Эйлин Гудж - Тропою тайн

— Это вопрос или рассчитанный удар? — деловито осведомилась она.

— Извини, — пробормотал Пол. — Именно удар… Но черт возьми, Элли, как ты не поймешь? Если речь идет о нас, о нашей семье, ты не вправе пренебрегать моими чувствами!

— А мне казалось, ты хотел ребенка. И не только для того, чтобы порадовать меня.

— Хотел… но не так, как ты. — Что-то дрогнуло в душе Пола; осознание этого ранило его больнее слов. — Господи, Элли, разве ты не видишь? Мы загнаны в угол.

— И что ты предлагаешь?

— Как будто это так же просто, как выйти за дверь! — с горькой иронией воскликнул он.

— Может быть.

— Ты просишь меня уйти?

— Пожалуй, так будет лучше.

Пол уставился на нее; до него не сразу дошел смысл этих слов. После того, что произошло между ними несколько минут назад, просьба Элли казалась немыслимой. Они занимались любовью столько раз, что если бы нанизывать по жемчужине на нить после каждого акта близости, ожерелье получилось бы в десять раз длиннее того, которое обвивало сейчас шею Элли. Отказываясь верить, Пол смотрел, как она грациозно встает, а ее глаза выражают уязвленное самолюбие.

Он бросил на жену последний пристальный взгляд и вспомнил Серену Блэнкеншип, готовую принять убийственное для нее решение только потому, что у нее нет выбора. «Прекращение реанимации».

— Если я понадоблюсь тебе, найдешь меня в больнице. — Пол взял с дивана рубашку и пиджак и направился к двери.

В больнице дни мало чем отличались от ночей. Здесь никогда не заходило и не всходило солнце; сестры, стажеры и врачи не расходились по домам все сразу, только сменялись с дежурств. Но Полу, входящему в помещение, освещенное флуоресцентными лампами, вдруг показалось, что младенцам, даже самым маленьким и слабым, известна разница между днем и ночью. К трем часам утра они засыпали крепче, их дыхание выравнивалось, тревожные сигналы аппаратов прекращались.

Пол считал, что скорее всего это иллюзия, вызванная его тревожным сном в комнате для стажеров. Приближаясь к инкубатору Тео, он напрягся. Что его ожидает? Подскочивший билирубин? Или кислород?

Тео не спал. Ярко-голубые глаза с глубокими впадинами под ними, придававшими ему вид самого юного профессора в мире, невозмутимо посмотрели на Пола, словно спрашивая: «Ну, что у нас нового?»

— Привет, дружище, — пробормотал Пол, коснувшись ладошки, и почувствовал, как пальчики сжимаются. В его душе проклюнулось зернышко надежды.

С личика Тео постепенно сходила желтизна. Дежурная сестра Ли Кингсли отметила в карточке, что выход мочи составил полтора кубических сантиметра в час — больше, чем вчера. Содержание газа в крови улучшилось. Результаты ультразвукового обследования тоже обнадеживали: кровотечения отсутствовали. Пол уставился на цифры, не веря своим глазам.

«Невероятно!» Еще не чудо, но значительное улучшение. Почки Тео функционировали. Билирубин падал. Показатели по кислороду не изменились.

Тео стало лучше — без постороннего вмешательства.

Пола охватила радость.

— Так держать, приятель! Ты молодец.

Тео ответил ему мудрым профессорским взглядом. «Правда? — казалось, отвечал он. — А вот ты выглядишь неважно».

Глаза Пола наполнились слезами, губы растянулись в глуповатой улыбке. «А как, черт возьми, должен выглядеть мужчина, который только что ушел от жены?»

Внезапно на Пола нахлынули воспоминания о матери, проводившей бессонные ночи у постели Билли. При этом она вязала бесконечный плед. Словно наяву, Пол услышал позвякивание спиц, увидел, с каким ожесточением мать вывязывает накиды и петли, словно веря, что непрекращающаяся деятельность поможет ей спасти жизнь сына. Билли ничто не помогло. Но плед сохранился — теплый шерстяной плед сочного оттенка закатного неба, почти дар свыше, которого Пол никогда не ожидал от женщины, обожающей полуфабрикаты кексов «Бетти Крокер» и каждое воскресенье надевавшей в церковь шляпку-ток. Этот плед согревал Пола по ночам, когда ему нездоровилось и одного одеяла было недостаточно, чтобы прогнать озноб.

Он не позвонит Элли. Но и не перестанет надеяться на лучшее.

Она еще может передумать.

Или он может изменить решение.

— Доктор Найтингейл! — Тихий молящий голос заставил его обернуться.

Серена Блэнкеншип в мятом ситцевом платье вперила в Пола неподвижный, измученный взгляд. Ее волосы были растрепаны, она крепко сцепила пальцы.

— Пол, — мягко поправил он. — Пожалуйста, зовите меня по имени. — Соблюдать формальности после всего, что они пережили, было нелепо.

— Хорошо, Пол. — Ее губы дрогнули в робкой улыбке. — Есть ли какие-нибудь… изменения?

Пол сказал себе, что было бы непростительной ошибкой слишком обнадеживать Серену — особенно сейчас, когда состояние Тео еще внушает тревогу. И все-таки…

— Если честно, то есть, — откликнулся он. — Ему немного лучше. На мой взгляд, радоваться еще слишком рано… Подождем день-другой. Но, судя по последним показателям, кризис миновал.

Молча посмотрев ему в глаза, Серена разразилась рыданиями.

Пол бережно обнял ее, думая об Элли, вспоминая, каким беспомощным чувствовал себя при виде неистовой скорби жены. Но Серена плакала от радости. Ее надежда возродилась, и она увидела будущее, о котором боялась даже мечтать. Разве Элли не вправе мечтать о том же?

Держа Серену в объятиях, стоя в свете флуоресцентных ламп, слыша негромкое гудение мониторов и вздохи аппаратов вентиляции, Пол спросил себя, кто и кого сейчас утешает.

Как ни странно, он вдруг вспомнил о ребенке, которого когда-то потеряла его жена… Возможно, эта крошечная девочка выжила и стала молодой женщиной. Мысленно Пол видел эту женщину, похожую на Элли тех времен, когда они познакомились. Унаследовала ли она решимость его жены? Стала ли такой же сильной, любящей и страстной?

И он вдруг помолился о том, чтобы дочь Элли, какой бы и где бы она ни была, в глубине души сознавала, что мать любила ее — так же сильно, как женщина, плачущая в его объятиях, желала, чтобы ее сын выжил.

Июнь 1994 года

— Смотрите! Смотрите, лошадки! — Девчушка в розовых шортах и тенниске с медвежатами тянула Скайлер за руку и указывала на шествие, медленно движущееся по Пятой авеню под обжигающим июньским солнцем.

Скайлер улыбнулась пятилетней Трисии, в который раз поразившись ее сходству с маленькой Микки. С копной кудрявых темных волос и огромными карими глазами, Трисия казалась дочерью Микки, а не племянницей. Проследив направление восхищенного взгляда девочки, Скайлер увидела лошадей — четырех массивных гнедых жеребцов, на спинах которых восседали полицейские в форменных рубашках с короткими рукавами и джодпурах[19], двигаясь ровным строем между оцеплением пеших полицейских и колоннами парада. Заняв удобную позицию рядом с Микки и семилетним Дереком, братом Трисии, у тротуара на углу Пятой авеню и Пятой улицы, Скайлер хорошо видела шествие. Сейчас мимо них проходил школьный оркестр в малиновой и желтой форме, громко и чуть фальшиво играя музыку, напоминающую польский национальный гимн, однако толпа, теснящаяся у тротуара, оживленно приветствовала его.

Когда Микки предложила Скайлер в эту субботу показать племяннику и племяннице город, та согласилась только из вежливости, понимая, что одной подруге не справиться с двумя резвыми малышами. Будь на то ее воля, Скайлер предпочла бы день абсолютного безделья. Она еще не оправилась от череды вечеринок и семейных праздников, которые родители устраивали последние две недели по случаю того, что Скайлер окончила Принстон. А послезавтра она намеревалась приступить к привычной летней работе в Нортфилдской ветеринарной клинике и начать усиленно готовиться к Уилтонскому состязанию по классическому конкуру, до которого оставалось всего две недели.

Но экскурсия — они уже осмотрели Эмпайр-Стейт-билдинг и Рокфеллеровский центр, а затем собирались побывать в «Шварце»[20] — неожиданно для самой Скайлер увлекла ее. Прежде всего Трисия и Дерек оказались очаровательными детьми, проворными, как обезьянки. К тому же общество малышей отвлекало Скайлер от размышлений о Прескотте.

Прескотт… Господи, что же сказать ему?

Прикрывая ладонью глаза от слепящего солнца, Скайлер смотрела на ансамбль народного танца, участники которого, в ярких костюмах с пышными рукавами, проходили мимо. Но, глядя на танцоров, она не видела их, ибо вспоминала, какая боль сквозила в натянутой улыбке друга, когда в прошлую субботу он подвез ее до дома. Но что такого ужасного она сказала? Прескотт застал ее врасплох. На что он надеялся, вдруг сделав ей предложение? Как только первое потрясение прошло (Скайлер не понимала, почему вообще испытала потрясение — ведь они с Прескоттом дружили уже пять лет), она совершила то, что Микки однажды метко назвала «болезнью недержания языка за зубами», и выпалила: «А зачем?»

Скайлер поморщилась, представляя, как грубо прозвучали ее слова. Разумеется, она тут же спохватилась и объяснила, что вовсе не хотела оскорбить Преса. Просто еще не думала о браке. Они оба только что окончили колледж. Осенью Скайлер собиралась начать учебу в ветеринарной школе Нью-Хэмпширского университета, а Прескотт — поступить в школу права. К чему такая спешка?

Никакой спешки, спокойно возразил Прескотт. Им даже незачем назначать дату свадьбы: если Скайлер согласна, они поженятся через несколько лет. Просто ему было бы лучше знать, что они уже помолвлены. Это почти ничего не изменит… разве что Скайлер сможет носить кольцо.

Она пообещала как следует подумать об этом.

Ответить Прескотту ей предстояло сегодня вечером, а Скайлер до сих пор не приняла решения. Неделя мучительных размышлений сопровождалась непрекращающейся головной болью.

Почему Прескотт сморозил глупость и все испортил? Скайлер любила его, в этом она не сомневалась. У них было много общего: оба питали страсть к лошадям, собакам, опере, всему, что связано с Францией. Кроме того, их родителей связывала почти родственная близость. Фэрчайлды вместе с Саттонами каждое лето отдыхали на Кейп-Коде, а зимой брали общую ложу в опере.

Что-то мешало Скайлер ответить согласием, а что именно — она и сама не понимала. Ей казалось, будто выйти замуж за Прескотта — все равно что за… родного брата.

Маленькая ручонка коснулась Скайлер, но та не сразу перевела взгляд на воодушевленное личико Трисии.

— Я хочу погладить лошадку! Скайлер, можно я поглажу ее? — спросила девчушка, завидев показавшихся далеко впереди еще двух конных полицейских.

— Не сейчас… после парада, если получится, — ответила Скайлер.

Рядом с ней, возбужденно пританцовывая на месте, стояла Микки в обрезанных джинсах и безрукавке, положив руки на загорелые плечи племянника. Дерек, ростом чуть повыше сестры, в мешковатых шортах и трикотажной футболке, не отрываясь и приоткрыв рот, смотрел на проезжающих мимо полицейских, словно на оживших героев мультфильма.

Микки усмехнулась, переглянувшись со Скайлер.

— С тех пор как Дерек научился говорить, он только и твердит о том, что станет полицейским. Мой чопорный братец, мистер Торговец Ценными Бумагами, не на шутку озабочен. Посмотрим, что с ним будет, когда Дерек захочет стать конным полицейским!

— Не смейся. Если меня исключат из ветеринарной школы, я сама возьмусь за такую работу, — пошутила Скайлер.

Микки рассмеялась:

— Представляю: офицер Саттон на боевом посту! Такое же удачное сочетание, как икра и копченая говядина!

Скайлер не ответила. Конечно, Микки просто шутила, но порой задевала подругу за живое. Сейчас она попала в яблочко. «Действительно, такое сочетание резало бы глаз», — мрачно подумала Скайлер.

«А почему это так беспокоит тебя? — спросил внутренний голос с отчетливым акцентом, свойственным округу Фэрфилд. — Рано или поздно ты выйдешь за Прескотта, а будущей жене Фэрчайлда не пристало лечить костные шпаты и воспаления копыт у лошадей».

Скайлер хотелось возразить. Большую часть жизни она почти не задумывалась о том, к какому кругу принадлежит, но Пристон многое скорректировал: четыре года ей пришлось провести в комнатах с девушками, небрежно вставляющими в разговор имена знаменитостей, посещать изысканные клубы, строго придерживаться традиций. Даже сам город Принстон раздражал Скайлер. Со своими фешенебельными магазинами, дорогими ресторанами и элегантными особняками среди парков он оказался лишь бледной копией Нортфилда.

Скайлер же хотелось совсем другого. В последнее время она ощущала беспокойство, внутреннюю дрожь, волнение, причин которого не понимала. Возможно, именно поэтому Скайлер вовсе не рвалась замуж. Сейчас ее вдруг охватило желание присоединиться в группе зрителей, пустившихся в пляс.