– Да, чего звонишь-то?

– У меня юбилей скоро будет, пятьдесят.

– Господи! Уже полтинник? Мать ети, как время-то бежит!

– Бежит, Люся, как угорелое. Короче, я тут задумал своих друзей собрать. Яхту арендовал океанскую на Тенерифе. Соберемся там, а потом пойдем на Гран Канарию. Там пляжи – зашибись! Дюны и всё такое!

Люська присвистнула. По всему видать дела у Марка действительно обстояли хорошо.

– Приедешь? Могу тебе перелет оплатить.

– О, Гран Канария! – пропела Люська слова гимна острова, слышанного ею в свое время на Канарах. – За меня платить не надо. Я девушка не бедная. А чего на Тенерифе, а не у вас там где-нибудь? В американских курортах. Багамы, Майами, Ки Вест – это же самая настоящая прекрасная музыка для русского уха.

– Да, у меня, Люсь, друзья-то в основном все Питерские. А нашим Питерским до Тенерифе лететь удобней, ближе и сподручней. Чартеры-шмартеры разные, да и с визами шенгенскими там у вас, я слышал, за счет хорошего к вам финского отношения гораздо легче. Нашу американскую визу теперь получить трудновато.

– Ой, Марк! Если б ты знал, как мне хочется и тебя повидать, и на Тенерифе прокатиться!

– Так в чем дело?

– Хорошо, дай мне свой мобильный, я тебе перезвоню. У меня тут на работе аврал приключился, но я постараюсь выбраться.

– Уж постарайся, Люсь! Без тебя праздника не будет, сама знаешь!

Люська распрощалась с Марком и задумалась. Ей просто нестерпимо захотелось слетать на Канары. Она там была очень давно, еще с Ашотом и маленьким Ванькой. А уж такое мероприятие, как юбилей Шефера пропускать и вовсе не хотелось. После ухода Юры праздников в жизни Люськи совсем не стало. Вот только отпустит ли ее теперь этот придурок Сергеев. Надо будет с Каменецким переговорить. Люська опять завалилась в кровать, но сон не шел. Она вдруг вспомнила, как уезжал Марк в начале девяностых. Его проводы напоминали похороны. Никто не верил, что открывшийся железный занавес не захлопнется вновь. Вот только Люська почему-то верила, что случившиеся перемены всерьез и надолго.

– Люсь! Ты, как твоя Панкратьева! – говорил ей Марк. – Только та в светлое будущее при коммунистах верила, а ты в светлое будущее при комсомольцах веришь.

– При чем тут комсомольцы?

– При поколении, вот при чем! Только коммунисты своей партии боялись, а эти вовсе ничего не боятся. Лицемеры, вруны и приспособленцы.

– Неправда! У нас все будет хорошо.

– Ну, ну! У тебя-то точно все будет хорошо, ты при любом режиме выкрутишься, но лучше б ехала со всеми, и выкручиваться не пришлось бы!

– Ты чего, Марк! Я ж по другому не умею. Я, можно сказать, с детства выкручиваюсь. Помести меня в среду, где выкручиваться не надо, я сразу загнусь.

Люська вспомнила этот разговор и подумала, что действительно, сколько себя помнила, все время сопротивлялась системе. Даже когда и сопротивляться особо было ни к чему. У нее уже где-то в подкорке сидело, что любая государственная система безобразным образом ограничивает ее, Люськину, личную свободу и нацелена персонально против нее. Государство во всех его проявлениях с детства было для Люськи непримиримым врагом. Даже похуже, чем Разумовская. Да, что там Разумовская! Разумовская по сравнению с государством дите малое и добрейшей души человек!

Государство, в отличие от Разумовской, присутствовало в Люськиной жизни всегда. И когда в детском саду Люську по часам кормили и высаживали на горшок, и когда на школьной перемене заставляли гулять парами по кругу, и когда, закрутив руки, выводили из номера американских друзей, и когда душили налогами их с Кразманом предприятие. Про гаишников с каменными рожами так и вовсе говорить нечего, как кормился верблюд на асфальте при Советах, так и до сих пор там же стоит. Конечно, понять людей можно, тоже выживают и выкручиваются, как могут, но являются при этом орудием в руках все того же государства. То есть, проявляют нелюбовь этого самого государства лично к Людмиле Владимировне Закревской. Ну, так и Люська тоже завсегда отвечала и продолжает отвечать этому государству взаимностью. Но уезжать пока не собиралась. Отъезд означал бы победу государства. Люське всегда представлялось, что государство основной своей целью поставило очистить страну от граждан. Дуля ему с маком! Уж если Люська из Купчино в другой район никогда не переедет, то о том, чтобы выжить ее из страны, государство может и не мечтать. Люська из его железной руки наверняка выкрутится. Да еще с пользой для себя.

Петюнечка

Председатель совета директоров Петр Васильевич Сергеев, конечно, знал, что за глаза его все зовут Петюнечка. Каемкин, собака, не упустил возможности в очередной раз порадовать своего протеже подобной информацией. Ох уж этот Каемкин. Настоящий вурдалак, иначе и не скажешь.

Каемкин в свое время Петю Сергеева вытащил из самого что ни на есть говна и с тех пор прицепился к нему, как настоящий клещ. Петины родители при Советах работали в Ленфинторге. Из самого названия этой организации следовало, что жил Петя Сергеев очень даже хорошо и ни в чем не нуждался. Учился Петя в Ленинградском университете на филологическом факультете. То есть, углубленно изучал языки, чтобы тоже пойти по стопам родителей. Ему даже место уже было присмотрено в той же самой организации. Но как все дети очень обеспеченных и успешных родителей, Петр изо всех сил стремился к самостоятельности, все хотел чего-то родителям доказать и вовсю общался с неформальной богемной молодежью. Посещал все эти сейшены в коммуналках, дворницких и кочегарках, слушал БГ на кухнях и пил портвейн. БГ Пете нравился местами, в части музыки, слова же казались ему иногда очень заумными с большой претензией. А уж вокальные данные БГ, вообще, по мнению Сергеева никуда не годились. Но народу нравилось, и Петя с народом не спорил. Народ, вообще, фанател тогда от странных, по мнению Пети, вещей. От фильмов Феллини и Тарковского, от абстрактной живописи и заумной прозы. Кроме преклонения перед всем западным, люди тащились еще и от своего отечественного, но обязательно непонятного. Петя непонятное не любил. Уж если картина называется картиной, то она должна содержать в себе какое-то изображение. Вот, например, как у Репина. Но Репин был не в моде и Петя боялся вообще кому-либо сказать, что ему нравится Репин, а не какой-нибудь Малевич. Засмеют и в приличное общество пускать перестанут. Приличное общество собиралось обязательно с портвейном слушало хорошую музыку и плохой вокал БГ, а потом непременно философствовало о высоких материях. На одном из таких сейшенов Петя познакомился с Танькой. Танька была совсем не похожа на экзальтированных богемных барышень, глаза не закатывала, ногти не грызла в рванину не одевалась и о Сартре не рассуждала. Таких, как она, Петя видел только в иностранных журналах да в кино. У Таньки были прямые абсолютно белые волосы, глаза, как синие звезды, ярко-красная помада на пухлых губах и тонкие музыкальные пальцы. В этих пальцах замечательно смотрелись тонкие длинные иностранные сигареты. Но больше всего Пете в душу запали отпечатки ее ярко-красной помады на этих самых сигаретах. Она была старше Пети, работала медсестрой в больнице имени Куйбышева и имела свою собственную комнату в коммуналке. Когда Петя ее увидел, он даже не мог мечтать о том, чтобы такая роскошная женщина обратила на него внимание. Однако Танька почему-то обалдела от Петиных длинных волос и его иностранных шмоток, и вопрос их совместного проживания к Петиному удивлению решился довольно-таки быстро. Родители сильно распереживались, но особо скандалить с сыном не стали. Мама решила, что если на мальчика надавить, то он и вовсе может назло родителям на этой Таньке жениться. Мама у Пети, вообще-то была очень умная женщина, даже Таньке джинсы из-за бугра привезла.

В процессе совместного проживания с Танькой Петя обнаружил, что та тырит из своей больницы какую-то наркоту. Для домашнего мальчика Пети Сергеева было большим откровением, что в советской больнице для чего-то использовалась наркота, но тот факт, что Танька ее тырила, осуждения в Петиной душе никакого не вызвал. Ну, ни капельки! Конечно, родители учили Петю, что чужое брать нельзя. Нехорошо это. Такое знание сидело у Пети Сергеева практически в крови. Но так это же именно чужое! Чужое всегда принадлежало кому-то конкретному, а вот наркота эта никому конкретному не принадлежала. Вернее принадлежала она больнице, но больница-то была государственная, а не Ивана Ивановича Иванова, ну, или там Альберта Зосимовича Шнейдермана. Если б Танька у кого-то из этих приличных людей хоть копейку украла, Петя Сергеев ни секунды с ней не то, что жить вместе, здороваться бы никогда не стал. А так, какая-то бесхозная государственная наркота. Грех не воспользоваться!

За наркотой к Таньке ходила вся их общая знакомая богема и какие-то типы, которых Танька отоваривала по-крупному для перепродажи. Петя в своем стремлении оторваться от материнского подола в свое время и курить начал, и портвейн выпивать, но в отношении наркоты у него сработало какое-то подсознательное чувство самосохранения. Петя наркоту даже пробовать не стал, и Таньке он этой наркотой баловаться не позволил. Поставил вопрос ребром, либо он, либо наркота. Наверное, Танька все-таки испытывала к Пете какие-то чувства, поэтому употреблять наркоту перестала. Во всяком случае Петя ее за этим делом больше никогда не видел. Однако бросать такой доходный бизнес Танька вовсе не собиралась. Она копила деньги на кооперативную квартиру и машину «Жигули». Против этого Петя Сергеев ничего не имел. Однако когда Таньку и всю компанию замели, Петя почему-то даже не удивился. Наверное, потому, что вместе с тем, что чужое брать не хорошо, родители научили его еще и тому, что все тайное рано или поздно становится явным. Удивился он только тому, что вместе с фигурантами, проходящими по делу, менты загребли и его. Он со всеми Танькиными дилерами и наркошами замечательно вписывался в групповую преступную деятельность. Танька никаких показаний на Петю не давала, наоборот, пыталась ментам объяснить, что он тут совершенно ни при чем. Тем не менее, все – и потребители ее товара, и перекупщики Петю знали, чем и давали основание держать его под следствием. Он по ментовской разработке выходил чуть ли не тайным мозгом и организатором всей банды.

Петины родители чуть не умерли от горя, поставили на уши все свои связи и, в конце концов, вышли на Каемкина. Каемкин тогда еще никаким генералом не был, но рычаги влияния на ментовские структуры имел. Он предпринял какие-то телодвижения, и Петя оказался на свободе. Однако помогать Таньке Каемкина никто из уважаемых людей не просил, и ее закрыли надолго. После этого инцидента Петя переехал жить обратно к родителям, подстригся и стал регулярно посещать своего спасителя Каемкина. Конечно, ни о каком таком барабанном стуке на своих сокурсников, а впоследствии и на сотрудников речи даже не было. Просто Петя информировал Каемкина об интересах и настроениях советской молодежи. Без каких-либо там конкретных фамилий. А чего, собственно говоря, в этом такого? Ну, нравятся советской молодежи иностранные джинсы и прочая дребедень, ну, слушает советская молодежь песни «Пинк флоид» и Юрия Шевчука. Это и так без информации от Пети Сергеева всем известно. Петя рассказывал Каемкину про Сартра, про непонятные философские разговоры и удивлялся, почему органы так переживают по поводу настроений этой самой молодежи. Ведь советская молодежь ничего такого криминального не говорила и не делала. Ну, разве что анекдоты про Леонида Ильича рассказывали, так, кто их только тогда не рассказывал?

Никто советскую власть не ругал, и свергать не собирался. Все были верные ленинцы – бывшие октябрята, пионеры и комсомольцы. Ну, было, конечно, некоторое преклонение перед ценностями западной культуры, но преклонение это в основном зиждилось на желании приобрести модные иностранные шмотки. И тексты-то, поэтому заумные сочинялись, что ничего конкретного в мыслях не было. Это органы там какой-то двойной смысл, супротивный советской власти углядеть пытались. Да, и работать особо никто не стремился. Чего работать-то, если все равно ничего не заработаешь? Сиди с восьми до пяти и делай умный вид за сто пятнадцать рублей в месяц. А если начнешь подпрыгивать, инициативу проявлять, то, глядишь, и повысят тебе зарплату до ста тридцати. Такую вот важную для органов информацию и выдавал Каемкину Петя Сергеев.

В процессе такого вот безрадостного общения с Каемкиным Петя закончил университет, сделал какую-никакую карьеру в Ленфинторге и даже обзавелся семьей. О браке договорились родители, и Петя послушно женился на дочке важного внешторговского работника. В браке он вел себя прилежно, можно даже сказать, старательно, в результате чего обзавелся двумя дочерьми. Обеих он любил без памяти и всячески баловал.

В начале Перестройки Каемкин из жизни Пети Сергеева исчез и Петя, наконец, вздохнул свободно. Начал заниматься бизнесом, благо внешнеторговые связи у него благодаря работе в Ленфинторге и хорошим отношениям с тестем были, дай бог каждому. Кое-какую копеечку Петя на этом деле заработал, очень собой гордился, опять отрастил волосы и даже приобрел себе свой первый спортивный автомобиль – ярко красный «Понтиак» со стеклянной съемной крышей.