- А теперь давай это на бумагу и в печать. Разбогатеешь.

- Не нуждаюсь.

- И что теперь, Залмаев? - я неопределенно взмахнула рукой. - Что теперь? Да, все так и было, но я ничего тебе не должна. Ты не помогал мне, я всего добилась сама. Да, твоими методами, за что огромное спасибо, но сама, - теперь была моя очередь издевательски улыбаться, наслаждаясь нарастающим гневом на чужом неприятном лице. Хочешь послушать мою историю, Марат?

Он до боли стискивал челюсти, желваки жутко двигались на заросшем щетиной лице, что делало Залмаева еще страшнее. Чтобы хоть как-то отвлечься, теперь я потянулась за бутылкой, ставя ее между нами, как защитную стену.

- Жила-была девочка, которой однажды повезло. Через несколько лет она поняла, что ей совсем не повезло, и она попыталась что-то исправить. Затем ей повезло снова, потому что нашелся человек, который был готов ей помочь. Не ради себя, а ради нее самой, такой, какой она была. Он помог. А потом умер. На этом везение в моей жизни закончилось. Всего остального я добилась сама, о чем ничуть не жалею. Ни о методах, ни о средствах.

- Вот как, значит, - задумчиво протянул Залмаев. Он как будто ушел глубоко в себя, обдумывая мои слова, потирая подбородок и пальцем обводя край рюмки. - Не повезло, значит.

- Ты относился ко мне как к вещи. Как к мебели, сделанной под заказ.

- Память - весьма избирательная штука. Или же ты научилась себе лгать. Одно из двух.

- Разве я что-то путаю? Я всегда, - практически задыхаясь, я зло откинула длинные волосы за спину и подалась вперед, шипя, как ядовитая змея. - Я всегда была на вторых ролях. Всегда недостойной. Все были лучше меня. Даже твоя Ксюша.

- Давай начистоту, Саш. Тебя она никогда не смущала. Никогда. Тебе было плевать на нее. Я говорил, что чрезмерная жадность тебя погубит.

- Причем здесь это? Я не ради денег сбежала.

- А я не про деньги. Тебе всегда было мало. Ты Оксанку за человека не считала, поэтому и не трогала ее. Зато ребенка ненавидела, потому что ни с кем не хотела делиться. Тебя злило, что, - он сделал вид, что мучительно вспоминает, - как ты его называла? Ублюдок. Что ублюдок посягнет на твое. Тебя злило, что надо с кем-то делиться. А подспудно ты все время искала кого-то другого. Лучше. И к чести своей - нашла. Так ведь?

Я разозлилась.

- Что ты несешь?

- Я знал тебя лучше, чем ты себя сама. Если я такой плохой был, почему ты не ушла раньше? - не дождавшись ответа, Залмаев гадко ухмыльнулся, явно рассчитывающий именно на мое молчание. - Хочешь расскажу? Да потому что не было лучше. Ты никому не была нужна. Никогда. Ты все время искала лучше, но каким-то своим звериным чутьем понимала, что лучше нет. Несмотря ни на что, не было человека, который тебе мог дать больше. Незадача, правда? Если бы был, если бы нашелся такой человек, которому ты, вот такая, какая есть, была нужна, ты бы давно сбежала. Собственно, так и вышло.

- Ты считаешь, что я предала тебя, с самого начала все подстроив. С какого начала? Когда ты меня с улицы притащил? Когда твоя сука вышла за тебя замуж? Или когда забеременела? Или когда я лежала и издыхала в твоей гребаной квартире, а у тебя не было на меня времени? Или когда меня кормили из трубки в дорогой стерильной больнице? Действительно, Марат, я так тебя предала, так обманула. У меня было столько времени на это. Какая я, оказывается, коварная тварь.

- В Питере, - перебил он меня одним словом, упавшим между нами, как тяжелый булыжник.

- Что?

- Это было в Питере. Перед отъездом домой.

Моя проницательность по сравнению с его была просто пшиком, недалекой мелочью. Хотя у него было восемь лет, чтобы подумать.

- Ты избил меня до полусмерти. А Славка помог. Просто помог, в отличие от тебя, не ожидая ничего взамен.

- Ожидая, Саша.

- Не столько, сколько ждал ты. Он не просил так много, как ты.

- Ноги перед ним раздвигать? Немного, правда?

- За спокойствие, свободу, здоровье и обеспеченную жизнь? Совсем нет. Он меня с того света вытянул, когда ты на мне живого места не оставил. Ты хоть понимаешь, что меня в фарш превратил? Я или задыхалась, или кровью блевала.

Казалось, обида давно глубоко и спокойно похоронена, я с ней справилась и в этой борьбе выиграла. Но стоило вспомнить, просто немного поворошить воспоминания, и все то, что было раньше, как живое вставало перед глазами. Как будто это все произошло вчера, а не восемь лет назад.

- Он меня замуж звал, Залмаев. Как равную. Только что на руках не носил. С родителями хотел познакомить. Детей, может, от меня хотел.

- А я, в отличие от Славки, детей хотел от женщины, которая могла быть нормальной матерью и их любить. Ты же только себя всегда любила.

Стол покачнулся, легонько стукнулся об стену, стул с неприятным скрипом отъехал назад, когда я резко подскочила, наплевав на страх, и нависла над Залмаевым, выдыхая с тщательно отточенной ненавистью, которую натачивала восемь лет.

- Когда ты взял меня с улицы, то обещал, что меня никто не тронет. Что ты будешь обо мне заботиться. Что я всегда буду под защитой. Ты соврал мне, это ты предал меня! Ты отодвинул меня ради какого-то ублюдка, который тебе срочно понадобился. Ты меня отодвинул! Ты меня избил, как последнюю шавку, а потом переступил! Через меня переступил! Винишь меня в том, что он не родился? Да мне срать, я даже рада. Ты этого заслуживаешь. Я бы голыми руками его задушила, только бы для того, чтобы сделать больно тебе!

Глаза застилала такая ненависть, которую я никогда и ни к кому не испытывала. Я вообще такого сильного чувства никогда не испытывала. Залмаев снова бил наотмашь, не кулаками, а словами, но все также больно и метко. Я не чувствительная барышня, чтобы реагировать на слова, но все вкупе заставляло меня хотеть причинить ему боль, несмотря на страх и здоровые развитые инстинкты. Это было что-то такое же неконтролируемое, что я испытывала тогда к Лёне и Толику, которые взяли у меня мое. Я хотела причинить им боль, заставить заплатить и пожалеть, что они вообще задумались о такой вещи. Сейчас я чувствовала то же самое, только намного острее, глубже и сильнее. Я на самом деле хотела Залмаева в ту минуту убить, зарезать как свинью за все то, что он со мной сделал, за то, что он мне сказал, и за то, что это меня по-настоящему задело.

Я говорила ему дикие вещи, про него, его детей и все те слабости, что у него были. Ни одного грязного слова, я перестала быть беспризорницей, но получалось не хуже. Я стояла рядом с ним, нависая над ним, натянутая как струна, засунув одну руку в глубокий карман, и напряженно ждала, когда ему надоест меня слушать, когда иссякнет его терпение, когда он даст мне повод и дернется. Я сама себя не узнавала, но не могла остановиться, а Марат как чувствовал и не двигался, не давал повода, сжимал зубы крепче, чернел лицом после каждого сказанного мною слова, вырванного с облегчением из горла. И я получала какое-то болезненное наслаждение от того, что он так все воспринимает, что его тоже задевает. Я очень хотела, чтобы ему было больно. И ждала повода.

Выдержки стало больше, но и она не безгранична. Когда я снова заикнулась о его детях, всех возможных детях, а не только о том, в чьем нерождении, пусть и косвенно, Марат меня обвинял, мужчина не выдержал. Он за грудки меня схватил, так что майка затрещала в его руках, а меня мотнуло в сторону. Я не знаю, хотел ли он ударить меня или же цеплялся за остатки выдержки, пытаясь заткнуть, пока не стало слишком поздно. Но он наконец-то дал мне повод, и я его ударила. Я очень давно не ходила без ножа, который стал иллюзией защищенности, оберегая лучше дверей и замков.

Наверное, я довела его. Или он довел меня до ручки, заставив делать несвойственные мне вещи, которые Залмаев не мог просчитать. И он не смог увернуться, не выбил нож у меня из рук.

Все произошло в считанные мгновения. Я дышать перестала, одним неразрывным жестом вытянула оружие, которое не отпускала, и всадила в Марата. Не просто пригрозила, поцарапала, а всадила, и лезвие вошло очень мягко, практически не встречая сопротивления, а я смотрела в его глаза, в которых даже не промелькнуло искры боли или удивления. Я надеялась, что он хотя бы вздрогнет, но он только побледнел слегка и как будто окаменел, превращаясь в застывшую фигуру.

На самом деле все это заняло секунду, не больше. В один момент я в него нож всаживаю, а уже в другой - Залмаев сильно меня отталкивает, что я просто-напросто отлетаю до противоположной стены, больно врезаюсь спиной и локтем в кухонный стол. Я замерла в неестественной позе, расширившимися глазами глядя за тем, как Марат вытаскивает нож из предплечья, который вошел не так уж глубоко, как мне казалось. И стало тихо-тихо, не слышно было даже стука сердца.

Только тогда я осознала, что вообще сделала, и меня обуял ужас. Я боялась не того, что могла Марата убить, что могла причинить ему серьезный вред - внутри себя я именно этого и желала. Я бы только вздохнула свободнее, если бы он умер. Но его смерть от моей руки могла привести к непоправимым последствиям, едва ли не худшим, чем его присутствие в моей жизни. Я бы лишилась всего, что у меня есть, всего, к чему стремилась полжизни и никому и никогда не хотела отдавать.

На самом деле именно этот страх, - лишиться всего своего - а не ненависть к Залмаеву сорвал меня с катушек. Я не могу позволить кому-то забрать мое. Марат слишком сильно пугал, играя на самой болезненной струне, и он перегнул палку.

Влажное пятно на потемневшем свитере становилось все больше. Марат небрежно и зло откинул нож на стол, прямо в пустые рюмки, покатившиеся по ровной поверхности. Лезвие, окрашенное алым, запачкало бамбуковую салфетку.

Залмаев на выдохе выругался, очень грязно и яростно, зашипел, когда я дернулась в попытке сменить неудобную позу и выпрямиться.

- Аптечка есть?

Я моргнула. Потом медленно кивнула, в ту минуту опасаясь только за себя, а не за его здоровье.

- Неси, - когда я не сдвинулась с места, Залмаев гаркнул: - Неси!

Я принесла и тут же отошла на пару шагов, опасливо наблюдая за тем, как он рвет бинт и дергано вырывает куски ваты.

- Давай врача вызовем.

- На часы смотрела?

- Платных.

- Будешь платить? - с издевкой уточнил Марат. - Да ты удавишься скорее.

- Ты сам виноват. Не надо было со мной так.

Он помолчал, затем со всей душой попросил:

- Уйди.

- Залмаев...

- Уйди, сказал!

Дрожащими руками я стянула со стола нож и юркнула на второй этаж. Я не жалела, что ударила. Повернись время вспять, все было бы точно также. Человек способен на разные вещи, когда затрагивают то, что он любит больше всего. Нужно только найти слабое место. Для меня - это жизнь в самом низу. Я была готова убить любого, кто попытается опустить меня на самый низ. Ненависть и обида - всего лишь предлог. Из-за них я бы никогда не взяла нож. И Марату это было прекрасно известно.