Элоиза Джеймс - Три недели с леди Икс

Но эта мысль тотчас куда-то сгинула, потому что Торн приподнял ее на одной руке – без усилий, словно пушинку – и расстегнул бриджи. Когда тела их вновь соприкоснулись, Индия ахнула и обвила ногами его бедра.

– И сегодня я не был с Лалой, – прорычал он ей на ухо, прерывисто дыша. – Я почти весь день провел на резиновой фабрике, пытаясь наладить эту чертову машину!

– О-о-о, – выдохнула Индия, когда головка его естества уперлась в ее нежную податливую плоть.

– Ты позволишь? – спросил он, глядя ей прямо в глаза. Руки ее обвились вокруг его шеи. Она не могла сказать ему «нет» – с тем же успехом можно было приказать солнцу не вставать… Индия слегка качнула бедрами – и в тот же самый момент он вошел в нее.

Она закричала бы, но Торн вовремя закрыл поцелуем ее рот, и язык его задвигался в том же бешеном ритме, что и его плоть внутри ее. По телу Индии разлилась восхитительная сладость, а Торн не останавливался, слегка придерживая рукой ее спину.

Оба они, кажется, сошли с ума, мельком подумала Индия… нет, мыслить она была не в состоянии. Сейчас она могла только чувствовать: его сильные руки, слияние их горячих тел, мощные движения внутри ее – он упивался ею, словно самой жизнью…

И тут…

И тут голова ее судорожно запрокинулась, а все тело сотрясла судорога – Индия словно падала в глубокий колодец, до краев полный звезд… и на конце каждого ее пальца сияла звезда. Это было так сладко, что почти больно. И это длилось и длилось целую вечность…

Торн что-то простонал, уперся в стену и…

Это было иначе. Ощущения были совсем другими. Он был глубоко в ее недрах, дыхание его прерывалось, бедра мощно двигались. Он полностью перестал себя контролировать…

Он был словно голодающий… нет, словно одержимый. И с этой мыслью Индия вновь содрогнулась в блаженной судороге, подчиняясь этому волшебному ритму… ритму его бешено бьющегося сердца.

Мгновение спустя дыхание Индии со всхлипами вырывалось из ее груди, руки Торна продолжали сжимать ее бедра. Он прислонился к стене, ловя ртом воздух. Они стояли безмолвно, тело ее блаженно обмякло, а разум будто уснул.

Но вот мало-помалу Индия начала что-то соображать – и ахнула в ужасе:

– Торн, ты не использовал «французское письмо»! Ты забыл…

Она услышала его судорожный вздох, а затем он произнес слово, какого прежде она ни разу от него не слышала, даже в минуты гнева. Впрочем, она знала, что оно означает… Руки его разжались, и он выпустил Индию – так ребенок роняет на пол котенка. Индия неловко приземлилась, пошатнувшись на изящном тонком каблучке своей итальянской туфельки – ей удалось устоять на ногах, лишь вцепившись изо всех сил в его рукав.

Но он этого даже не заметил.

Индия знала, о чем он сейчас думает. Теперь она вынудит его жениться на ней! Заманит в ловушку, украдет у милой, нежной Лалы. Черта с два!!!

– Прежде я никогда не терял над собой контроль! – простонал Торн.

– Я уверена, что все в порядке! – защебетала Индия, самой себе напоминая сейчас Аделаиду. – Моя мать много лет пыталась забеременеть второй раз, но ничего так и не вышло!

Отпустив рукав Торна, она расправила смятые юбки, стараясь устоять на дрожащих ногах.

– У моего отца шестеро незаконнорожденных отпрысков! – глухо сказал Торн. – А если бы он женился на твоей матери, то, возможно, у тебя сейчас было бы штук семнадцать братьев!

– Чушь! – насупилась Индия. – Позволь напомнить тебе, что у Элеанор лишь один сын! Понимаю, сколь болезненна для тебя эта тема, однако позволь тебя заверить: все обойдется. Аделаида рассказывала мне… ну, в общем, зачатие происходит лишь в определенное время месяца, так что в ближайшее время отцом тебе не быть!

Торн хмуро смотрел на нее, сжав губы в ниточку. А Индия вдруг почувствовала себя настолько униженной, что едва не расплакалась.

Одно дело – заняться любовью в спальне и сохранить об этом романтические воспоминания. Но Торн просто затащил ее в чулан, задрал ей юбки, словно грошовой шлюхе!..

Но хуже всего было то, что ей это понравилось. Она сама молила его сделать это с ней, при этом зная, что он женится на другой. И что эта другая мечтает об этом браке!

Индия сама себя унизила. И никто, кроме нее самой, ни в чем не повинен! Индия ненавидела, презирала себя…

Да, она во многом винила родителей, но они никогда не совершали подобного преступления! Да, они плясали нагими под луной, но намерения их были чисты – и что с того, что крестьяне из окрестных деревень их не поняли? Отец и мать Индии искренне веровали в Диану, богиню Луны…

И они никогда не делали такой гадости: даже будучи мужем и женой, не совокуплялись украдкой в чулане, где их в любой момент могла застигнуть прислуга. Они уважали друг друга – нет, обожали друг друга!

Впервые в жизни Ксенобия своим поведением оскорбила память родителей!

– Мне надо идти, – проронила Индия. Уж что-что, а расплакаться она себе не позволит!

– Нам надо поговорить, – сказал Торн. Низкий голос его звучал взволнованно.

– Но это невозможно! В любой момент в коридоре может появиться кто угодно!

Взгляды их встретились, и она словно увидела себя его глазами: с губами, распухшими от яростных поцелуев, с растрепанными волосами… да и пахло от нее сейчас мужчиной!

– Я иду к себе в комнату! – объявила Индия. – Ничего этого не было. И никогда не будет впредь!

Индия оттолкнула Торна, отдернула бархатный полог и опрометью бросилась на черную лестницу. Когда ей удалось незамеченной прокрасться в свою спальню, Индия готова была вознести благодарственную молитву богине Диане.

На всякий случай…

Торн чувствовал себя так, словно, идя по оживленной улице, был поражен молнией. Она не тронула никого из толпы, а его сразила наповал. Он словно ощущал всем своим существом мощный разряд электричества, от которого не было спасения…

…Что, черт подери, с ним творится? Неужели он и впрямь лишился ума? Когда Индия за обедом вдруг перестала обращать на него внимание, все вокруг словно померкло. Она просто повернулась спиной к нему и принялась любезничать с Вэндером.

В тот момент, как ни стыдно было это сознавать, Торн едва сдержался, чтобы не сгрести ее в охапку, не отнести в свою спальню и… Лишь самоконтроль помог ему в тот момент.

Но после ужина, застав Индию беседующей с Флемингом, он уже не смог себя сдержать. И обошелся с ней словно отъявленный разбойник с уличной девкой – оставалось лишь швырнуть ей в лицо соверен! К тому же позабыл всякую предосторожность!..

Вполне естественно, что на лице ее было написано отвращение! Когда они впервые занимались любовью, он ведь пообещал ей, что позаботится о том, чтобы она не понесла…

И вот теперь Торн стоял, прислонившись к стене, и с губ его рвался поток грязных ругательств. И адресованы они были исключительно ему самому. Да, он женится на ней, и это не обсуждается!

Но он до сих пор не мог понять, как случилось так, что он пренебрег привычными мерами предосторожности. Да что там, ни о каких «французских письмах» он даже не вспомнил! Хотя непоколебимым принципом Торна Дотри было всегда использовать «французские письма» при общении с женщиной. С любой, кем бы она ни была!

Наконец он заправил рубашку в бриджи, застегнул пояс и направился на поиски Флеминга. Ему необходимо было получить особое разрешение. И как можно скорее!

Кустистые брови Флеминга поползли вверх, когда Торн приказал ему послать поверенного, чтобы испросить особого разрешения на бракосочетание от самого архиепископа Кентерберийского.

– Но, кажется, такая бумага стоит пять фунтов, – сказал дворецкий, глядя на двадцатифунтовую банкноту, врученную ему Торном.

– Архиепископу придется выдать мне незаполненный бланк разрешения, поскольку я не могу прибыть к нему лично, – отвечал Торн. – Духовенство явно будет против, поэтому надеюсь, что двадцать фунтов послужат веским аргументом – разумеется, с оговоркой, что это пожертвование в пользу бедных. Пожалуйста, позаботься, чтобы Фред все понял правильно.

– Конечно, сэр, – невозмутимо поклонился Флеминг. – Фредерик весьма сметливый малый. Я пошлю его в Лондон незамедлительно.

Торн кивнул и вдруг заметил за спиной дворецкого самого герцога. Тот внимательно наблюдал за происходящим.

– Особое разрешение? – растягивая слова, спросил герцог. – А я-то полагал, что мой старший сын убежденный консерватор. Всегда представлял себе твое торжественное венчание в Вестминстерском аббатстве, но теперь понимаю: следует благодарить Господа за то, что ты не бежал в Гретна-Грин!

– Меня и на порог Вестминстера не пустили бы, – хмуро сказал Торн.

– Еще как пустили бы, черт тебя подери! – Глаза герцога потемнели.

Но у Торна не было сейчас ни сил, ни желания обсуждать с отцом все последствия его незаконнорожденности. Ему надо было отыскать Индию как можно скорее и сообщить ей, что они женятся. Прямо завтра! Хотя… нужная бумага от архиепископа поспеет лишь к вечеру… но церковным уставом свадебные церемонии предусмотрены, кажется, лишь с утра. Что ж, тогда свадьба состоится послезавтра!

– Позволь узнать имя невесты, – сощурился герцог Вилльерз.

Торн бестрепетно выдержал взгляд отца:

– Искренне удивлен, если оно до сих пор тебе неизвестно.

На губах герцога заиграла довольная улыбка.

– Да, пожалуй, известно. – Он отвесил сыну церемонный поклон. – Мой сын, ты делаешь мне честь!

Торн в ответ поклонился отцу с не меньшим изяществом. Затем, уединившись в своих покоях, принялся размышлять…

Да, его безумная оплошность приведет к их браку с Индией. А это, в свою очередь, означает, что они будут вместе ежедневно, и каждый день, приходя домой, он станет погружаться в пучину страсти… От одной мысли об этом его тело вновь охватил жар желания. Воображение рисовало картины одну соблазнительнее другой: роскошное тело Индии в постели, рядом с ним, ее голубые глаза, подернутые поволокой страсти, ее безмолвная мольба, ее сводящие с ума хрипловатые стоны…

Стоило ему лишь коснуться ее потаенных мест – и она тотчас начинала истекать сладким соком любви. Это разыграть невозможно. Женщины умеют виртуозно притворяться в постели, но это… нет, это нельзя разыграть!

А еще он доверял ей – так, как никогда и никому прежде. И она необычайно нравилась ему как человек…

Во многом она подобна мужчине, хотя мысль ее работает совершенно не так, как у него. Резиновые кольца – выдумка Индии – явно будут пользоваться успехом у покупателей… точнее, покупательниц. Он чувствовал это нутром предпринимателя, а в делах такого рода он никогда не ошибался!

Приняв ванну, Торн оделся и направился по длинному коридору к спальне Индии. Войдя без стука, он плотно прикрыл за собой дверь.

Индия, свернувшись калачиком в кресле, читала какую-то книгу. Свет настенной лампы озарял ее волосы, сейчас похожие на реку расплавленного белого золота.

Лишь взглянув на нее, Торн ощутил, как плоть его твердеет, несмотря на то что они лишь недавно предавались страсти – едва ли менее часа назад. Похоже, вся их жизнь превратится в нескончаемое безумие на ложе любви… или нет: он то и дело будет зажимать жену в темном углу, валить ее в гамак…

Он никогда не устанет заниматься с ней любовью! Он чувствовал это каждой клеточкой своего существа. Когда они поженятся, ее дивное тело будет безраздельно принадлежать ему, в любое время ночи и дня! А еще они будут смеяться, ругаться и спорить…

Может быть, последнее даже важнее для семейного счастья.

Торн стоял в дверях, силясь побороть обуревающие его чувства, как вдруг Индия, не поднимая головы от книжки, спокойно произнесла:

– Я предпочла бы, чтобы вы не позволяли себе входить в мою спальню без приглашения. А желания приглашать вас войти у меня нет.

Она злилась. Разумеется, она злилась! Ведь он недвусмысленно пообещал ей совсем недавно, что с ним она не рискует зачать нежеланное дитя. Торн все еще поверить не мог, что так оплошал. Но, несмотря на все это, самым горячим его желанием сейчас было сорвать с нее ночную рубашку, опрокинуть ее на постель и овладеть ее восхитительным телом…

Причем без всяких идиотских «французских писем»!

На протяжении всей своей юности Торн обучался премудростям удовлетворения женщин у самых разных представительниц прекрасного пола. У него было великое множество любовниц, всех и не упомнить, и он знал, что когда-нибудь поразит свою избранницу всеми премудростями страсти и привяжет ее к себе на веки вечные – так, что она и помыслить не сможет о том, чтобы оставить его…

И, что еще важнее, оставить их общих детей!

Но с Индией он напрочь позабыл обо всех ухищрениях. Все, что он усвоил когда-то – например, что женщину следует распалять постепенно, – разом позабылось. Единственное, о чем он мог думать, – это о том, чтобы яростно войти в ее шелковистые недра и потерять остатки рассудка…