может оказаться губительной.

– Знаю. – Иногда так бывает, даже когда жизнь не настолько трудна, думаю я. Интересно, думает ли она то же самое?

– На самом деле, когда ты приехал, я опоздала как раз из-за такого ребенка. – Подробностей Яэль не рассказывает, предоставляя мне возможность додумать самому.

Яэль со своей закрытостью умудряется заставить меня чувствовать себя виноватым за то, что я до этого винил ее – ведь у нее было более важное дело, да еще и горечь – у нее всегда есть более важные дела. В первую очередь я испытываю усталость. Не могла, что ли, сказать, чтобы мне не пришлось сталкиваться с этой виной и горечью?

Иногда я думаю, что именно вина с горечью и есть наш с ней истинный общий язык.

Первым делом она показывает мне храм Шри Сиддхивинаяка, разукрашенный свадебный торт, атакуемый ордами муравьев-туристов. Мы с ней вливаемся в толпу, проталкиваемся в душный золотой зал и направляемся к украшенной цветами статуе бога-слона. Он красный, как свекла, словно ему стыдно, хотя, может, просто жарко.

– Это Ганеша, – говорит Яэль.

– Он устраняет препятствия.

Она кивает.

Окружающие нас люди раскладывают гирлянды по всему храму, поют, молятся.

– Подношение обязательно делать? – спрашиваю я. – Чтобы препятствия устранили?

– Можно сделать, – отвечает она. – Можно просто мантру спеть.

– Какую мантру?

– Их несколько. – Какое-то время Яэль молчит. Потом начинает петь, низко и отчетливо. – Ом гам ганапатайе намаха. – Она смотрит на меня, словно я успел все запомнить.

– Что это означает?

Она вскидывает голову.

– Я слышала, что примерно это переводится как «просыпайся».

– Просыпайся?

Секунду она смотрит на меня, и, хотя у нас с ней одинаковые глаза, я совсем не представляю, что она видит.

– В мантре важен не перевод. А намерение. Именно это надо говорить, если хочешь начать сначала.

Мы выходим из храма и берем рикшу.

– Теперь куда? – интересуюсь я.

– Поедем обедать с Мукешем.

Мукешем? С тем агентом, который заказывал мне билеты?

Следующие полчаса, петляя по загруженной дороге, объезжая коров, мы проводим в молчании. Наконец мы приезжаем в какое-то пыльное подобие торгового центра. Пока мы расплачиваемся с водителем, из двери с вывеской «Заграничные путешествия» выкатывается высокий и широкий улыбчивый мужчина в еще более широкой белой рубахе.

– Уиллем! – Он приветствует меня тепло, берет за руки. – Добро пожаловать.