– Ваня, не бесись, – успокаивающе сказал Андре, и Иван разжал кулаки.

– Не могу, не могу, не могу, – мужчина исступленно затянулся и яростно выдохнул дым через ноздри, – не могу! Почему люди не могут не лезть в чужие жизни?

– Но они же не знают, кто я, – примирительно ответил Андре, – они не знают, что я не любовница Дугласа. И они не знают, что я не твоя любовница. Они просто ничего не знают!

– Но зачем им вообще что-то знать? И почему обязательно предполагать грязь? – возмутился Иван, – почему не предположить, что мы с тобой просто подружились? Зачем вообще лезть под чужое одеяло?

– А ты себя в зеркало видел? – усмехнулся Андре, – Впрочем, ты не видишь себя со стороны. Отвечу тебе: нет, будь я женщиной, я бы не смог просто дружить без намека на флирт. Они думают, что я женщина, вот и все. А знали бы, что я гей – и вовсе бы не сомневались.

– Глупо пытаться судить всех по общему стереотипу, – Иван затянулся последний раз и зло отщелкнул окурок в урну, – далеко не все геи и бисексуалы, с которыми я знаком, набрасывались на меня и волокли в постель. А некоторые, – Иван повел бровью на Андре, – и вовсе не реагируют никак.

Андре улыбнулся и аккуратно водрузил свой окурок на самый верх мусорной кучи в урне. Пока он занимался этой инсталляцией, он успел придумать обтекаемый – а главное, честный! – ответ.

– Некоторые признают твою красоту и сексуальность. Просто не все геи считают возможным разменивать дружеские отношения на разовый секс. Для них – для НЕКОТОРЫХ – дружба важнее.

– То есть сочетаться это все никак не может? Секс с дружбой? Нет, ты не подумай, я чисто теоретически сейчас спрашиваю…

«Ох, зря ты это добавил, – сокрушенно подумал Андре, – я уже готов был рискнуть…»

– Чисто теоретически – может, наверное. Но я не встречал убедительных доказательств, скорее, наоборот. Как насчет ужина? Я уже замерз и проголодался.

– Пойдем, я покажу тебе отличное местечко, где пекут восхитительные пироги.

– Пироги? Как вчера?

– Вкуснее. С мясом, с капустой, с творогом или ягодами – с чем хочешь! Я часто туда забегаю… Это мое любимое место.

И действительно, в «Штолле» Андре понравилось. Они заказали себе целый стол пирогов и смаковали их, запивая чаем. Иван учил Андре пить «правильный русский» чай: без сахара, крепкий, с лимоном… Андре удивлялся, смеялся, но пил, и Иван, подливая ему чай и подкладывая кусочки, ощущал какое-то давно забытое чувство покоя в душе. Словно бы там, внутри, свернулся комочком маленький пушистый котенок, и Иван обнимает его нежно, прикрывает ладонями, греет, ловит на своей коже теплое легкое посапывание.

– За два дня я ухитрился услышать сразу о нескольких твоих девушках, – усмехнулся Андре, ковыряя ложечкой пирог на тарелке, – неужели у тебя квартировался женский эскадрон?

– Я долгое время был совершенно один, потому что наш театр часто ездит на гастроли, по неделе в разных городах. Мне не до девушек, я устаю, как собака. Так, возникали на пару недель какие-то несерьезные постельные романы… А почему, собственно, ты об этом спросил? Осуждаешь?

– Совсем нет, – Андре помотал головой, – по сравнению со мной ты – просто монах-отшельник.

– Я не люблю, когда меня считают своей собственностью. Наверное, это неправильно, но… такой уж я. К тому же… я, кажется, влюблен сейчас совсем в другого человека.

– Экий ты легкомысленный, – натянуто усмехнулся парень и окончательно раскрошил на тарелке свой пирог, – с тобой опасно иметь дело. Быстро перестаешь любить, быстро влюбляешься, не умеешь возвращаться… хорошо, что я не девушка, иначе бы ты разбил мое бедное сердце.

– А разве мужские не бьются? – Иван отвернулся к окну и прикурил сигарету. Андре подождал немного продолжения, но, не дождавшись, озадаченно почесал переносицу. Что мужчина хотел сказать? Но переспрашивать не хотелось – разговор заходил в ту область, которой Андре старался избегать.  Он предпочитал жить по принципу «будет то, что должно быть». Самому Андре давно было понятно все, что касалось его самого и его собственного сердца, но переспрашивать и слышать от Ивана какие-нибудь банальные отмазки ему не хотелось. Да, мужские сердца тоже бьются… и Митчелловское вот-вот перейдет в эту категорию.


– А у меня все наоборот, – чтобы перевести тему, признался Андре, – я прихожу в клуб, на меня набрасывается стая мужчин… я выбираю понравившегося мне, мы садимся у бара… и тут я говорю ему, что я – мужчина. Примерно в восьмидесяти процентов случаев мужчина исчезает сразу. Тот, кто говорит, что ему все равно – везет меня к себе, мы доходим до постели, и… он тоже исчезает. Потому что ему не может быть все равно, что бы он ни говорил. И только процентов пять в моей постели остаются. До утра. Хаха! Потому что утром они все равно сбегают… Представляешь, мне геи иногда предлагали закрыть лицо подушкой, чтобы не видеть мою девочковую внешность. А некоторые, наоборот, предлагают не раздева…

– Прекрати, – резко перебил его Иван, не поднимая глаз.

– Почему?

– Потому, что мне неприятно это слышать.

– Что именно? Что я веду себя, как обычная шлюха, или что меня никто не может приспособить под свои надобности?

– Нет. Я просто ревную. К ним. К тем процентам, которые остаются в твоей постели.

– Но ты тоже сегодня лежал в моей постели, – напомнил Андре.

– Я там просто спал. А они – нет. Я не хочу слышать про своих счастливых соперников, разве это непонятно? И вдруг ты мне начинаешь рассказывать о парнях, доходящих до твоей постели. А я сижу напротив, и меня корежит от того, что им так повезло, а в общении со мной ты напоминаешь холодильник.

– Мы же догово…

– Да пошел он к черту, этот договор, – снова перебил его Иван, – ты что, не видишь? Я не замечаю никого, кроме тебя. Думать не могу ни о ком, кроме тебя. Я хочу на тебя смотреть, я хочу до тебя дотрагиваться. Мне надоело держать себя в рамках этого проклятого договора. Я совершенно точно не могу спокойно слышать твои рассказы про мужчин. Именно твои рассказы меня задевают, понимаешь? У них есть шанс. А у меня нет. У нас же до-го-вор, – издевательски отчеканил мужчина и опять отвернулся к окну. Андре был виден только его профиль. Парень сидел и не понимал: то ли обидеться, то ли рассмеяться. Чувство было как раз пограничное, потому что Андре ярко себе представил Ивана в образе маятника: то его влево качнет. То вправо. То метнется в неуверенность. То без раздумий вопит про свое полное и безоговорочное решение. Смешно ведь…

– Ваня… как бы тебе объяснить… я не хочу, чтобы ты оказался в тех самых процентах, которые убегают, как только я снимаю трусы, уж извини за грубость.

– Вообще-то, я прекрасно видел твои трусы, – буркнул Иван, – меня там ничего не испугало.

– Но и не обрадовало, я полагаю, – Андре немножко успокоился и отбросил условности, не пытаясь обойти острые моменты и выбрать слова, – вряд ли тебе когда-нибудь хотелось сделать минет мужчине, м?

Иван молчал.

– Возможно, тебе было бы совершенно плевать, кто сделает минет ТЕБЕ. Но тебе вряд ли когда-нибудь мечталось, что какой-нибудь парень тебя поимеет. Ты просто не понимаешь, о чем ты говоришь. Ты думаешь, что если я внешне – девочка, то и в постели волшебным образом превращаюсь из мальчика в девочку? А волшебства не происходит, Ваня. Я еще утром понял, в чем наша проблема. Ты разгуливаешь передо мной без одежды, и думаешь примерно так: я его сейчас соблазню, и он будет расплавленный и на все готовый, как масло на сковороде, опрокинется передо мной на спину и весь отдастся. Да? Да. А со мной так не получится, Ваня. Мне хочется тебя взять и, извини, поиметь. Да, мне хочется, чтобы и ты меня поимел, скрывать не буду. Только это не будет игрой в одни ворота, как ты привык. И я прекрасно знаю, что ни один мужчина – ни один! – не оставался со мной после этого. И ты – вряд ли исключение, уж прости.

Иван раздраженно откинулся на спинку стула и прикурил.

Конечно, он никогда не думал об этом. Он думал исключительно так же, как все мужчины. Он же – доминант, самец, хозяин в постели. Андре ухитрился напомнить ему неприятную, и поэтому старательно вытесняемую из сознания истину: второй мужчина – тоже доминант. И коль уж вы оказались в одной постели, играть придется на всем поле.

Да, он не думал в таком разрезе, и Андре был в чем-то прав: не факт, что Иван не убежит. Даже если усилием воли себя сдержит, сыграть страсть все равно не сможет. Да и вообще, трудно представить, что Иван вообще это вытерпит. А парню будет обидно и противно… вот же дурак Иван, а? Но никак у него из головы Андре не выходит, никак. Ивану нравится в нем все – жесты, голос, внешность, мысли, манера держать себя, ум, интересы, внутреннее наполнение… решительно все. И, что самое интересное, ему нравится и на поверхностном физическом уровне тоже: обнимать, целовать, спать рядом… неужели ж действительно все это – только иллюзия, которая рассыплется при попытке секса?

Секс он по-прежнему себе не представлял. Его воображение охотно рисовало нежности и ласки, дальше же все было завешено черной пеленой. Как будто в детстве, когда он ходил с мамой в кино, и при поцелуе героев экран темнел, а следующая картина начиналась уже чем-то совершенно другим. Так и сейчас – стоило ему подумать, что вот Андре, например, сейчас до него дотрагивается… и экран начинал стремительно чернеть. Что там дальше – непонятно. И внутренне Иван признался сам себе, поежившись: нет. Он не готов пробовать. Он спасовал.

А Андре – вот ведь тонкий психолог! – как ни в чем не бывало, заговорил о постороннем.

– У нас самолет послезавтра, рано утром. Говард, администратор Дугласа, мне пообещал, что за завтрашний день все вопросы решит с твоей визой. И билет попробует взять тебе на тот же рейс, что и у меня. Если у него не получится – обменяем мой билет на рейс попозже…

… Твой отель будет на Манхэттене – я в нем сам останавливался пару раз, когда приезжал в Нью-Йорк из Лос-Анджелеса. Пару лет назад я приобрел себе собственное жилье, когда понял, что работать буду в Нью-Йорке, а не в Лос-Анджелесе. Ты ведь не был в Калифорнии, да? Если будет время, мы туда слетаем…

… Кстати, через пару недель начинается неделя моды, и я там участвую в нескольких показах – если Дуглас не будет против, тебе бы тоже хорошо на нее прилететь. Пофотографировать или просто посмотреть. Я у него спрошу завтра, кстати…

… В принципе, фотографировать показы достаточно легко: модели идут по одной прямой, с равной скоростью, и существует некая точка, где обычно стоят фотографы. Все модели делают там остановку на секунду, давая возможность сделать снимок. Главное, не пропустить эту паузу…

Парень все говорил, говорил, словно старательно наслаивал марлю на ранку: один слой, второй, третий, и вот уже потихоньку стирается воспоминание про расковыренную рану, про саднящее ощущение содранной кожи.

– Андре… – Иван окликнул его негромко, и тот замолчал на полуслове. И вдруг Иван увидел в глазах у парня панику. Спокойный размеренный голос и болтовня «ни о чем» скрывали самый настоящий ужас – такой взгляд Иван видел у подобранного им год назад на дороге котенка. У котенка были перебиты лапы, и уползти он не мог, поэтому затравленно смотрел на Ивана и мяукал, не зная, что сейчас с ним сделает этот огромный двуногий: то ли добьет окончательно, как били его до этого мальчишки, то ли спасет. Котенок не мог изменить свою судьбу, он был вынужден просто молча смотреть на приближающегося Ивана и ждать. Сейчас Андре смотрел на него именно так: не пытаясь убежать и обреченно ожидая пинка.

– Я тебя, кажется, люблю.

Андре резко выдохнул и отбросил салфетку.

– Ваня, пожалуйста, не надо говорить красивых слов. Я не люблю пафоса. Ты меня знаешь два дня, и я ни за что не поверю, что за два можно человека полюбить. Влюбиться, увлечься – да, сколько угодно. Но полюбить… на это нужны годы.

– Я верю в любовь с первого взгляда, – развел руками Иван, – я кучу раз ошибался, влюблялся, разочаровывался, снова влюблялся. Но никогда я не сомневался в своих чувствах. Может быть, тебе и нужны годы, чтобы полюбить. А мне достаточно ощутить, что человек мне дорог. Что я не хочу его потерять. Ты, конечно, думаешь, что я тороплю события, произношу пустые слова и вообще не уверен в самом себе. Да, ты прав, я не уверен. Но это не мешает мне понимать, что такого человека, как ты, я искал очень долго. Мне нравится с тобой смеяться, ругаться, молчать, думать о тебе, обниматься. Что это, если не любовь? А?

Андре неторопливо закурил сигарету, стряхнул пепел, заложил за ухо прядь волос. Казалось, он серьезно раздумывает над Ивановым монологом. Но молчание затянулось, и Иван понял: а ответа, наверное, не будет. И как он забыл, что открывание души нараспашку, выворачивание себя наизнанку и вырывание собственного сердца – вовсе не в американских традициях?

Ивана словно бы ударило под дых: все, что он сейчас наговорил – и про «смеяться», и про «обнимать» – было для Ивана волшебным только тогда, когда Андре под него подстраивался.