Виктория Холт - Третий Георг

Ему все еще слышался голос матери: «Георг, будь настоящим королем». Он с тревогой узнал, что американцы посетили французский двор, и французы предложили им всестороннюю помощь, даже были готовы объявить войну. Многие французы побуждали своего короля Людовика Шестнадцатого пойти на такой шаг.

Норт пребывал в панике. Он страстно хотел избежать бури, которую сам же вызвал. Именно теперь Англия нуждалась в сильной личности, и была такая личность, которую французы боялись больше всех англичан вместе взятых. Уильям Питт, унизивший их страну, отхвативший у них Канаду, Америку и Индию. Это он превратил Англию в силу, с которой следовало считаться. И Питт все еще был в строю, хотя и укрылся под именем лорда Чатема.

Норт попытался внести два законопроекта, которые, по его мнению, должны были получить одобрение и в Англии, и в Америке. По одному из них английский парламент лишался права облагать налогами американцев, а по второму – предполагалось создание комиссии по урегулированию разногласий.

Чарлз Фокс поддержал эти законопроекты, но некоторые члены оппозиции выступили против на том основании, что Норт-де проявил себя врагом Америки, а американцы слишком горды, чтобы принять от него подобные предложения.

Сам Георг по-прежнему склонялся к самым решительным мерам в отношении американцев, но не возражал против предложений Норта. Тем не менее Норт вновь попытался сдать печати и уйти в сторону. Он написал королю письмо, информируя его о своем намерении:

«Лорд Норт, – писал он, – чувствует, что его ум и тело с каждым днем становятся все более немощными и не способными бороться с испытаниями этих тяжелых времен».

Но Георг не позволил ему уйти. Теперь самым большим его желанием было удержать Норта на посту главы правительства, так как он понимал, что уже больше никогда не сможет обратиться к Чатему.

Чатем, наблюдая за тем, как разворачиваются события, вновь видел в себе человека, способного вывести страну из трясины бедствий, в которую она попала. Это он – Чатем – присоединил Америку к Англии, и было бы правильно, чтобы именно он положил конец долгой ссоре между двумя странами.

Чатем не мог согласиться с предложениями о предоставлении Америке независимости. Ему была нетерпима мысль о том, что Америка оторвется от Англии. Он отрицал порочное управление страной, приведшее к подобному бедственному положению, но был уверен, что еще не все потеряно.

Чатем приковылял в Палату лордов, поддерживаемый с обеих сторон своим сыном и зятем.

– Я радуюсь, – кричал он с прежним своим пылом, – что могила не закрылась надо мной и что я могу возвысить свой голос против расчленения на части этой древнейшей и самой величественной из монархий. Находясь в своем нынешнем приниженном положении, я почти не в состоянии помочь моей стране при этом опасном стечении обстоятельств, но пока я в здравом уме и памяти, я никогда не соглашусь с тем, чтобы королевских отпрысков династии Ганноверов, наследников принцессы Софии, лишили их законного наследства… – Его голос немного дрогнул, а затем зазвучал с прежней мощью: – Я признаю, что не очень хорошо информирован о ресурсах этого королевства, но я полагаю, что их все еще достаточно, чтобы отстаивать свои справедливые права. Но любое положение вещей лучше, чем отчаяние. Давайте сделаем еще одно усилие, и если мы должны пасть, то давайте сделаем это как мужчины.

Герцог Ричмонд ответил, что сохранять американские колонии не практично. Англия не сможет удержать их, а продолжать делать такие попытки, значит еще больше ослабить страну и дать Франции возможность напасть на нас. А страна не готова к войне.

Чатем поднялся и вновь выразил протест против расчленения этой древней и самой величественной монархии. Угроза вторжения со стороны Франции рассмешила его. Он стремительно обернулся к герцогу Ричмонду, а затем вдруг качнулся и упал бы, если бы сын не подхватил его.

Дебаты закончились, и Питта перенесли в близлежащий дом на Даунинг-стрит. Не приходилось сомневаться в том, что он очень болен.

Несколькими днями спустя он выразил желание вернуться в свой любимый дом в Хейзе и был перевезен туда.

Через три недели он умер.

Тело Великого простолюдина было выставлено для прощания, а затем похоронено в северном пределе Вестминстерского аббатства. Люди говорили: «Скончался Питт – один из величайших государственных деятелей Англии». Его первенец был в это время за границей, но больше всего скорбел о нем его второй сын, Уильям Питт, названный в честь отца. Ему исполнилось девятнадцать, и он был полон решимости стать таким же великим политиком как и его отец, которого он так оплакивал.

Итак, великая борьба завершилась позорным поражением для короля и его страны.

Георг знал, что эти унизительные воспоминания будут преследовать его всю оставшуюся жизнь, и он оказался прав – так и случилось.

Часто слышали как он бормотал:

– До тех пор, пока я помню о моих американских колониях, я не могу умереть спокойно.

А Шарлотта, между тем, проводила большую часть своего времени, будучи беременной. В июне 1771 года родился Эрнест, в январе 1773 года – Август, в феврале 1774 – Адольф, в апреле 1776 года – Мэри, в ноябре 1777 – София и в феврале 1779 – Октавий. К 1780 году в королевской семье было уже тринадцать детей.

И в начале этого года никто не удивился, когда стало известно, что Шарлотта вновь ждет ребенка.

Старшие сыновья вызывали большую тревогу у короля, особенно принц Уэльский. В прошлом король искал утешение в своей семье и находил его. Но тогда они были еще детьми. Увы, дети выросли, и в семье, по-видимому, стало традицией, чтобы принц Уэльский находился во враждебных отношениях с королем.

– Ну почему из всех детей именно он оказался таким, а? – спрашивал он королеву.

Но она не могла ответить ему. У бедняжки Шарлотты не было возможности научиться чему-либо. Все девятнадцать лет, которые она провела в Англии, ее держали как узницу, королеву-пчелу в своей ячейке, никогда не позволяли ей вникать в тайны политики, никогда не спрашивали ее мнения. Они сделали из нее королеву-мать, и ничего больше, позволяя ей только производить потомство.

Шарлотта обожала своего старшего сына. В детской он верховодил, вел себя как маленький король и делал это вполне сознательно. С яркой внешностью, голубыми глазами и золотистыми волосами он был просто прекрасен, и даже если немного необуздан, то что еще можно было ожидать от столь прелестного ребенка.

Леди Шарлотта Финч называла его «истинным наказанием». И хуже всего казалось то, что он увлекал за собой своего брата Фредерика, который был младше его всего на год. Но молодой Георг проявлял любознательность и явную склонность к учению, что очень радовало его отца, который сам всегда был не в ладах с книгами. Живя в уединении в Бауэр-лодж в Кью, молодой Георг подавал большие надежды, и поскольку там ему не оставалось ничего иного как учиться, он делал это со старанием. Он хорошо знал классику, говорил на нескольких языках, проявил определенный талант в рисунке и живописи и, казалось, с жадностью воспринимал любые знания. Да, он – горяч, конечно, непослушен. Впутывает своих братьев в неприятности. Все это следует признать.

Но он удивительный ребенок, говорила его мать с нежностью и поражалась, как такое некрасивое существо, каким была она, могло произвести на свет такое чудо.

Король тщательно распланировал жизнь детей в Бауэр-лодж и предусмотрел, чтобы двор не оказывал на них своего пагубного воздействия. Георг находился под таким сильным влиянием своей матери, что сделал быт своих детей почти полным подобием того, каким был быт у него самого, у его братьев и сестер в детстве. Он ни на минуту не сомневался над тем, почему его братья доставляют ему столько хлопот; не вспомнил и о печальном опыте Каролины-Матильды в Дании. Ему самому еще очень повезло, что он удачно выпутался из этой истории с Лайтфут; к тому же он вполне мог бы пойти против воли своих старших и жениться на Саре Леннокс. Он не связывал распущенность своих братьев с тем, что в детстве им пришлось вести изолированный образ жизни. И вот теперь возникла опасность того, что молодой Георг станет таким же, если не больше, своевольным и не поддающимся контролю, как и братья его отца.

Естественно, когда принцу Уэльскому исполнилось восемнадцать лет, удерживать его в Бауэр-лодж стало уже невозможно, поскольку считалось, что в этом возрасте принцы достигают совершеннолетия.

Он захочет завести свой собственный двор и потребует независимого финансового положения, а если и не потребует, то люди сделают это за него.

Окружающие знали, что молодой Георг своенравен и упрям с детства. Это было заметно еще по его поведению в классной комнате. Он важничал перед своими братьями и сестрами, запугивал учителей, коварно напоминая им, что тем следует вести себя осторожнее и не забыть о том, что однажды он станет королем.

Тогда все называли это ребячеством.

В день восемнадцатилетия ему был предоставлен собственный штат слуг и апартаменты в Букингемском дворце.

И вот тогда королевский отпрыск показал, сколько беспокойства он в действительности может причинить. Его тянуло в весьма сомнительные компании, он любил слоняться инкогнито по улицам города с группой таких же беспутных, как и он сам, друзей, заходить в кофейни и таверны, вести разговоры о политике. Если король считал нужным укорить его за это, то он выпутывался из любого трудного положения, прибегая к явной лжи. Но самым, пожалуй, тревожным было то, что он слишком много пил.

Король, сам привыкший к воздержанию и пуританскому образу жизни, был просто возмущен.

– Ты растолстеешь, если будешь слишком много пить и есть, – старался объяснить он своему сыну. – Это недостаток нашей семьи.

Принц сделал вид, что слова короля произвели на него впечатление, а сам исподтишка посмеялся над ним. Но весьма прискорбным было то, что принц не питал никакого уважения к своему отцу. Он еще не осмеливался в открытую заявить об этом, но король понимал, как его сын относится к нему. А что он мог сказать своему сыну, принцу Уэльскому, горевшему желанием поскорее занять его место?

Ко всему прочему, король становился менее популярным. О нем ходили злые пасквили. Появились карикатуры, изображавшие его в самых нелепых ситуациях. Это было особенно унизительным на фоне растущей популярности принца Уэльского. Стоило принцу только появиться на улице, как собиралась приветствующая его толпа.

– Что за красавчик! – кричали люди и между собой судачили о том, как все изменится, когда он станет королем. Двор уже не будет навевать такую тоску, как при старине Георге, который в своей личной жизни никогда не совершил ничего такого, что позабавило бы их, кроме того, что ежедневно ложился в постель со своей Шарлоттой и производил на шею государству все больше и больше детей.

А вот молодой Георг уже всем своим поведением показывал, как все изменится, когда он взойдет на трон. Снова будет как при короле Карле Втором – веселящаяся Англия, блестящий двор и король, готовый на всякого рода беспутные авантюры, лишь бы позабавить свой народ.

– Георг меня очень беспокоит, – сказал король Шарлотте. – Что ты об этом думаешь, а? Что?

– Думаю, что он угомонится, – уверила его супруга королева. – Он еще так молод и, в конце концов, он только сейчас начинает познавать свободу.

– Не свободу, а всякий вздор! – отреагировал король. Но Шарлотту в действительности гораздо больше беспокоил Октавий, который в отличие от других ее детей, не обладал таким крепким здоровьем. Прежде дети никогда не доставляли ей хлопот. Она умела не только растить детей, но растить здоровых детей. А Октавий с самого рождения был немного болезненным. И хотя у нее было тринадцать детей, мысль о том, что можно потерять одного из них приводила ее в ужас.

Однако она научилась не спорить со своим мужем и потому не сделала никакой попытки защитить молодого Георга. Она продолжала наивно думать, что он со временем «угомонится».

Шарлотта сидела за шитьем, когда в ее покои ворвался король. Его голубые глаза, казалось, вот-вот вывалятся из орбит, а на висках вздулись вены.

Шарлотта поспешно отпустила своих фрейлин. Когда король бывал в таком состоянии, она всегда вспоминала ту его ужасную болезнь. Она, как и он, страшилась ее возврата.

– У меня ужасные новости… самые ужасные новости… я едва мог поверить своим ушам. Интересно, как долго это продолжалось? Я не знаю. Это… унизительно… Да, да, именно так я это называю… унизительно. Я не потерплю ничего подобного. Я положу этому конец. Нельзя допустить, чтобы это продолжалось, а? Что? Что?

Он говорил так быстро, что она испугалась. Все было очень похоже на тот прежний случай.

– Умоляю тебя, садись и расскажи, что стряслось.