Александр Прозоров - Царская любовь

Анастасия, уже избавленная слугами от драгоценного оплечья, кокошника и дорогих парадных рукавов, сама сняла двухпудовый бархатный сарафан, отороченный соболем, шитый золотом, украшенный десятками самоцветов, облегченно ступила вперед, оставшись в одной лишь белой шелковой рубашке. И внезапно закружилась, раскинув руки и задорно смеясь:

– Я царица!!! Царица, царица, царица!

Супруг, глядя на нее с улыбкою, расстегнул пояс – и тут внезапно женщина подскочила, обняла его за шею, с интересом заглянув в самые зрачки.

– Что, лебедушка моя ненаглядная?

– Могла ли я подумать три года назад, поймав в Новгороде твой взгляд, мой витязь, что эта встреча сделает меня царицей всея Руси? Если бы я только знала!

– Что бы тогда?

– Ничего, – с улыбкой мотнула головой царица Анастасия. – Я бы любила тебя снова, снова и снова! Всегда!

Она раскинула руки, отпуская шею мужа, отошла:

– Я нашла свою любовь! Я замужем за любимым! И я царица! Любый, ты не поверишь, но сегодня сбылись все мои детские мечты! Даже самые, самые невероятные! – И Анастасия закружилась снова, подняв лицо к потолку: – Господи! Великие небеса! Мамочки мои! Ну до чего же я счастлива!!!

Обитый сукном с вышитыми на нем двуглавыми орлами, украшенный резными слюдяными светильниками, звенящий десятками серебряных колокольчиков на сбруе, с обитым алой кошмой облучком и позолоченными перилами санный возок остановился в узком немощеном проулке, возле покосившихся ворот, прорубленных в старом, буром частоколе. Торопливо спешилась многолюдная свита в нарядных синих, зеленых и желтых зипунах и красных сапогах, опоясанная богато украшенными ремнями, красующаяся длинными кривыми саблями. Одни из холопов быстро перегородили проулок, другие кинулись к саням, помогая царице, одетой в соболью шубу, крытую белым сукном и шитую золотом, с муфтой в руках, выбраться на коричневый утоптанный наст, еще кто-то застучал рукоятями плетей в качающиеся створки.

– Иду, иду, оглашенные! – громыхнул засов, отползла в сторону одна из створок, и наружу выглянул грузный мужик в обширном овечьем тулупе. Испуганно охнул, часто и старательно кляняясь: – Ох ты ж боженьки мои! Сама царица в нашу берлогу добралася, светом своим худобу нашу почтила!

– Здесь обождите, – хмуро велела свите царица Анастасия, прошла во двор, покачала головой, осматривая хозяйство в три сарая, навес для лошадей, стог сена и узкий дом в два жилья: – Что, даже колодца нет?

– Да куда уж нам, голодранцам? – широко перекрестился с поклоном мужик.

– Когда мой любимый супруг после принятия православия оказался изгнан из Касимова, – похрустывая по насту вышитыми валенками, прошлась по двору царица, – он тоже с изрядным старанием простолюдина из себя изображал. Шубы не надевал ни в какую, халаты дорогие забросил, седла и сбрую токмо простые пользовал. Боярам, вот смех, в ноги кланялся! Оно, вестимо, зело увлекательно в сирых и убогих безродных смердов играться, коли у тебя сундуки серебром наследным забиты, как у мужа мого, али когда казна для тебя всегда нараспашку, как для тебя, мой милый сват. Тебя ведь в Москве каждая собака знает! За тебя каждый смертный без сомнения живот свой положит, а коли со двора выйдешь, так вся улица на колени падает! Нешто не набаловался за три месяца, Иван Васильевич?

– Ты приехала попрекнуть меня скромностью, государыня? – удивился бывший царь.

– Я приехала просить тебя о помощи, Иван Васильевич, – призналась государыня Анастасия, остановившись напротив хозяина. – Тяжко мне. Тоска. Летом минувшим муж мой токмо о красоте моей речи вел, о глазах и волосах моих, о плечах и стане. Токмо о том помышлял, как руки мне целовать, как по спальне кружить, как миловать да веселить. Ныне же все речи его о податях да грамотах судебных, о пожитом да вымороченном, о посольствах да разрядах. Вторую неделю нецелованная хожу, вот до чего судьба моя докатилась!

– Тебя поцеловать, красавица? – без тени усмешки спросил хозяин дома.

– Ради того, чтобы рядом с любым миловаться, я честью своей рисковала, Иван Васильевич. – Гостья посмотрела на муфту, закрутила ее в руках. – А муж мой ради того же от звания и княжества своего отрекся. И где оно ныне, счастье наше долгожданное? Нет, позабыто начисто. Не просто забыто! Ты, Иван Васильевич, его у нас просто-напросто украл!

– Царское звание велико, дела царские обширны, жизнь царская непроста, – пожал плечами хозяин. – Привыкнете.

– Не то беда, что обо мне муж забывает, – оглянулась на ворота гостья. – То беда, что не справляется. Мой супруг воин, а не царедворец. К хитростям и интригам не приучен, дипломатию токмо мечом и копьем разумеет. В делах же державы твоей такие загадки сотворены, что умом обычным не постичь. Купцы аглицкие и ганзейские оговоренные фактории в городах строить просятся да жалобы на нарушение монополии подают. А монополия та и у голландцев имеется, да у датчан, да у свеев, да у англичан, и у французов еще точно такая же. И сверх того, монополия государева, по каковой торг с купцами заморскими мимо казны вести воспрещается под страхом смерти! И провоз товара непереложенного воспрещен. Итого целых семь монополий сразу! Три раза боярин Годунов думе объяснял, как оно все для пользы державной действует, никто так ничего и не понял!

– Годуновы разберутся, они при месте своем удачно сидят.

– Споры местнические опять поднялись! – тут же припомнила царица. – Без мест бояре служить не хотят, ибо в родословную исполчение не идет, а с местами грызутся, аки крысы. Дворов же государевых раньше два было, а ныне один! И кого меж дворами старыми и новыми надлежит старше числить, дьяки не разумеют!

– Цыкнуть на них хорошенько надобно! Да в Мордву пару смутьянов загнать!

– Свеи мира и любви в Карелии хотят, однако же войны нещадной в Ливонии. Как сие возможно в одном договоре сложить, непонятно, – развела руками женщина. – На тебя послы ссылаются. Дескать, изначально о сем сговаривались. До Невы, выходит, с ними любовь, торг и понимание, а за нею сразу смертная резня?

– Свеев вообще на Магнуса с ляхами натравить надобно, пусть без нас грызутся, – предложил мужчина.

– Ты сие затеял, ты сим управлял, ты сие на лету схватываешь. – Царица рывком вонзила руки в мягкую муфту. – А он не понимает. Я, впрочем, тоже. И вся дума тугодумная! – Гостья передернула плечами: – Ты нужен моему мужу, Иван Васильевич! Нужен государю, державе русской. Твой опыт, советы, планы, мудрость. Ты надобен при дворе. Коли со всей искренностью ты старшинство брата Симеона признал, место на троне уступил, так помоги ему и с делами сими управиться!

– Ах, Анастасия, красавица, – покачал головой бывший царь. – Тебе сего не понять. Вот токмо в доме сем нищем я впервые в жизни своей вдосталь выспался! Отдыхаю спокойно, ем скромно, молюсь от души, хорал вот новый к литургии написал. Я кланяться научился! Косточки мои хоть и побаливают, однако же отпускает немощь потихонечку, руки-ноги шевелятся, всего парой парилок за неделю обхожусь. Зачем мне в муки прежние возвертаться? Управится муж твой и без советчиков лишних. Он мужчина взрослый, бывалый, опытный.

– Коли мужа взрослого, но сухопутного в шторм к штурвалу корабля поставить, опыт ратный ему в деле сем не поможет, – возразила женщина. – Тут умение свое, мореходное требуется! Твое.

– Да перестань, царица, какой шторм? – отмахнулся хозяин двора. – Вот когда я на престол всходил, то было страшно. Ныне же… Казань замирена, Астрахань замирена, Крым замирен. Султан османский – и тот затих! Разве токмо в Ливонии мелкая свара порубежная теплится да казаки за поясом Каменным балуют. Казна полна, войска сильны, смуты нет, на всех рубежах русских покой и тишина. Так чего не править такой державой себе в удовольствие?

– Опытному мореходу свежий ветер в радость, Иван Васильевич. Новичку же он штормом страшным кажется. Мы не справляемся. – Женщина твердо посмотрела в глаза бывшему государю: – Коли ты не пойдешь к царю Симеону в советники, Иван Васильевич, то я так полагать стану, ты не о старшинстве брата печешься, а позора его ждешь прилюдного, дабы со славою и честью, по мольбе всенародной на трон вернуться!

– Где же это видано, чтобы трон за молитвы принимали? – усмехнулся мужчина. – Нет в законе русском такого уложения. Что до планов моих, государыня, так ведь не в первый раз я отречься пытаюсь. После смерти лебедушки моей, жены Настеньки, хотел я постриг принять, да митрополит Макарий не дозволил. Сказывал, долг сие на мне, помазаннике божьем, землю православную оберегать. После смерти Макария еще раз я звание свое сложить попытался, да челобитчики московские умолили на троне остаться. Сей мой уход ужо третий. И похоже, удачный. И как ты меня, царица, ни пугай, но не для того я от титула отрекался, чтобы тягло прежнее в новом звании нести. Так мужу своему и передай.

– Он не знает о нашей встрече, – покачала головой женщина. – Я приехала по своей воле и кланялась тебе только от себя. Мой муж воин, он не станет ни о чем просить. Ты приказал, он правит. Изо всех стараний, но в меру своего разумения.

– Твой муж хороший воин, – ответил бывший государь. – Он справится.

В два часа пополудни в малую думную палату вошла царица Анастасия, одетая в парчовый сарафан и сверкающий самоцветами высокий кокошник, с шелковым платком в руках. Следом за ней семенили столь же тяжело и богато наряженные княгини Трубецкая и Салтыкова.

– Доброго вам дня, бояре, – степенно кивнула собравшейся думе государыня. – Верю, дела обсуждаете вы зело важные. Однако я желаю немедля побеседовать с мужем своим наедине.

И царица слегка склонила голову.

Князья и думные бояре, не смея перечить, поднялись и величаво, соответственно высоким званиям своим, покинули расписную горницу. Двери затворились, государыня повернулась к трону:

– Ты догадываешься, почему я пришла к тебе сюда, Симеон? Я напомню. Я не видела тебя три дня и три ночи. Ты уже три дня не заглядываешь на женскую половину дворца.

– Прости, сердечная моя! – Государь поднялся, спустился к супруге, взял ее за руки. – Напастей ра-зом много навалилось. Выборы в Польше, предательство Магнуса проклятущего, недород на Смоленщине и недоимки по всему Поморью северному. Князь Хворостинин опять в суде местническом оказался, а на нем, почитай, вся роспись разрядная держится… Не поспеваю. Вечером токмо о том помыслить могу, чтобы лечь наконец-то да веки опустить.

– Ты зря стараешься, Симеон, – покачала головой царица. – Сию державу брат твой Иван из ничего, считай, сотворил. Людом простым он любим, всем смердам, стрельцам и ремесленникам по сердцу приходится. И сколько ты сил ни прикладывай, однако же все успехи твои его мудрости приписаны окажутся, а неудачи, пусть и его старые, твоими промахами сочтут.

– Не понимаю тебя, Анастасия? – удивился государь. – Сие ведь есть отчизна наша общая, держава русская! Для ее величия все силы кладу!

– Зачем? – пожала плечами женщина. – Ладно бы для детей своих старался, жилы надрывал. Страну сильную и могучую хотел им оставить. Но ведь при такой твоей жизни их и вовсе может не родиться, детей-то наших.

– Я приду, Настенька. Сегодня же буду у тебя!

– Ты опять ничего не понял, – вздохнула государыня, отпустила руки мужа, прошла к окну. – Я ждала целый месяц. Надеялась, ты сюрприз мне нежданный готовишь, поздравления особые, праздник великий. А ты забыл. Ты просто забыл.

– Месяц? – эхом отозвался царь Симеон.

– Я есмь государыня Анастасия, урожденная княжна Мстиславская, вдова княгиня Черкасская, – спокойно и размеренно перечислила женщина. – Я знаю, что такое долг и обязанность пред родом и семьей, и я готова исполнять свой долг русской царицы. Ездить по обителям и святым местам, жалеть сирых, делать вклады в монастыри, восседать рядом с тобой на пирах и посольских приемах, трудиться в царицыной мастерской и следить за ткацкими мануфактурами. Но прежде чем посвятить всю себя сим обязанностям, хочу задать тебе один вопрос, государь… – Она вздохнула. – Любишь ли ты меня, мой венчанный супруг?

– Нешто ты сомневаешься в сем, моя радость, моя весенняя капель? – кинувшись к царице, повернул ее к себе лицом Симеон.

– Год назад и еще один месяц ради меня ты отказался от своей веры и от своего царствия, – знакомо провела ладонью по его щеке Анастасия. – Год назад и еще один месяц ты назвал меня своей женой. Тогда мы мечтали, как станем любить друг друга вечно, дни и ночи, держаться за руки, ласкать, холить и лелеять, не расставаясь ни на миг. Мечтали посвятить себя друг другу целиком и полностью. Где все это, мой ненаглядный? Куда оно исчезло, мой витязь?

– Но, Настенька… – сглотнул мужчина. – Вспомни, как ты сама радовалась, став царицей! Затмив величием все прочие семьи и звания!