- Вы всерьез думаете, что я как дура буду ходить с книгой на голове?

   Она улыбалась, легко передергивала плечами и уверенно заявляла:

   - Ну да.

   Туда-сюда, туда-сюда...Я ходила как маятник, и уже чисто на автомате разворачивалась, шла и снова разворачивалась, до тех пор, пока книга не падала вниз. И бабка не гнушалась телесных проявлений неудовольствия. Не била, но тычки и подзатыльники были обычным делом, если не справлялась. Поначалу я не справлялась часто.

   Сколько лет это длилось? Да я не знаю, если честно. Но через год у меня получилось нормально ходить.

   - Ты должна плыть, - наставляла старушка, эмоционально размахивая руками перед моим лицом. - Как по воздуху. Брось свои вихляния голой задницей - это не красиво.

   - Мужикам нравится.

   - Им и путаны нравятся.

   - Это?..

   - Проститутки, милочка, проститутки. А еще мужики, как ты выразилась, самогонку любят и папиросы. Что теперь, самогонкой становиться? Ты, в первую очередь, себя любить должна.

   - Я себя люблю.

   Она нервничала из-за моей тупости, о чем не уставала повторять. Вот и сейчас раздраженно выдохнула и потянулась за своим мундштуком.

   - Любить не просто так, а за дело. Ты должна на себя со стороны смотреть и влюбиться. До безумия. Иди к зеркалу.

   Настороженно прищурилась и напряглась, справедливо не ожидая ничего хорошего. Все ее просьбы, а уж приказы - тем более - были если не плачевными, то затратными точно. Причем во всех смыслах.

   - Зачем?

   - Надо. Живо к зеркалу.

   Вздохнув, внутренне собралась и шагнула к зеркалу в медной старой раме, которое показало мое измученное тело в полный рост.

   - Что ты видишь?

   - Себя. Что же еще?

   - Тебе нравится то, что ты видишь? - Элеонора Авраамовна выпустила аккуратные колечки дыма и изящным движением отставила мундштук с тлеющей в нем сигаретой в сторону. - Что ты на меня вылупилась?! Туда смотри.

   В зеркале отразилась гибкая, худая фигура, облаченная в широкие спортивные шорты, не стеснявшие движений, лифчик и корректирующий корсет, который я еще пока носила. На ногах красовались неудобные, жесткие туфли с тупым носом и высоким каблуком, которые мне на время "занятий" дала старуха. И я даже не удивилась, узнав, что эти туфли относятся к первой половине прошлого века. По ним видно.

   А так все как обычно - мое лицо, мои глаза и мои губы. Ничего радикально нового я не увидела и не разглядела. Поэтому, некоторое время помявшись, выдавила не слишком уверенное:

   - Ну да. Ничего так.

   - Ничего так! - передразнила старуха и излишне сильно стряхнула сигарету. Пепел посыпался прямо на только что выдраенный мною паркет. - Слышишь себя? Ничего так! Это плохо. У тебя должно дух захватывать от того, что ты в зеркале видишь! Каждый раз. На протяжении всей твоей никчемной жизни.

   - Почему никчемной? - обиделась я.

   - Потому. Давай дальше.

   И я занималась дальше. Честно сказать, вначале, пока еще результата, так сказать, налицо не было, дело двигалось со скрипом. Но после первых ощутимых плодов, созревших и заметных глазу, изменения пошли куда бодрее.

   Во мне изменилось буквально все. Осанка, походка, манера держаться. Даже голос. Старуху мой голос категорически не устраивал, и она заставила меня начать говорить по-другому. Это очень трудно. В конце концов, голос - не осанка, которую можно скорректировать специальным корсетом и привычкой. Мне приходилось контролировать себя каждую минуту - с утра до ночи. Каждый день каждой недели. Я сбивалась - чаще всего в университете, вдали от старухи. И хуже всего, не замечала этого сразу, только через какое-то время. Злилась на себя жутко, психовала, снова регулировала голос, делая его бархатным, ровным, с ноткой - всего лишь ноткой - чувственности и эротизма, для того чтобы только раздразнить, заинтриговать, а не вывалить всю подноготную перед лицом.

   Элеонора Авраамовна говорила, что голос должен с ума сводить, чтобы мужчина полцарства отдал за какое-нибудь произнесенное слово. Хотя бы одно. Голос должен быть таким, чтобы мужика удалось притянуть к женщине со страшной, непреодолимой силой, потому что, по ее словам, мордашек красивых много, а зрение - не единственный орган чувств, даже у такой примитивной особи как мужчина. И это вершину я преодолела - не сразу, но все-таки.

   В конечном счете, картинка собралась во что-то новое, продемонстрировала кого-то другого, пусть лицо, волосы и глаза остались теми же. Потребовался не год, и не два, и наверное, не три - если честно, я и сама не знаю, когда миновала финишную черту, но перед Романом я предстала леди. Красивой, умной - не девушкой - женщиной. У меня появились собственные шарм и грация - понятия, о которых я и представления не имела даже в прошлой жизни. Я смотрела в зеркало и восхищалась собой: чувственными губами, изогнувшимися в таинственной полуулыбке, манящими глазами, которые, как теперь мне объяснили, могут затягивать как омуты, - и ведь они затягивали, и многих, - фарфоровой бледной кожей, пусть она и была результатом нездорового детства и оставшихся болячек. Кого это интересует? Главное - какое это производит впечатление. А впечатление я производила.

   Я очень долго не знала, да и не горела желанием узнавать, откуда столько знаний и опыта у Элеоноры Авраамовны. Мне хватало того, что она, не особо жадничая, делится ими со мной.

   Она вложила в мою бестолковую голову правила поведения - не те основы, что я изучила в прошлой жизни, наблюдая за Ксюшей и ее знакомыми, а настоящие правила, самые отточенные и безупречные, так что не смогла бы придраться и особа королевской крови.

   Она вложила в мою голову знания - именно те знания, что помогли мне получить выгоду - во всех смыслах - из не слишком привлекательного для меня дела. Старуха обеспечила меня прекрасной материальной базой, и пусть я была напрочь лишена эстетического созерцания, вкуса и созидания в том смысле, которое применимо к искусству во всех его проявлениях, чутье и та самая база выручали меня всю жизнь, помогая выбрать единственно верное и прибыльное решение из множества проектов и вариантов.

   Я не могу сказать, что во всем - исключительно ее заслуга. Я сама по себе училась и черпала многое, где могла и не могла, по крупицам собирая полезные знания и изо всех сил стараясь не уступать окружавшим меня людям. Тогда было неясно видно - но планка у меня стояла очень высокая, просто очень, и приходилось изо всех сил тянуться. Наверное, это правильно, потому что, оглянувшись назад, посмотрев вниз с вершины, на которую удалось взобраться, у меня захватило дух от того, какой путь я проделала и как высоко залезла. И с этой вершины подавляющая часть людей мне уступала, что не могло не радовать.

   Мною было получено множество советов - начиная от стиля, внешнего вида и заканчивая сферой человеческих отношений.

   Скажу честно, использовать их все так и не удалось. Зато удалось добиться того, чего я хотела - и первым шагом был университет, во время учебы в котором я практиковалась и оттачивала свое мастерство. На практику отводилось пять лет, и от каждого года я взяла все, что было возможно.


   Глава 52

   Начало учебы подкралось совсем незаметно. Хуже того - в моем кармане были сущие копейки, которых хватило бы только на проезд. Меня все это совершенно не устраивало. С поступлением было связано столько планов, надежд и возможностей, многие из которых зависели от первого впечатления. А первое впечатление - это внешний вид и приветливость. Допустим, приветливость и зашкаливающее дружелюбие я еще могла изобразить, но что делать с внешностью? К тому моменту Элеонора Авраамовна только начала лепить из меня совершенство, сделала лишь первые шаги - нарядила в неудобный корсет, к примеру - а все остальное? Старые протертые джинсы с барахолки не слишком подходили, а на новую одежду, пусть даже не самую дорогую и качественную, денег не было.

   Пришлось идти на поклон к старухе. Она сидела в гостиной, впрочем, как всегда, попивала чай с тортом, который ей кто-то из сонма гостей притащил, и притопывала в такт слегка скрипящему граммофону, который стоял на колченогом высоком табурете в углу. Я рядом остановилась, начала переминаться с ноги на ногу, но старуха в мою сторону даже головы не повернула. Наконец, не выдержав, громко кашлянула перед ее лицом и почти сразу же увидела ее недовольную гримасу.

   - Чего тебе?

   - У меня это...просьба личного характера.

   - Нет!

   - Но я же еще ничего не сказала! - возмущенно воскликнула я, уперев руку в бок.

   Старуха отставила кружку, от которой поднимался пар, на стол и сложила руки на животе, откинувшись на спинку кресла.

   - Сказала и достаточно. "У меня это...", "Ну ты типа...", "Короче...". Все твои слова, начинающиеся с этих выражений, я буду пропускать мимо ушей, милочка. Ты не в своем селе, ты в столице.

   Я дышала тяжело и громко, как паровоз, только что не кипела от ярости, и буравила взглядом седую, чуть вьющуюся и значительно поредевшую макушку бабульки. А она, как ни в чем не бывало, прихлебнула напиток, довольно причмокнула губами и, лукаво блеснув глазами, уставилась на меня. Ладно, будь по ее.

   - Не соблаговолите ли выслушать меня, о...- надо было что-то придумать, но в голову лезла одна нецензурщина. -...светлейшая? - в конце концов, выкрутилась я и вдобавок, чтобы окончательно ее поразить, сделала издевательский книксен, стараясь, чтобы тот был похож на виденный мною по телевизору.

   - Уже лучше. Только бы еще тон менее издевательский и вообще шикарно. Чего тебе?

   - Вы можете за сентябрь заплатить мне сейчас, а не через две недели. Я отработаю все.

   - Нет.

   - Опять нет?

   - Ты думала, что эти неуклюжие расшаркивания меня разжалобят? Увы. Нет, Александра, я все сказала. Никаких авансов и прочих послаблений. Скажи спасибо вон за это, - кивнула она на толстые эластичные лямки, слегка выглядывающие из-под разношенной мужской футболки. - Такой корсет не три рубля стоит.

   - Какая вы щедрая, - поняв, что на этом фронте ничего не выйдет, наигранное и гипертрофированное уважение слетело с меня легкой шелухой, оставив недовольство и бессилие. Старуха ко мне интерес потеряла, начала хрипло подпевать голосившей певицы, а потом и вовсе отвернулась.

   Эпитеты эпитетами - я могла хоть до посинения ругать каргу, но деньги было нужны и очень быстро. Работать где-то, кроме как на нее, бабка запрещала, но на учебу и в университет без каких-либо нареканий отпускала, причем на неопределенное время.

   - Сходи-сходи, - соглашалась она с моими словами и изучающе прищуривалась, вглядываясь в мои глаза. - Толку, конечно, никакого, но и вреда не будет. Глядишь, чего-нибудь твоя пустая голова там и поднаберется.

   Тридцатого августа, с самого раннего утра, я уже стояла на пороге квартиры и менторским тоном рассказывала хозяйке, что сегодня нам срочно требуется в университет. На весь день - до самого вечера.

   - Зачем? - нахмурив морщинистый лоб, подозрительно поинтересовалась бабуська.

   - Написать расписание, - принялась демонстративно загибать пальцы, перечисляя "список дел" на сегодня, - уточнить насчет стипендий, еще какие-то штуки...Откуда я знаю? Нам только все расскажут.

   - Ну ладно. Придешь, будь любезна, почистить серебро. Которое в красной коробке.

   - Конечно-конечно.

   Оставив бабку за спиной, я пошла в люди - искать что-то такое быстрое, одноразовое и прибыльное. У меня были определенные наводки - я смотрела по сторонам, читала объявления и запоминала их, но теперь предстояло найти что-то конкретное. Через час я стояла около метро, натянув кепку на глаза, уворачивалась от бесконечного потока спешащих людей и совала им в лицо рекламные листовки. А в шесть вечера - поехала в сэконд-хэнд, чтобы выбрать там самую дешевую и по возможности самую презентабельную одежду. Ее было немного, прямо скажем, но из вороха разноцветного белья мне удалось откопать несколько стоящих и недорогих вещей. В какой раз за последнее время я была благодарна своему тщедушному и худому телу - у меня был почти детский размер, несмотря на рост, а здешние покупательницы преимущественно - гренадерские дамы, раз в пять толще меня в обхвате.

   Толкотня была страшная, отовсюду лезли загребущие, огромные ладони, что-то с треском выхватывали у тебя прямо из рук и пихали в спину. Меня чуть не задавили, честное слово. Под всеми этими потными, большими телами мои кости трещали и еле сдерживали решительный натиск. Но я устояла.