Но окончательно уйти ей не удалось. Потому что она здесь, в его квартире, и он целует ее, и она отвечает на его поцелуй. И поцелуй их кажется Эллисон совсем иным. И в то же время таким знакомым и понятным. Только ведь так не может быть. А получается, что может. Истина и ее противоположность – две стороны одной медали, как говорит дедушка Уиллема.


Ничто не вечно. И «первые» поцелуи тоже. Даже такие выстраданные, как этот. За окном слышится сигнал трамвая. Тут же, словно от сработавшей сигнализации, наши герои возвращаются к реальности. Эллисон и Уиллем отстраняются друг от друга.

Эллисон не знает, что дальше. Ей нужно успеть на самолет в Хорватию. Она и так сделала крюк, заехав к Уиллему, и поцелуй этот застал ее врасплох. Но что теперь?

Уиллем берет свой рюкзак, словно отвечая на безмолвный вопрос Эллисон, давая понять, что ответа так и не будет. И предлагает ей кофе.

И тут же ему хочется себя ударить. Перед ним девушка, которую он не видел в течение года, девушка, о которой он думал, мечтал, которую искал целый год, девушка, которую он только что поцеловал (он все еще немного ошеломлен этим внезапным поцелуем)… И первое, что он произносит в ее присутствии: «Пойду сделаю тебе кофе».

Но потом Уиллем кое-что вспоминает.

– Или чаю. Ты ведь любишь чай?

Крошечная деталь, казалось бы, но она так важна. Эллисон и правда любит чай. В поезде в Лондон, когда они впервые разговорились – почему-то о шоколадной крошке, – она пила чай. И позже, тем же утром, когда следующий поезд уносил их в Париж, тоже был чай.

Чай. Однажды. Год назад. Он запомнил эту деталь.

Тихий голос где-то внутри Эллисон («голос ее внутренностей», только она еще не знает, что так это называется) кричит: «Видишь?»

– Да, – отвечает Эллисон. – Не откажусь.

На самом деле она не то чтобы хочет пить… Несколько минут назад у нее во рту пересохло от напряжения, но после поцелуя это ощущение прошло. Только ведь речь сейчас о чем-то гораздо большем, чем просто напиток.

– Значит, чай, – говорит Уиллем. Он замечает, что что-то в лице Эллисон изменилось после его предложения, как тогда, год назад, когда она в шутку выпросила комплимент – а Уиллем сказал, что она смелая, добрая и открытая. Он ляпнул это наугад и теперь он вспоминает об этом. Все это отпечаталось у него в памяти. Он хочет все высказать. И выскажет.

Но сначала – чай.

Уиллем идет на кухню. Эллисон не уверена, пойти ли ей следом, но он вдруг поворачивается и говорит:

– Жди здесь.

И, сделав несколько шагов, добавляет:

– Никуда не уходи.

Эллисон садится на низкий кожаный диван. Милая квартирка – такая яркая, солнечная и современная. Интересно, это его жилище? Она еще не думала о том, где Уиллем мог бы жить. Вообще не думала, что он мог бы где-нибудь постоянно обитать. Когда она познакомилась с ним, все его пожитки умещались в одном рюкзаке.

На кухне, за приготовлением чая и кофе, Уиллем пытается собраться с мыслями. (Он смотрит на чайник – как говорит старая пословица, но тот кипеть отказывается.) Уиллем прочесывает шкафы в поисках того прекрасного чая, который его дядя Дэниэл приберегал для своей будущей жены Фабиолы, у которой скоро родится ребенок и с которой он сейчас уехал в Бразилию. Уиллем заваривает кофе – растворимый, потому что так быстрее. Все равно уже слишком много времени ушло на то, чтобы просто вскипятить воду.

Он ставит чашки на поднос и возвращается в гостиную. Эллисон сидит на диване. Свои летние сандалии она сняла и аккуратно поставила под журнальный столик. (Ее босые ступни… При их виде у Уиллема учащенно бьется сердце. Все из-за Эллисон, как если бы она сидела перед ним совершенно обнаженная.)

Уиллем ставит поднос на журнальный столик и садится на диван, на противоположной стороне от Эллисон.

– Надеюсь, ты любишь чай с ромашкой, – замечает он, – Просто это все, что есть у дяди.

– Хорошо, – отвечает Эллисон. Потом уточняет: – Дяди?

– Дэниэла. Это его квартира. Я живу здесь, пока он в Бразилии.

Эллисон очень хочется сказать Уиллему, что, она думала, он живет в Утрехте. Именно там затерялись его следы. Или так ей казалось, пока она случайно не услышала прошлой ночью, что в Вонделпарке будут давать «Как вам это понравится», и каким-то шестым чувством не угадала, что там будет играть Уиллем.

Случайности. Ничего, кроме случайностей. Уиллем пытается объяснить ей, подбирая слова так, чтобы не показаться полным идиотом:

– Дядя Дэниэл когда-то жил здесь вместе с моим отцом, Брамом. Когда они были молоды. Потом, пока дядя путешествовал, папа встретил юную и красивую девушку, с которой они провели вместе лишь день. Даже не целый день, а всего пару часов. Год спустя она возникла на пороге. И постучала в дверь.

«Как только что постучала ты», – думает Уиллем, но не говорит этого вслух. Он не хочет показаться гостье совсем уж психом.

– Это была твоя мама, – произносит Эллисон.

– Да. Моя мать. Она сейчас в Индии.

Уиллем думает о Яэль. Ему не терпится рассказать матери об Эллисон. Несколько секунд он наслаждается этой мыслью – что готов поведать маме о чем-то очень-очень важном. А затем он снова начинает наслаждаться видом Эллисон и ее босых ступней. Уиллем никогда не думал, что может прийти в восторг от одних только ступней, но, похоже, свои представления на этот счет пора пересмотреть.

Эллисон вспоминает, как Уиллем впервые рассказал ей о своих родителях. Это было во время их разговора? – ссоры? спора? – о любви. Уиллем случайно испачкал ей запястье пастой «Нутелла» и тут же ее слизал. Эллисон попросила его назвать любых людей, которым удалось не только влюбиться, но и стать одним целым. Яэль и Брам, ответил тогда Уиллем.

– Яэль и Брам, – произносит Эллисон: чтобы вспомнить их имена, ей не требуется ни секунды.

Она еще помнит, каким печальным был Уиллем прошлым летом. И тут же осознает, как, может быть, понимала уже тогда, что Брама больше нет. Но это не значит, что умерла и их с Яэль любовь.

Яэль и Брам. У Уиллема что-то екает в груди. Он был прав. Эта девушка так хорошо его знает. Знала с самого начала.

Он смотрит на нее. Она смотрит на него.

– Я же говорила, что помню, – произносит Эллисон.

Ночью, перед тем как он поцеловал ее, она сказала, что помнит их день в Париже. И что будет помнить его еще долго.

Уиллем ничего подобного не обещал. Но он может чувствовать вкус, трогать, слышать и вдыхать аромат каждой детали того дня, проведенного ими вместе.

– И я помню, – говорит он.


Нужно так много сказать, затолкать в крошечные песочные часы все пески Вселенной. Или заставить их просыпаться как можно медленнее.

Телефон Уиллема все звонит и звонит. Он старается не обращать на него внимания, пока вдруг не вспоминает, что, как раз перед тем, как открыть дверь Эллисон, он обещал набрать Линусу.

– О, черт.

Уиллем поднимает со стола мобильный. Пять пропущенных.

Эллисон выглядит удивленной, но Уиллем говорит:

– Мне нужно позвонить.

Эллисон думает, что сейчас Уиллем уйдет в другую комнату, но он не уходит, а садится рядом.

Он говорит на голландском, так что Эллисон не понимает, о чем идет речь. Да и по его лицу, на котором застыла странная полуулыбка, догадаться об этом сложно. Уиллем пожимает плечами. Эллисон не понимает, хорошие ли новости.

Уиллем отключает телефон.

– Я дублер в пьесе. Орландо. Снова Шекспир. Как вам это понравится, – вздыхает он.

– Дублер? – удивляется Эллисон. – Я думала, ты и есть Орландо.

Был вчера. И сегодня. Так решили Петра и Линус. На следующей неделе Йерун, актер, которого Уиллем заменяет, вернется – его лодыжка зажила – и сыграет заключительные спектакли. Когда сегодняшнее представление закончится, Уиллем больше не понадобится, ни как актер, ни как дублер. Но есть еще время (до 19:00), и вечером он поднимется на сцену в роли Орландо. Уиллем собирается объяснить это все Эллисон, но вдруг останавливается.

– Ты знала об этом? – спрашивает он.

Эллисон отвечает:

– Я видела тебя там, на сцене.

Уиллема эти признания не сильно удивляют – разве он не чувствовал ее присутствия? Разве не произносил реплики так, словно говорил с ней одной? Но прошлый год дал ему так много ложных надежд… И, памятуя о ее письме, о котором рассказал ему Тор, Уиллем решил, что, должно быть, выдумал Эллисон. Может, и выдумал. Может быть, он так сильно постарался, что спроецировал ее прямо сюда, в дядину квартиру, где она сейчас сидит, закинув ноги ему на колени.

Как это случилось? Он смутно помнит, как взял ее за лодыжки и перекинул ее ноги через свои, небрежно, словно одеяло. Но как-то уж чересчур смутно… Все это похоже на сон и одновременно так реально. Так может сделать каждый: положить себе на колени ноги Эллисон.

– Ты потрясающе играл, – говорит Эллисон. – Восхитительно. Ты словно был Орландо.

Уиллем всегда чувствовал свою душевную близость с Орландо, скорбящим молодым человеком, влюбленным в девушку, которая появилась и исчезла, словно дым. Но потом вернулась. (И Эллисон вернулась.)

– Я всегда считала тебя прекрасным актером, – продолжает Эллисон. – Даже в прошлом году, когда мы впервые встретились, но в этом спектакле ты превзошел себя.

Когда они впервые столкнулись, Уиллем играл в «Двенадцатой ночи» с Уиллом в роли Себастьяна. Уиллем и Эллисон не обменялись тогда даже словом, но в конце пьесы он бросил ей монету. Это был всего лишь легкий флирт… Уиллем и подумать не мог, что все так обернется.

– Этот год меня многому научил, – признается он.

Когда Эллисон улыбается, Уиллем вспоминает, как выглядит восход солнца. Один луч, еще один, а потом ярчайшая вспышка. Восход солнца – одна из тех вещей, которую можно наблюдать всю свою жизнь и каждый раз восхищаться ею снова. Может быть, поэтому улыбка Эллисон кажется Уиллему такой знакомой. Ведь он видел много восходов.

Нет, не поэтому.

Эллисон тем временем вспоминает обо всем, связанном с Уиллемом. Почему именно он? Все, что она сама или другие ей говорили, – безумное увлечение, романтичный воздух Парижа, хорошая актерская игра или зов плоти, – больше не выдерживает никакой критики. Ведь она помнит все детали, и так ясно, и так по-новому. Ничего из этого не может быть причиной. Даже сам Уиллем не может быть причиной. Дело в Эллисон. В том, какой она может быть с ним.

В тот день все казалось ей таким особенным: она могла быть честной, смелой, может быть, даже немного глупой. В последние несколько недель, которые Эллисон одна провела в Европе, она замечательно всему этому научилась. Теперь она прекрасно знает эту новую себя.

– И меня этот год многому научил, – заключает Эллисон.


Они рассказывают друг другу, что с ними произошло за последнее время. Что-то они оба уже знают. Например, что у Уиллема было сотрясение мозга. Эллисон угадала, что его избили скинхеды; а она тогда сбежала обратно в Лондон. В тот день они так и не успели узнать настоящие имена, полные имена друг друга, не обменялись даже электронной почтой. Теперь они это исправляют. (Уиллем Шило де Руитер. Эллисон Ли Хили.) Эллисон рассказывает Уиллему о письме, которое она написала ему в марте прошлого года, когда наконец позволила себе подумать, что, возможно, не случилось ничего дурного, и, скорее всего, Уиллем все еще ищет ее.

Уиллем же признался Эллисон, что узнал о существовании письма лишь в прошлом месяце. Он пытался его найти и только вчера узнал, что в нем.

– Как это возможно? – спрашивает Эллисон. – Мне вернули письмо обратно четыре дня назад.

– Тебе вернули письмо? – изумляется Уиллем. – Когда?

– Когда я пришла в твой дом. В твой старый дом в Утрехте.

В Утрехте Уиллем жил у своего приятеля Бруджа: там он провел жуткие несколько дней, пытаясь излечиться не только от побоев, но и от всего остального.

– Как ты узнала адрес? – спрашивает он. – Что дом на улице Блумстрат в Утрехте.

Когда они с Эллисон познакомились, Уиллем там не жил и не давал ей никаких своих контактных данных. И очень об этом впоследствии жалел.

Эллисон начинает смущаться, что так долго искала его. Она жалеет не о потраченных усилиях, а о том, как это кажется нелепо со стороны. Ей становится неловко, и она пытается убрать ноги с колен Уиллема. Но тот ей не позволяет. Кладет на них руку. И этот маленький жест дает Эллисон достаточно мужества, чтобы все ему рассказать. О том, как она прочесывала Париж. Как выслеживала Селин. Как поехала в больницу Сен-Луи. Про доктора Робине и его доброе сердце. Про адрес в Утрехте. Про письмо.

– Я сохранила письмо. Оно у меня в рюкзаке, – произносит Эллисон.

Она наклоняется, вытаскивает помятый конверт и протягивает его Уиллему. На конверте множество адресов. Дом Тора в Лидсе, квартира Уилла Гэриллы (интересно, как она вообще откопала этот адрес?), бывший плавучий дом Уиллема в Амстердаме, который уже давно продан, и, наконец, Блумстрат.