Уинстон треплет Уиллема по плечу:

– Может быть, вам просто пора?

Ошеломленные, Уиллем и Эллисон кивают. Они быстро со всеми прощаются (так или иначе, манеры для них уже не так важны) и уходят, выслушав от Рен обещание позвонить утром, а от Бруджа – зайти к Уиллу и Лин.


Влюбленные молча идут к стоянке велосипедов по узкому проулку. Уиллем отчаянно пытается придумать, что сказать. Возможно, стоит заверить Эллисон, что он может отказаться? Только он не может.

Дело не в Эллисон. Да, она сыграла во всем этом свою роль, но в конечном счете речь о самом Уиллеме, его жизни, о том, что ему не хватает, чтобы обрести цельность. Он больше не дрейфует, его больше не швыряет из огня да в полымя.

Только они с Эллисон не обязаны видеться. Это само собой не разумеется. Уиллем хотел бы, чтобы разумелось. Но так не бывает.

Эллисон снова думает о случайностях, которые вовсе не случайны. Бабушка Эллисон называет это судьбой. Тем, чему суждено случиться. Бабушка Эллисон и дедушка Уиллема могли бы долго беседовать о «судьбе и голосе внутренностей».

Вот только Эллисон (пока) не знает ни о дедушке, ни об этих «внутренностях» (официально говоря, хотя прекрасно понимает, что это такое и как прислушаться к их голосу, и никогда не перестанет их слушать). И у нее нет слов, чтобы сказать Уиллему то, что нужно.

Так что она не использует слова. Она облизывает палец и трет им свое запястье.

Стать неразделимыми.

Уиллем хватает ее за запястье, приложив к нему свой большой палец. Проделывает со своим запястьем то же самое, чтобы показать, что он ее понял.

Стать неразделимыми.

А потом они врезаются в стену, целуясь так отчаянно, что Эллисон кажется, будто ее ступни оторвались от земли. (Как будто она смогла взлететь от поцелуя, но на самом деле всему причиной руки Уиллема, схватившего ее за бедра, хотя он даже не понимает, что поднял ее, потому что Эллисон кажется ему совсем невесомой. Словно часть его самого.)

Они целуются, не сдерживая себя, и слезы текут по их лицам. Поцелуем жадным, ненасытным. Тем поцелуем, который, кажется, способен длиться вечно.

Колени Уиллема утыкаются Эллисон под юбку, и он чувствует тепло ее тела, и уже готов к тому, чтобы совершить нечто весьма непристойное прямо здесь. Непристойное, даже по меркам Амстердама.

Мимо проезжает мужчина на велосипеде. Он звонит в колокольчик, напоминая парочке, что они находятся в общественном месте. Уиллем и Эллисон с неохотой останавливаются. Но у них есть пустая квартира, и каким-то образом, не переставая ее целовать, Уиллем ухитряется отцепить свой велосипед.

Эллисон думала, что ездить с Рен на велосипеде – восхитительно, но с Уиллемом ощущения еще более прекрасны. Она вспоминает, как они ехали на велосипеде в Париже, нарушив все правила движения: Эллисон сидела на сиденье, а Уиллем встал перед ней. Как же она хотела прикоснуться к нему! Но не прикоснулась. Просто не могла. А потом их арестовала полиция. А здесь, в Амстердаме, совершенно нормально сидеть боком на раме. На ней достаточно места, чтобы Эллисон могла сесть удобно, и она может обхватить Уиллема за талию. Может прижаться к его спине и даже прикоснуться языком к нему, если захочет. (Как раз так Эллисон и поступает.)

На светофорах она спрыгивает со своего места, и тогда Уиллем поворачивается к ней, и они начинают целоваться снова, иногда застывая в подобной позе, пока не загорается зеленый свет и велосипедисты с мотоциклистами не начинают недовольно сигналить.

Поездка до квартиры дяди Уиллема оказывается до невозможности сложной. Но Эллисон отчаянно хочет, чтобы она не кончалась, чтобы она могла продолжаться вечно.

А Уиллему, наоборот, хочется, чтобы они приехали как можно скорее. Он настолько полон желания, что ему даже больно. Эллисон задирает его рубашку, проводя языком по его спине. Не стоило бы, пока Уиллем крутит педали, ведь он может упасть. (Но, как бы там ни было, он не хочет, чтобы она останавливалась.)

И наконец они оказываются перед домом Уиллема, и он едва может закрепить свой велосипед и собирается наброситься на нее прямо в холле, как вдруг вспоминает о презервативах. У него их нет, потому что последние несколько месяцев они ему и не были нужны, так что Уиллем тащит Эллисон в аптеку, которая еще открыта, чтобы купить необходимое.

– Покупай сразу девять штук, – говорит Эллисон, и Уиллем чуть ли не взрывается прямо там.

И вот они снова около дома. Черт побери – миссис Ван дер Меер выгуливает собаку, и Уиллем не хочет с ней разговаривать, но приходится, и он представляет ей Эллисон, и миссис Ван дер Меер хочет обсудить с ней свою поездку в Калифорнию в лохматом 1991 году, и Уиллему приходится встать за спиной Эллисон, потому что он не может себя контролировать, словно двенадцатилетний подросток. По крайней мере, пока Эллисон перед ним, рядом с ним, потерпеть можно (и невозможно одновременно).

Собачка миссис Ван дер Меер тянет поводок, и женщина уходит, а Эллисон и Уиллем вбегают в дом. Парень просто не может больше ждать. Они на лестнице, Эллисон под ним, и Уиллем целует ее запястье (наконец-то!), но ему этого недостаточно, он хочет ее всю (ах, эти ее ступни!). И они знают, что нужно дотянуть до квартиры Дэниэла, однако последний отрезок пути оказывается самым сложным… Каким-то чудом они его преодолевают, и теперь Уиллем не может найти свой ключ, уже собираясь заняться любовью прямо в коридоре, потому что его ничего не волнует и, если честно, Эллисон тоже, но тут она вспоминает, что ключ у нее! Уиллем сам дал ей его. Он в ее заднем кармане.

Рухнув на пол, они даже не вынимают ключ из замка.

Год может показаться вечностью.

А Эллисон и Уиллем чувствуют, что будто бы ждали намного дольше.


Чуть позже, когда Уиллем и Эллисон уже вытащили ключ из замка и снова оделись, они раздеваются снова. На сей раз они более сдержанны. В три часа утра, устроив перекус прямо в постели, Эллисон и Уиллем понимают, что достаточно успокоились, чтобы поговорить. И взахлеб начинают рассказывать – о днях рождения, любимых вкусах мороженого (март, август, шоколадное у обоих) и о шрамах (Уиллем упал на палубе плавучего дома, который построил его папа. Ох, как много ему надо поведать Эллисон про Брама). Они обсуждают стипендию Уиллема и колледж Эллисон. Много времени уходит на планирование маршрутов.


– От Нью-Йорка до Бостона на автобусе всего четыре часа, – говорит Эллисон. – И час до Филадельфии на поезде.

– Обожаю поезда, – шепчет Уиллем, покусывая ухо Эллисон. – И автобусы.

– А я могла бы приезжать в Бруклин по выходным, – застенчиво отвечает девушка. Но не очень-то застенчиво себя ведет. Ее рука шарит под одеялом по его телу. Уиллем рад, что купил не три презерватива, а девять.

– До октября осталось всего ничего, – говорит Эллисон.

– Да он почти завтра, – бормочет Уиллем.

– Мне кажется, что сегодня уже завтра.

Эллисон делает паузу, а потом продолжает:

– А это значит, что сегодня я должна лететь домой. Где-то часов через десять я уже должна быть в Хитроу. Возможно ли это вообще? (Она надеется, что нет.)

– Все возможно, – говорит Уиллем. – Можно поехать поездом или полететь каким-нибудь лоу-костером. Но заказывать билет придется прямо сейчас.

Он собирается дотянуться до компьютера, но в этот момент рука Эллисон находит, что искала, и все теряет смысл. Уиллем закрывает глаза. Девушка, которую он представлял в мечтах, теперь в его постели. У него нет ни малейшего желания делать что-либо, что помешало бы Эллисон быть с ним рядом.

В прошлом году в Париже она попросила его остаться, всего на один день. Он хотел этого, но и не хотел тоже. И эта неопределенность стоила ему многого.

Или нет. Уиллем думает о том, что сказали Кейт и Вольфганг. Может быть, в прошлом году их время просто еще не наступило. Но сейчас их время. Уиллем это точно знает. Так говорит ему «голос внутренностей».

– Тебе правда нужно возвращаться сегодня? – спрашивает Уиллем.

В сумке Эллисон билет на самолет. В сентябре начинается учеба. Но до сентября еще несколько недель, а билет можно и сдать.

– Ты не можешь остаться, – начинает Уиллем. – Только на один…?

Эллисон не дожидается окончания – час, день, месяц, – потому что ответ она знает.

И произносит:

– Да.